Дом Иова. Пьесы для чтения

Да, уберите же ее ради всех святых!

Вербицкий пытается оторвать Александру от Брута.

(Резко отпихнувот себя Александру, почти грубо). Иди к себе.

Всхлипывая, Александра отходит и останавливается возле двери на кухню. Одновременно на верхней ступеньке винтовой лестницы появляется Тереза с зажженным подсвечником в руке.

Эпизод 24

Розенберг (вполголоса, в сторону): А вот и мадемуазель Тереза.

Тереза (высовываясь из-за перил лестницы): Господа, что случилось?

Все молчат. Короткая пауза.

(Быстро сбегает вниз и остановившись на нижней ступеньке). Мне показалось, что я слышала какой-то шум… (Тревожно). Что случилось, папа?

Брут молча показывает рукой на тело.

Боже мой, кто это?..

Брут: Скажите ей кто-нибудь.

Николсен (негромко): Вы только не волнуйтесь, мадемуазель. Так получилось, что господин Брут случайно застрелил господина пастора.

Тереза: Что?.. (Смотрит на лежащее тело, потом на Брута). Вы в своем уме, господин Николсен?.. (В сторону Брута). Папа?..

Брут молча разводит руками.

О, Господи… (Опускается на пол).

Николсен: Мадемуазель Тереза… (Садится и достает блокнот).

Брут: Дайте мне стул…

Бандерес быстро ставит позади Брута стул. Одновременно мигает и вновь загорается электрический свет.

Чертова подстанция… Александра!.. Погаси свечи…

Александра (сквозь слезы): Да, господин Брут…

Следователь (Терезе): Я думаю, что вам было бы лучше пойти к себе, мадемуазель. (Александре). И вам тоже… И кто-нибудь, пожалуйста, пошлите немедленно за врачом!.. Господин Вербицкий!..

Александра гасит свечи и исчезает за дверью кухни.

Вербицкий: Боюсь, что это не совсем возможно, господин следователь… Наш доктор, видите ли, умер в прошлом году перед самым Рождеством, и с тех пор его обязанности исполнял господин пастор, поскольку он когда-то закончил ветеринарные курсы и мог отличить клизму от градусника.

Следователь (не совсем уверенно): И что прикажите теперь делать?.. Надо ведь хотя бы проверить пульс и осмотреть рану… Что если господин пастор еще жив?

Розенберг: Вот и проверьте… Вас ведь учили, как надо вести себя в подобных ситуациях?

Махнув рукой, Следователь молча опускается на корточки возле тела и проверяет пульс. Пауза.

(Поднимая голову). Пульса нет.

Тереза: Папа!..

Николсен (не отрываясь от блокнота): И что теперь?

Следователь (поднимаясь): Я знаю только одно. Если нет врача и некому официально засвидетельствовать смерть потерпевшего, то тело не может быть предано земле, а владелец его по-прежнему считается юридически дееспособным… Таков закон. (Громко). Господа. Попрошу никуда никому не уходить. Будем делать пока то, что в наших силах. (Достает из кармана рулетку, Николсену). Помогите мне, господин Николсен… Возьмите рулетку и встаньте там, где стоял господин Брут… Надо измерить расстояние от тела до того места, где стоял стрелявший.

Брут: О, Господи… (Терезе). Иди к себе, дочка.

Тереза: А ты?

Брут: Я справлюсь… Иди, иди… Тебе надо отдохнуть…

Тереза: Хорошо, папа. (Уходит, поцеловав напоследок Брута).

Эпизод 25

Пауза.

Пока Следователь и Николсен замеряют расстояния, все остальные возвращаются на свои места.

Бандерес (опускаясь на стул): Дела. (Взяв карты, негромко). Ну, что?

Осип: Ходи.

Бандерес: Пас.

Осип (негромко): Принял.

Бандерес: Пас.

Осип: Принял.

Бандерес: Пас.

Осип: Принял.

Вербицкий: Любопытно, что в прошлом году умер доктор, а теперь вот пастор. Мне кажется, в этом есть какая-то закономерность. Один лечил тело, а другой души, а померли оба безо всякой разницы, что один, что другой. Не дай Бог, конечно, если еще помрет госпожа бургомистр, так мы вообще останемся без начальства. Есть еще, конечно, полицмейстер и начальник пожарной части, но полицмейстер третий год разбит параличом, а начальник пожарной части объявил себя стихийным мистиком и с утра до вечера читает Сведенборга, не думая о том, что если из-за его халатности вдруг сгорит пожарная часть, то мы лишимся последней городской достопримечательности, потому что во всех путеводителях сказано, что нашу пожарную часть вместе с каланчей проектировал сам Джон Пакстон.

Розенберг: Вербицкий…

Вербицкий: Что?

Розенберг: Заткнись.