Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба

Лютер: Дьявол!.. Сто тысяч Дьяволов! (Штаупицу) Еще б немного и вам пришлось бы худо. Я бы завалил вас такими аргументами, что вы не смогли бы и пошевельнуться!.. Или вы тоже разучились слушать?

Штаупиц: Разве аргументами мы оправдаемся в день Страшного Суда, друг мой?

Лютер: Это мои слова! Ты украл у меня мою реплику!

Режиссер: Ну, будет, будет. Поберегите ваше красноречие для следующего акта. Оно вам еще понадобится. (Громко.) Антракт!

Часть вторая

10.

Уже известная нам комната графского замка в Мансфельде. Полумрак, горит лишь несколькосвечей. Лютер лежит на кровати и, кажется, спит.

Неожиданно дверь распахивается, и на пороге возникают фигуры двух или трех монахов, едва различимых в полумраке.

Первый монах: А тут тепло! (Валится на кровать.)

Второй монах: И прибрано! (Валится на кровать.)

Третий монах: А главное – никто не пристает с пустяками. (Валится на кровать.)

Первый монах: А мягко-то как!

Монахирезвятся. Лютер стонет.

Второй монах: Бог сказал – плодитесь и размножайтесь. А это невозможно сделать в одиночку и без того, чтобы не согрешить.

Третий монах: Истинная правда. А иначе, зачем было Ему создавать женщину, в самом деле?.. Достаточно было бы ограничиться одним только мужчиной.

Лютер стонет.

Первый монах: Кто это тут еще?

Второй монах: Какой-то монах.

Третий монах: Скажи ему, что место занято и при этом самим доктором Лютером.

Второй монах: Он говорит, что он сам доктор Лютер.

Первый монах: А султан турецкий ему случайно не родственник? Пусть докажет.

Лютер: Вон! Убирайтесь все вон!.. Вон! Вон!.. Вон!.. Если только вы не хотите встретиться с моей дубиной!

Монахи: Помогите!.. Спасите!.. Грабят!

Монахи виспуге исчезают.

Дьявол (выходяиз сумрака): Если бы ты только знал, как они все обрадовались, когда ты освободил их от необходимости вытирать свои задницы и любить ближнего своего, как своего себя. Конечно, они всего только люди, жалкие и жестокие, но даже я был удивлен, до какого паскудства они упали, стоило тебе чуть ослабить вожжи… Человек – это скотина, которая, при этом прекрасно знает об этом.

Небольшая пауза.

Ах, Мартин… Бедный, наивный Мартин!.. Неужели ты, в самом деле, надеялся пройти между Сциллой человеческого и Харибдой божественного и ничего не потерять? В конце концов, мы все что-то теряем, одни близких, другие билеты в Царствие Небесное, но не все в состоянии понять то, что видят их глаза и слышат их уши. А они видят и слышат много интересного.

Лютер: Ты говоришь так, слово хочешь меня в чем-то упрекнуть, бес.

Дьявол: Назови это как хочешь, Мартин, но сначала посмотри, что творится вокруг тебя… Посмотри вокруг, Мартин… Монастыри закрываются, храмы рушатся, а бесхозные монахи идут нищенствовать, но чаще – отправляются на большую дорогу, чтобы грабить и убивать. На каждом перекрестке наткнешься на колдуна, прорицательницу или гадалку – которые ходят толпами, смущая порядочных людей – если, конечно, те к этому времени еще не переведутся. Мир рушится, Мартин, и мы не уверены, ложась спать, что проснемся в том же мире, что и сегодня. Помнишь, когда еще недавно мы могли получить ответ на все вопросы от нашей матери Римской церкви, а что теперь? Университеты закрыты, а доктора – чьи имена знает вся Европа – в бегах или убиты. Мы стояли, как незыблемая скала, которой было ничего не страшно, но тут пришел ты, и наш мир превратился в сточную яму. Нахлебались все, без исключения! Посмотри сам, друг мой! Все разваливается, все расшатывается, все гибнет, словно, наконец, исполнилась полнота времен и все, что нам остается теперь – это готовность и ожидание.

Лютер: Да что я такого сделал, что со мной можно так разговаривать!.. Что я сделал и где отступился от Истины?.. И с каких это пор ты, бесовское отродье, осмеливаешься давать нам советы

Дьявол: Позвольте!.. Я всего только пояснил то, что скажет тебе любой школьник. А скажет он тебе то, что ты прекрасно знаешь и сам, Мартин. Человек всегда должен держаться за что-то, что больше него самого, иначе он рискует оказаться на самом дне жизни и дать дорогу самым ужасным демонам, которые только встречаются в человеческой душе. Твоя Римская церковь хороший тому пример, Мартин. Пока человек находится под ее опекой, пока он исполняет все, что она требует от него – жизнь его подобна тихой морской заводи, которая ничего не знает ни о бурях, ни о подводных течениях. Но стоит человеку, по тем или иным причинам, начать уповать на свои собственные силы, как земля расступается перед ним и тихая заводь превращается в адский потоп, от которого нет спасения. И ведь верно, Мартин! Что такое человек, как не смирение и послушание, которые ведут его от года к году к счастливую концу, тогда как гордость и самодовольство тащат его в вечный огонь, из которого нет возврата? Боюсь, что большинство людей с легкостью выбирают именно второй путь, даже не удосужившись посмотреть в сторону первого, а это значит, что ангелы небесные уже рыдают и над каждым человеком, и над целым миром, а человек вдруг видит себя лишенным какими бы то ни было опор, которые прежде радовали и оберегали его. А потом он медленно превращается в животное, которому нет дела ни до Истины, ни до Бога, ни до собственной судьбы…(Подходя, почти шепотом, наклоняясь к собеседнику.) Иногда мне кажется, что все они – совсем не люди, Мартин. И дело ведь не в том, что они выкинули и отбросили прежних богов, а в том, что они наплодили богов новых, таких, которые убивают взглядом и смеются, когда встречаются с твоей болью, страданием и смертью.

Лютер: А тебе не кажется странным, бес, что все это рассказывают мне не Ангелы и не святые, а слуга мрака и молчания?

Дьявол: Должно быть, ты забыл – когда молчит Господь, начинают разговаривать камни.

Лютер: Что это значит, бес?

Дьявол: Только то, что ты слышал. Когда Бог далек, камни начинают говорить, земля петь, а железо проповедует на каждом углу, и тогда не бывает недостатка ни в человеческой крови, ни в человеческой плоти, ни в человеческом страдании. (Прислушиваясь.) Слышишь?.. Слышишь?

Свет на сцене медленно гаснет. Одновременно откуда-то издали доносится ржание лошадей и лошадиный топот, звон оружия, человеческие крики, стоны раненных, звуки боевых рожков.

Посмотри – камни заговорили и теперь они разбудят других, а те, в свою очередь, разбудят новые камни, из которых уже сочилась кровь от Эльзаса и до Саксонии, от Тироля и до Швабии, от Тюрингии и до Лотарингии, от Франконии и до Зальцбурга, от Преисподней до Небес.

Лютер: Ты опять богохульствуешь, бес!

Дьявол: Всего лишь напоминаю тебе о том, что ты, наверное, уже давным-давно позабыл. О том, что не будь тебя двадцать лет назад и все, может быть, пошло бы по-другому или, по крайне мере, не так жестоко, как оно было.

Лютер: О чем ты, бес?

Дьявол: О том, что тебе стоило бы быть тогда в стороне от мирских забот, предоставив другим думать, что они заняты важными делами и не слыша, как смеются над ними ангелы небесные. Историки назовут эту войну «крестьянской», хоть мне кажется – ее следовало бы лучше назвать «радость Преисподней».

Лютер: Но причем здесь я, клеветник?

Дьявол: А разве ты ни при чем?

Лютер: Может, ты еще скажешь, что я во всем виноват?

Дьявол: А кто же это, если не ты, милый? Разве ты не помнишь? Почти десять лет они слушали твои проповеди или лучше сказать – пили твой яд и вкушали твое отречение, о котором, кстати сказать, не было ни слова в Писании. (Смеется.) Дьявол, конечно, тоже при чем, но ведь не до такой же степени, чтобы начать проповедовать и учить с кафедры ничего не подозревающих прихожан. Тем более что потом флюгер показал в другую сторону, и ты начал проповедовать совсем не то, что проповедовал вчера… Хочешь, я прочитаю тебе кое-что?

Лютер: Убирайся к черту!

Дьявол: Но не прежде, чем ты вспомнишь те слова, которые в состоянии повернуть время вспять… Вот, послушай. (Читает.) «Три года ужасных грехов против Бога и людей навлекают на себя эти крестьяне, поэтому они заслужили много раз смерть – и телесную и душевную. Во-вторых, так как они поднимают мятеж, дерзко расхищают и грабят монастыри и замки, которые им не принадлежат, то уже за это одно они дважды повинны смерти телесной и душевной, как общественные придорожные грабители и убийцы. Всякий мятежник, которого в этом могут уличить, находится уже в опале Божией и императорской, так что всякий, кто раньше других сможет такого человека удавить, сделает справедливо и хорошо. Ибо по отношению к нарушителю мира каждый является высшим судьей и палачом, подобно тому, как при пожаре всякий, кто прежде всех тушит, наилучший человек. Ибо мятеж – не простое убийство, но подобен большому пожару, который воспламеняет и опустошает страну, потому что мятеж наполняет страну убийством, кровопролитием, создает вдов и сирот и приводит все в расстройство, как величайшее бедствие. Поэтому всякий, кто может, должен их [крестьян] бить, душить, колоть тайно или явно и помнить, что не может быть ничего ядовитее, вреднее, ничего более дьявольского, чем мятежник. Его надо убивать, как бешеную собаку: если ты его не убьешь, то он убьет тебя и вместе с тобою целую страну. В-третьих, подлежат смерти за то, что такие ужасные, великие грехи прикрывают евангелием, называют себя братьями во Христе, принимают присягу и (выражение) преданности и принуждают людей вместе с ними поддерживать эти ужасы. За то, что они величайшие богохульники и поносители святого имени Божия, и за то, что чтят дьявола и служат ему под видом евангелия, они десять раз заслуживают смерть телесную и душевную, ибо я не слыхал о более отвратительном грехе. Обрати внимание на то, что дьявол предчувствует близость Страшного суда, так как он берется прямо за неслыханное дело. Он будто бы хочет сказать: это – последнее, потому должно быть наихудшим, надо взболтать осадок и выломить дно. Да воспрепятствует ему Бог. Посмотри, какой могущественный князь – дьявол, как он держит в своих руках мир и как все может перемешать, если он в состоянии в такое короткое время обольстить, соблазнить, ослепить, ожесточить, взбунтовать столько тысяч крестьян…».

Небольшая пауза.

Дьявол: А между прочим, я тоже бывал на местах сражений, на разных полях, в долинах и замках… Ах, какое же это поучительное зрелище! Лежат как братья. И никто не гневается, никто не кричит, никто не надсмехается, как примерные ваши ученики.

Лютер: Ты врешь, собака! Врешь! Я никогда не учил их грабить и убивать!