Дом Иова. Пьесы для чтения

Тереза: Не кричи.

Осип (раскладывает карты, затем вновь отложив их, негромко): Я сам знаю, что со мной происходит что-то, чего я не умею объяснить… Может, это оттого, что я каждый день смотрю на этот чертов Океан, откуда я знаю?.. Если долго смотреть на него, то рано или поздно перестаешь придавать значения тому, что занимает всех, так что все вокруг начинает казаться такой чепухой, что иногда удивляешься, что совсем недавно все это казалось тебя таким важным… Кажется, что можно убить, обмануть, украсть и ничего не бояться, и по сравнению с океаном это не имеет никакого значения, так что однажды, окунувшись в него, ты легко смоешь все воспоминания, всю грязь, все прошлое, все, что тебя когда-то радовало, мучило и не давало покоя… (Помедлив, глухо, словно сам с собой). Если я правильно понимаю, то именно таким должен быть Бог, которому в сущности все равно, пишешь ты книги или торгуешь за прилавком, молишься или обманываешь и крадешь, потому что, что бы ты ни делал, ты все равно остаешься для Него только местом, где Он встречается с самим собой, призраком, через который его взгляд проходит не задерживаясь, не находя ничего, за что можно бы было зацепиться…

Тереза: Неправда. Бог не такой… Если бы Он был такой, то не стал бы проливать за нас кровь… Ты опять говоришь то, чего нет в Писании, Осип. А если этого нет в Писании, то, как добрые христиане, мы не должны об этом даже думать…

Осип: Да где ты их видела, этих добрых христиан?.. Если и был один, то его распяли две тысячи лет назад, да так быстро, что он даже не успел узнать про то, что он добрый христианин…

Тереза: Осип!.. Ради Бога… (Кричит громким шепотом). Я не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!.. Ты вечно говоришь какие-то слова, которые я знаю по отдельности, но когда ты говоришь их все вместе, я ничего не понимаю, потому что они превращаются в какую-то стену между нами!.. (Поднявшись). А человеку нужны совсем не слова, а самое простое, обыкновенное счастье, так, чтобы кто-то был рядом, чтобы ты знал, что тебя ждут, когда ты возвращаешься домой, чтобы ты был кому-то нужен и чтобы в твоем доме смеялись дети… Тебе ведь тоже это надо, правда? Ты ведь тоже хочешь быть счастлив, чтобы тебя любили, чтобы у тебя была семья, чтобы дети встречали тебя после работы?

Осип: Нет.

Тереза (кричит шепотом): Тогда убирайся отсюда! Слышишь?.. Убирайся отсюда совсем!.. И не вздумай больше здесь появляться!..

Осип: Тихо, мышка, тихо… Ты мне сейчас перепутаешь все карты…

Несколько мгновений Тереза смотрит на Осипа, затем, повернувшись, убегает по винтовой лестнице наверх.

Эпизод 20

Осип (вслед Терезе, негромко): Дура.

Пауза.

(Бормочет, перекладывая карты). Счастья ей, видите ли, захотелось… Знаю я это счастье… Семейные праздники и дети, которым на тебя наплевать… Дура.

Вербицкий (опустив газету): Остынь, сынок. Ты и так наговорил бедной девочке столько ерунды, что, боюсь, ее ждет сегодня не самая приятная ночь.

Осип: Переживет.

Вербицкий (Осипу): Знаешь, Осип?.. С некоторых пор у меня складывается такое впечатление, что ты изо всех сил изображаешь из себя какого-то циника, который не хочет жить в ладу со всем миром, потому что он забыл, что мир это мир, и его просто надо принимать таким, какой он есть.

Осип (рассматривая разложенные карты, издали): А он есть?

Вербицкий: Кто?

Осип: Ну, этот ваш мир.

Вербицкий: Что значит "есть"?

Осип: А то, что в последнее время мне кажется, что никакого мира на самом деле не существует. Что он только мерещится нам, чтобы мы не сошли с ума от всеобщей неразберихи… (Оторвавшись от карт). Между прочим, я это совершенно серьезно, господин Вербицкий… В конце концов, когда я открываю окно или выхожу на набережную, я не вижу никакого мира, а только белую полосу прибоя с одной стороны, а с другой скалистое плато и тянущеюся до горизонта равнину, а наверху – небо, которое днем голубое или серое, а ночью черное или усыпанное звездами… Конечно, я несколько раз выезжал отсюда в соседние деревушки и даже был в столице и видел там высотные дома и метро, но откуда мне знать – не был ли это только сон, от которого уже давно ничего не осталось?.. Просто сон и больше ничего…

Вербицкий: Мне кажется, ты опять говоришь ужасные вещи, Осип… Я даже не знаю, что тебе на это ответить… Пусть лучше скажет, Розенберг… (Розенбергу). Скажи ему, Розя.

Розенберг (оторвавшись от шахмат и повернувшись к Вербицкому): Послушай, Вербицкий. Партия, которую я сейчас разыгрываю, чрезвычайно сложна. Эта партия Капабланки-Стульчик, 1927 года, – сама длинная партия за всю историю шахмат. Она длилась шесть месяцев и девять дней. А ты хочешь, чтобы я в двух словах объяснил то, на что даже у Бога ушло шесть дней? (Быстро надев кипу, Осипу). Ты что же это, действительно думаешь, что мира нет?.. А как же тогда, по-твоему, наша Тора, в которой сказано – «В начале сотворил Бог небо и землю»?.. Брейшит бара Элохим гашамаим ве гаарец?.. Небо и землю, то есть весь мир со всеми его чудесами. С Макдоналдсами, с Эйфелевой башней, с Ниагарским водопадом?.. Слава Богу, что у нас еще есть Книга, которой можно доверять. Но если есть Книга, то есть и Бог, который нам ее послал, А если есть Бог, то есть и мир, что и требовалось доказать. (Снимает и прячет кипу, Вербицкому). Ты доволен?

Вербицкий: Браво!

Осип (возвращаясь к картам): А я все-таки думаю, что дело обстоит как раз наоборот… Если есть Бог, то не должно быть никакого мира, а нам всем надо просто научиться довольствоваться тем, что есть. Шумом прибоя. Солнечным восходом. Интересной мыслью… И тогда, может быть, однажды какой-нибудь прекрасный день окажется больше мира и больше самой вечности… (Раскладывает карты).

Вербицкий: Я не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о вечности, Осип, но если тебя интересует мое мнение, то я думаю, что если бы наш следователь был сейчас с нами, то он не стал бы долго философствовать, а сказал бы по этому поводу, что существующим должно считаться все то, что может быть подтверждено свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами. Книгами, газетами, рассказами очевидцев, заявлением потерпевших, протоколами допросов, следственными экспериментами. И мне, господа, это кажется весьма резонным.

Розенберг: Браво…

Короткая пауза.

Осип (негромко): А, между прочим, карты опять показывают на огонь… Похоже, нас скоро ждет небольшой пожар.

Вербицкий: Слава Богу, что не землетрясение.

Осип: Слава Богу…

Из бильярдной появляется Следователь.

Эпизод 21

Розенберг: Какие впечатления, господин следователь?

Следователь (усаживаясь за свой стол, негромко): Я, конечно, не специалист, господа, но если говорить серьезно, то ваш бильярдный гений играет весьма и весьма посредственно. Единственно, что его спасает, это то, что остальные играют еще хуже.

Вербицкий (шепотом): Ради Бога!.. Господин следователь!.. Нельзя разрушать народные идеалы! Это может плохо кончиться.

Следователь: Признаться, я ожидал другого.

Осип: А у нас тут все так, господин следователь… Мертвые ходят по улицам. Госпожа бургомистр избирается на двенадцатый срок. Господин пастор по четным дням пребывает в целибате, а по нечетным ходит с женой за покупками… Если бы вы хотя бы немного пожили у нас, вам бы уже, наверное, ничего не показалось бы странным.

Вербицкий: Господин Осип, как всегда, немного преувеличивает.

Осип: Да неужели?.. (Отложив карты). А вы посмотрите внимательно на этот чертов городишко. Он выглядит так, как будто кто-то его наспех придумал, наспех построил, наспех сколотил и оставил тут, на краю земли, словно плохие декорации, которые дожидаются только хорошего ветра, чтобы, наконец, рухнуть… А мы сами? Господи!.. Да, кто мы такие?.. Возьмите хоть кого, вон хотя бы нашего уважаемого господина Брута… Что это за имя такое, Брут? Он, что древний римлянин?

Вербицкий: Наш Брут – жертва демократических идеалов его матери. Она была помешана на Уинстоне Черчилле.

Осип: Ладно. Допустим… Пускай господин Брут жертва демократии. Ну, а вы, господин Вербицкий. У вас русская фамилия. Вы что, русский? Или поляк? Или вы тоже чья-то жертва?

Вербицкий: Какая тебе, в конце концов, разница, Осип? Я совершенно не уверен, что хочу обсуждать с тобой эти вопросы.

Осип: Прекрасно… Ну, а вы, господин Розенберг? У вас немецкое имя?

Розенберг: Я еврей, господин Осип.

Осип: Еврей, а говорили, что ваш отец служил в арабском легионе.

Розенберг: И что это, по-твоему, доказывает? Что я не могу быть евреем, потому что мой отец служил в арабском легионе?.. Странная у тебя логика, Осип.

Осип: Можно подумать, что у вас лучше… Как будто, если вы закрыли глаза и заткнули уши, то все обойдется.

Пожав плечами, Розенберг возвращается к шахматам. Вербицкий вновь скрывается за газетой. Короткая пауза.

(Негромко). Знаете, в детстве, я представлял Время в виде большой книги, чьи страницы заполнены разными чудесными историями… А теперь мне кажется, что в этой чертовой книге остались одни только белые листы, которые Время переворачивает наобум, без всякого смысла, как будто все мы пытаемся что-то сказать, а в результате получается какое-то глупое бормотание, как будто у нас у всех каша во рту, и мы мычим, не в состоянии выдавить из себя ничего путного.