Дом Иова. Пьесы для чтения

Не отпуская руку Павла, Петр опускается на скамейку. Небольшая пауза.

(Преодолевая дрожь, издалека). Иногда мне тоже кажется, что все, что я делаю – это борюсь сам с собой. С тем Павлом, который жил когда-то в Тарсе, в квартале горшечников, у Южных ворот, возле старой синагоги. С Павлом, который так хорошо знал Тору, что мог без запинки прочитать наизусть любое место, когда приходил его черед читать. Который ни разу не нарушил ни одного требования Закона, потому что никого не любил так сильно, как Того, Кто вывел его народ из египетского плена… Иногда мне кажется, что Он и сейчас зовет меня вернуться и подняться по ступенькам храма, чтобы обнять меня… (Дрожа). Думаешь, я не знаю, о какой крови ты говоришь, Кифа?.. Той, что приснилась тебе и Йоханану?.. Ты ведь и сам это знаешь, Кифа… (Быстро, не давая Петру ответить). Только молчи, молчи и не говори ничего, если не хочешь, чтобы у меня раскололась голова… (Глухо). Кровь, которая льется, когда режут по живой плоти и которая вопиет к небу, потому что даже Сам Всемогущий не знает, как безболезненно отделить Павла от его народа… (Быстро). Молчи, молчи, если не хочешь, чтобы мы упали с тобою вместе в эту бездну, так что не останется и следа…

Петр с состраданием смотрит на Павла, который какое-то время бормочет что-то и едва слышно стонет, раскачиваясь. Небольшая пауза.

(Негромко) Или ты думаешь, что мне никогда не снятся сны, Кифа? Или что я потерял память и позабыл, как звали моих родителей и как выглядел дом, в котором я родился?.. Ты думаешь, легко мне помнить лица моих братьев и сестер, которые отказались от меня и прокляли саму память обо мне?.. Анна, Рувим, Мариам, Йегуда, Двора… Или ты думаешь – я забыл, как мы ездили в Иерусалим, и как светилась под носом корабля вода и скрипела палуба? Как мы ночевали на расстоянии двух часов пути от Иерусалима, и Йегуду укусила змея, так что мы вынуждены были выхаживать его и поэтому опоздали на Песах?.. Как отец помогал мне подняться по ступеням Храма, которые казались мне тогда огромными, словно созданными для каких-то великанов, и как гудело и трещало во дворе жертвенное пламя, жар от которого опалял кожу даже на таком большом расстоянии?.. Думаешь, я забыл все это, Кифа?

Небольшая пауза.

Несколько лет назад мне случилось проходить мимо Тарса, и я решил заглянуть туда, чтобы проведать своих родных. Иногда, Всевышний вкладывает нам в сердце такие желания, которые кажутся нам и добрыми, и благочестивыми, тогда как Он только проверяет этим нашу верность Ему самому… Мне удалось увидеться только с одной Мариам, которая даже не пустила меня не порог. Она сказала мне, прячась за дверью, что наши родители умерли, проклиная день и час моего рождения. Не знаю, может быть так оно и было, во всяком случае, сама она не нашла для меня никаких других слов, кроме проклятий… Последнее, что я слышал, уходя прочь, как она проклинала меня и моих детей до десятого колена. Это был неплохой повод поблагодарить Господа за то, что он не дал мне семейного очага, а сам стал моей семьей, моим домом, моим очагом… (Издали) Только не надо смотреть на меня с такой жалостью, Кифа. Лучше вспомни Авраама. Или это не он сказал Богу, когда Тот повелел ему принести в жертву своего единственного Ицхака: я готов, Господи?.. Разве это не он собрал сухой хворост и связал мальчику руки, ожидая от небес только знака?.. Ты ведь не думаешь, что у меня не хватит духа пойти вслед за ним?

Петр: Тише, тише, брат. Слава Всевышнему, что Он отвел руку Авраама и не дал ему принести эту жертву, видя его готовность и веру.

Павел (резко): А если бы Он дал?.. Что если бы Он дал, Кифа?.. Что бы ты говорил сейчас, если бы Он не отвел тогда его руку, а дал бы свершиться тому, что Он требовал?.. Неужели, ты и вправду думаешь, что Бог только грозит нам и никогда не исполняет своих угроз?.. Тогда ты плохо Его знаешь, Кифа… Пусти! (Вырывая свою руку из руки Петра). Потому что Он приходит, чтобы крушить человеческую гордыню, в ярости, словно океан, который набрасывается на хрупкие суденышки, ломая им весла и пуская на дно, а вовсе не для того, чтобы тратить время на пустые разговоры, от которых нет никакого прока…

Петр: Мне кажется, тебе было бы лучше прилечь, брат.

Павел: Только не делай вид, что тебя очень заботит мое здоровье, Кифа… (Насмешливо). Мне ведь тоже Небеса послали сегодня сон, да еще какой! (Негромко хихикает). Боюсь только, что он не слишком понравился бы тебе, потому что кому, в самом деле, могут понравиться заросшие травой развалины или камни, разбросанные по земле, или обгоревшие человеческие кости?.. Мертвый город, который, смешно сказать, когда-то назывался Иерусалимом? Где ели, пили и веселились, и не думали о завтрашнем дне, пока от него не остались только смрад, развалины и непогребенные кости! (Сделав несколько шагов по сцене, сначала останавливается, потом медленно опускается на лежащую на полу циновку). О, как же недолго нам еще осталось ждать этого часа!.. Как же он близок уже, этот огонь, в котором сгорит все ненужное и все пустое!.. (Прижимаясь ухом к земле, громким шепотом). Мне кажется, я уже слышу, как он гудит, ожидая, когда же, наконец, Господь выпустит его наружу, чтобы он мог пасть на головы грешников… (Воет). У-у-у… Как он воет, этот огонь, торопя свой приход! Словно собака возле дома покойника!.. Словно палач, ожидающий своего часа, который не заставит себя долго ждать!.. Потому что – если есть завтра, то где же спрячутся от стыда сегодня те, кто поверил его обещаниям?.. Огонь, который пришел из адской бездны, чтобы отделить свет от тьмы и сделать мир преисподней. (Громким шепотом). У-у-у.. У-у-у… (Медленно раскачиваясь, глухо воет, подражая тому вою, который слышат только его уши).

Петр (поднимаясь и подходя к сидящему Павлу): Довольно, брат. Успокойся. Приляг. Приляг… (Пытается уложить Павла на циновку).

Не слушая его, Павел продолжает раскачиваться, воя.

(Повышая голос). Именем Господа нашего, Иисуса Христа, заклинаю тебя, недобрый демон, какое бы ты имя не носил, выйди вон и оставь этого бедного человека. (Неожиданно неумело, но сильно бьет Павла сначала один раз, потом второй, по другой щеке).

Павел смолкает. Небольшая пауза.

Не бойся, брат, он ушел. Не бойся.

Павел: Ты меня ударил?

Петр: Не тебя.

Павел (слабо): Словно мула, который не захотел идти в свое стойло?.. Тогда, может, ты еще позовешь римских солдат, чтобы они препроводили меня в казармы, чтобы установить мою личность? Не забывай только, что я ведь и сам римский гражданин и при случае тоже могу прибегнуть к помощи силы!.. Вот было бы смешно, если бы Павел принялся отстаивать истину с помощью римских законов… (Негромко смеется, затем заходится кашлем, сотрясающим его тело, внезапно ослабевшим голосом). Мне что-то опять зябко, Кифа. Так словно сейчас зима, и с гор дует северный ветер… Ты ведь не станешь меня больше бить, Кифа?.. Не надо. Потому что самые страшные демоны прячутся так далеко, что их не может достать никто, кроме одного только Божественного огня… (Медленно опускается на циновку и, накрывшись овечьей шкурой, бормочет едва слышно). Иди, иди, я, может быть, немного посплю…

Петр (садясь рядом с Павлом): Я посижу с тобой немного.

Павел не отвечает. Пауза.

(Поправляя овечью шкуру, едва слышно) И все-таки, как же ты забыл, брат, что Тот, Кто выгнал пастись среди звезд Большую Медведицу, приходит к нам вовсе не с поучениями, на которые способна любая нянька, а в тишине своего молчании, от которого умолкают все человеческие разговоры и все слова кажутся ненужными и пустыми?.. Как же ты забыл, что Бог – это не Любовь, и не Огонь, и не Суд, а только молчание, которое – в дни печали, и в дни радости – оставляет человеку самому выбирать свой путь перед лицом этой тишины?..

Павелстонет во сне.

Да, да, брат… Нам надо только научиться молчать вместе с ним, потому что стоит нам открыть рот и заговорить, как оно немедленно исчезает и вместо него мы слышим только собственный голос, который лучше всякого грома и ветра забивает наши уши… Посмотри сам, брат. Что толку от того, что Павел будет без конца обличать Петра, а Петр обличать Павла, так словно истина это какая-то вещь, которую каждый норовит вырвать из рук другого?.. (Усмехаясь). Вот увидишь, лет через сто, когда все уже позабудут, что тут было на самом деле, наши имена станут путать и говорить, что Петр был во всем согласен с Павлом, а Павел с Петром, что они всегда жили душа в душу и даже умерли в один час, в одном и том же городе, в полном согласии с истиной и друг другом… (Глухо). И только мы с тобой будем знать, как оно было на самом деле… Только ты и я… Ты, я и больше никто. (Смолкает).

Сцена медленно погружается во мрак.

Картина пятая

Комната приема посетителей. Небольшое помещение с одним высоким, забранным решеткой окном. Стол, несколько кресел, две-три неяркие репродукции на стенах. На столе – несколько газет и журналов.

В комнате появляются Доктор и Эл, жена Йогана, называющего себя Павлом. В руке Эл большая сумка.

Доктор (продолжая разговор): И еще, госпожа Элизабет… Постарайтесь, чтобы каждую минуту он видел вашу любовь и заботу. Это очень важно. Ведь в том мире, в который он от нас ушел, он – Павел, о котором некому позаботиться, кроме нас с вами… Не стоит забывать об этом.

Эл (издалека): Да, господин доктор. Я помню. (Медленно идет по сцене, не сразу). Знаете. В последнее время я даже начала немного бояться его… Нет, нет, совсем не потому, что я опасаюсь, что он может оскорбить меня, накричать, ударить. (Тихо). Просто иногда мне кажется, что по сравнению с тем миром, в который он ушел, вся моя жизнь – это только призрак, а сама я – всего лишь тень, которая по ошибке думает, что она существует. (Слегка насмешливо). Надеюсь, вы не станете после этого считать меня сумасшедшей?..

Доктор: Помню, что однажды вы мне уже говорили об этом.

Эл: Да, господин доктор… Иногда я чувствую это так остро, что мне хочется немедленно дотронуться до него рукой, чтобы убедиться, что я все-таки еще существую и что моя жизнь – это совсем не сон… (Помедлив, с усилием, глухо). Вот почему я часто думаю, что он вряд ли захочет когда-нибудь вернуться назад, мой Йоган. Ведь мир теней это совсем не то место, куда хочется вернуться, не правда ли?

Доктор: Ну, зачем же так мрачно, госпожа Элизабет? В конце концов, наш мир столь велик, что в нем найдется место даже для апостола Павла, лишь бы он сам захотел этого. (Увидев входящего в комнату, в сопровождении сестры Ребекки, Павла). А вот и он… (Павлу). Еще раз добрый день, господин Павел.

Не отвечая, Павел проходит к самому дальнему креслу у окна и садится боком к присутствующим, отвернувшись к окну. На лице его по-прежнему – черные очки.

Ребекка: Здравствуйте, госпожа Элизабет…

Эл: Здравствуйте, госпожа Ребекка.

Доктор: Что ж, не станем вам мешать… (Негромко, в сторону Элизабет). Тепло, забота и внимание… (Уходит вместе с Ребеккой).

Подойдя ближе, Эл садиться в одно из кресел. Она смотрит на Павла, который продолжает молча смотреть в окно, словно не замечая сидящей рядом Эл. Пауза.

Эл: В конце концов, ты бы мог просто сказать: «Здравствуй, Эл».

Павел молчит. Небольшая пауза.

(Безвыражения). Что ж. Хорошо. (Поставив на колени сумку). Посмотрим тогда, что тебе послала к Рождеству тетя Зея. (Доставая из сумки одно за другим). Свитер, шарф, шерстяные носки. (Вынимая из сумки пакеты). Белье… Рукавицы… Теплые тапочки… И еще вот кто. (Ставит на стол пушистого медведя). Помнишь его?.. Правда, он чудесный?

Павел молчит, безучастно отвернувшись к окну. Помедлив, Эл медленно убирает в сумку принесенные вещи и вновь опускает сумку на пол. Пауза.

Ну, хорошо. Если ты не хочешь мне ничего сказать, тогда, наверное, мне придется взять инициативу в свои руки… (Поднимаясь со своего места, не сразу). Хочешь, я расскажу тебе про одного человека, который ухаживал за мной много-много лет назад?.. Мне кажется, тебе будет интересно, хотя это случилось почти пятнадцать лет назад… Целая вечность, не правда ли?

Павел молчит.

(Медленно идет по сцене). Мы познакомились с ним в подземке, когда я возвращалась домой. Он сидел прямо напротив меня в своей зеленой клетчатой куртке и такой же клетчатой кепке с большим козырьком… Боже, как же смешно он выглядел, если бы ты только знал!.. Ты даже себе представить не можешь, как это было смешно… Да еще эта газета, которую он читал с таким выражением, как будто никогда не видел до этого ни одной газеты. Он словно ел ее глазами, то поднимая брови, то с удивлением качая головой, так, словно не верил тому, что видит перед собой… А потом он поднял голову и посмотрел на меня. (Остановившись, негромко и серьезно). И тогда я увидела его глаза…

Короткая пауза.

(Негромко). Они были словно две голубые звезды, словно два огня, которые вдруг видишь в темноте и понимаешь, что кроме них больше ничего не существует… Наверное, прошло много времени, пока я, наконец, не сообразила, что смотрю в глаза совершенно незнакомого человека и что мне совершенно не стыдно… Я даже не знаю, сколько мы ехали так, глядя друг на друга, пока, наконец, он не поднялся со своего места и не сел рядом… (Вновь опускаясь в кресло). И знаешь, что он мне сказал?

Павел молчит.

Он сказал мне: «Милая барышня. Я проехал из-за вас свою остановку и теперь мне ничего не остается, как только предложить вам руку и сердце?..» (Тихо смеется). Вот так просто взял и предложил мне выйти за него замуж… Конечно, я подумала тогда, что это всего лишь не очень остроумная шутка, чтобы познакомиться с довольно симпатичной барышней, едущей вечером в полупустом вагоне метро. Мало ли какие бывают у мужчин отработанные приемы, чтобы завязать уличное знакомство? Кажется, я даже ничего не успела ему ответить, потому что поезд подъехал к моей станции. Я была уверена, что он оставит меня в покое, но он вышел вслед за мною и пошел рядом, продолжая говорить, что не отстанет, пока я не скажу ему «да»… (Тихосмеется).

Павел молчит. Небольшая пауза.

Потом, когда мы уже шли с ним по набережной, я сказала ему что-то вроде того, что никогда не выйду замуж за человека, который носит вот такую клетчатую зеленый куртку и такую ужасную кепку… Тогда ни слова не говоря, он снял с себя куртку и кепку, свернул их и швырнул через парапет, прямо в воду, а затем посмотрел на меня своими ужасными глазами и сказал: «Надеюсь, никаких других препятствий больше не существует?»