Канцелярская крыса. Том 1

Тут кебмен, как человек не чуждый техническому прогрессу, должен был восхититься этим несомненным достижением британской промышленности и выразить свое безмерное к ней уважение. В ответ Герти уже заготовил небольшую сентенцию относительно того, что во всем хороша мера и вовсе не обязательно нестись к техническому прогрессу сломя голову. К примеру, керосиновые автомобили при лондонской погоде долго заводятся и имеют обыкновение окутывать всю улицу своими ядовитыми парами, что тоже создает известное неудобство. В этот момент кебмен должен был поинтересоваться, как вообще обстоит жизнь в столице метрополии, как поживает Ее Величество и барон Китченер, не наглеет ли по своему обыкновению немец и не собирается ли в этом году месье Мельес[18 - Мари-Жорж-Жан Мельес (1861–1938) – французский режиссер, один из основоположников кинематографа.] порадовать публику очередной блестящей кинолентой. Герти вкратце перескажет ему передовицы лондонских газет, перемежая их собственными точными и аккуратными рассуждениями, после чего они с кебменом, довольные обществом друг друга, смогут уже вступить в обстоятельную беседу.

На деле же вышло иначе.

– Лондон? – Кебмен лишь презрительно скривился. – Черт его знает. Может, там, в Лондоне, и коровы яйца несут…

Таким образом, диалог закончился, даже толком не начавшись, а новой темы для разговора Герти подобрать не смог. Поэтому он стал смотреть вокруг.

Странное дело, только оказавшись в парокебе, Герти обратил внимание на то, что прежде ускользало от него. Район, по которому они ехали, предстал перед ним в новом свете, и свете, признаться, весьма дурном. Только сейчас он заметил, что дома здесь стоят невысокие, преимущественно деревянные, а если и каменные, то осевшие и оплывшие, как дряхлые уродливые старухи. Мостовая зияла выбоинами, которые кеб пересчитывал колесами с таким усердием, что Герти уже всерьез стал опасаться, как бы не выбить себе коленями челюсть.

Мало того, и люди здешние совсем ему не понравились. Слишком много среди них было такого рода, что Герти только взгляд отводил. Всклокоченные пьяницы, бредущие куда-то вслепую и тянущие страшными голосами матросские песни полувековой давности. Мальчишки в лохмотьях, шныряющие дикими зверятами по подворотням с самым что ни на есть подозрительным видом.

Чем дальше они отъезжали от порта, тем неуютнее делалось кругом. Вскоре стали попадаться и вовсе подозрительные типы. Тощие, в какой-то холщовой рванине и обмотках, они провожали кеб стылым равнодушным взглядом, от которого у Герти сама собой случалась изжога. И таких здесь было много. Даже у женщин, как правило бледных и рано постаревших, таилось в глазах нечто нехорошее, какая-то разновидность не то усталости, не то смертной досады. Встречая такие глаза, Герти смущался и делал вид, что занят газетой, хотя читать при такой тряске нечего было и думать.

Все больше он ощущал себя так, словно двигается вдоль рыбных рядов на рынке, где, распластанная по прилавку, валяется медленно гниющая рыба, такая же бледная, немощная, глядящая в пустоту своим мертвым рыбьим взглядом…

На одном из пустырей, что они проезжали, шла драка. Впрочем, это едва ли можно было назвать дракой. Не было слышно ни возмущенных выкриков, ни издевательских смешков, ни треска отлетающих пуговиц, словом, ничего такого, что обыкновенно сопутствует обычной лондонской потасовке. Дрались молча, как осатаневшие от ярости уличные псы, хрипя и тяжело дыша. Двое мужчин в потрепанных кепках повалили на землю третьего и теперь охаживали его подошвами тяжелых ботинок, отчего тот всхлипывал и дергался. Дважды или трижды раздался тошнотворный хруст костей.

«Отвратительные здесь порядки, – подумал Герти, ощущая ужасную неловкость от необходимости созерцать это. – Был бы у меня револьвер, я бы непременно прекратил это. Приказал бы кебмену остановиться, поднял бы повыше ствол и…»

Револьвера у него не было. Да и будь он под рукой, едва ли у Герти хватило бы духу. Поэтому он, испытывая крайнее смущение, попытался глядеть в другую сторону. Кебмен на драку посмотрел равнодушно, как на вещь досадную, неприятную, но, в общем-то, его не касающуюся.

– Интересный район, – выдавил Герти с нервным смешком, когда локомобиль удалился на некоторое расстояние.

Кебмен пожал плечами.

– Клиф, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Здесь всегда так?

– Бывает. Клиф же. Живут тут обыкновенно портовые работяги, докеры и всякий сброд. Душегубов мало, но дурных голов хватает. А если в дурную голову опрокинуть пару пинт джина… Известно, что будет.

– Ночью, должно быть, здесь совсем скверно?

– Угадали. Ночью здесь гуляют бонни.

– Кто это?

– Молодняк. Из портовых. Наберутся после работы в пабе и шляются по улицам. Кулаки у них чешутся, значит… Могут просто бумажник оторвать, ну а если кто упрямый, то и камнем, бывает, прикладывают… А что тут. Клиф. Одним клоком в порту больше…

– Каким еще клоком?

– Обычным. Это их словечко, уличное. «Клок, клок» – с таким звуком утопленники головами о дно судна бьются, если, значит, к ногам пару камней привязать, да на мелководье…

– Ах вот как, – произнес Герти, ощущая некоторую нервную щекотку. – Очень интересно. Значит, с бандитами в Клифе дела обстоят не очень?

– Это в Клифе-то? Бог с вами, мистер. Это не бандиты, это бонни. Хотите бандитов посмотреть, направляйтесь в старый добрый Скрэпси. Хоть днем, хоть ночью. Там и верно паскуднейшее местечко. Каторжник на каторжнике, а кто не каторжник, тот головорез, рыбак или беглый. А то и угольщик. Только тут я вам не помощник, сами топайте. Может, шапчонку вашу недели через две на ком-то и найдут…

Кебмен грубо хохотнул, и Герти предпочел не развивать эту тему. Не желая больше смотреть по сторонам, он развернул газету и попытался читать. Но из обрывочных сведений, которыми полнился номер, вынести что-то полезное было затруднительно.

Так, он узнал, что третьего дня из Веллингтона[19 - Веллингтон – столица Новой Зеландии.] пришел цеппелин «Граф Дерби» с сорока пассажирами, в очередной раз продемонстрировав Новому Бангору, что воздушное средство перемещения не только безопасно и комфортно, но и весьма выгодно. Билет первого класса обойдется рачительному джентльмену всего в восемьдесят пять шиллингов, в стоимость входит ежедневное питание с десертом и фруктами.

Во время приема на Друри-стрит у баронета сэра Клоусберри случился конфуз. Механический камердинер сэра Клоусберри, демонстрируемый хозяином как последнее достижение инженерной мысли, сделался буен и сорвал с леди С. ее вечерний туалет к величайшему смущению прочих гостей. Виной этому, по всей видимости, стало магнитное поле, образованное в доме баронета из-за новомодного гальванического освещения и вызвавшее разлад во внутренностях автоматона. К сожалению, найти причину поломки специалисты «Вестингхауса», скорее всего, не смогут, поскольку баронет Клоусберри, оскорбленный подобной выходкой, выхватил автоматический пистолет и всадил в механического камердинера все семь зарядов, непоправимо повредив его корпус и сложное механическое устройство.

В Коппертауне произошла авария на металлоформовочном заводе, но, по счастливому стечению обстоятельств, обошлось без жертв. Четырех рабочих ошпарило, еще двое находятся в госпитале с переломами. Это уже шестая авария на заводе в этом году. Во время предыдущей, как помнят читатели, погибло пять человек, преимущественно из полинезийских рабочих.

Жеймс Тумм, которого репортеры окрестили Жеймс-Семь-Пуль, совершивший дерзкое ограбление Второго Тихоокеанского банка в Айронглоу неделю назад, до сих пор не предстал перед правосудием. Последний его налет, как и все предыдущие, повлек значительные человеческие жертвы. Действуя в своей обычной манере – с невероятной наглостью и презрением к закону, – Жеймс-Семь-Пуль проник в помещение банка и наставил на клерка револьвер. Он потребовал выдать ему всю содержащуюся в банке наличность, а также векселя на предъявителя и прочие ценные бумаги, находящиеся в залоге. Несмотря на то что его требование было безоговорочно выполнено, грабитель, получив деньги, без всякой на то причины пустил в ход оружие. Следствием этого стало трое погибших: банковский клерк, его помощница и случайный прохожий. Налетчику с деньгами удалось в воцарившейся суматохе скрыться.

В Германии после нескольких задержек пущен Канал кайзера Вильгельма[20 - Канал кайзера Вильгельма – сейчас Кильский канал. Введен в строй 20 июня 1895 года.], который несомненно станет одним из крупнейших судоходных каналов Европы. Его длина составляет почти сто километров (шестьдесят с лишним миль), работы по его созданию велись восемь лет.

Герти уже перешел к следующей новости о проводимой в следующую субботу общественной ярмарке, вся выручка от которой будет направлена в пользу детского приюта, когда газета самым непочтительным образом оказалась вырвана у него из рук.

– Сэр! Сэр!

Увлекшись чтением, Герти не заметил, как парокеб сбавил на углу скорость, готовясь повернуть. Воспользовавшись этим, какой-то мужчина вскочил на подножку и грязной рукой схватил Герти за лацкан сюртука.

– Ради всего на свете, сэр! Монетку!

Разило от него невероятно, хуже, чем от помойного ведра. Судя по замызганной одежде, ночевал этот джентльмен на улице, и не одну ночь. Мало того, и лицо у него было отталкивающее. Грязное, гримасничающее, вдобавок покрытое частыми черными точками и немного раздутое. Уж не оспа ли это? Герти инстинктивно сжался, пытаясь отстраниться от наглого попрошайки. Ужасное лицо оказалось возле его собственного. Настолько близко, что Герти ощутил еще один запах, прежде скрытый помойными наслоениями: сладковатый, знакомый и какой-то неуместный. Что-то вроде того запаха, что издает жир, капающий с мяса на уголья. Можно было подумать, что бродяга спал в обнимку с копченым окороком…

– Отстаньте от меня! – отчаянно воскликнул Герти, тщетно пытаясь вжаться в сиденье. – Отстаньте, слышите?

Он попытался оторвать чужую руку от своего сюртука, схватив бродягу за запястье, и поразился тому, как она горяча. У здорового человека никогда не бывает такого жара. Судя по всему, лихорадка, а то и что-то пострашнее. Удивительно, как этот человек вообще сохраняет способность передвигаться, а не мается в бреду!

– Монетку, сэр! Один медный пенни! Кхэ-э-э-х…

Бродяга хотел сказать что-то еще, даже распахнул грязный, с черными губами, рот, но тут его скрутил спазм. Он хрипло и лающе закашлялся, и Герти с ужасом заметил, как из распахнутого рта бродяги с каждым приступом кашля вылетают облачка крохотных черных снежинок, мельчайшая черная пыль. Герти растерянно заморгал. Померещилось ему, что ли? Но нет, черная взвесь, пусть и едва заметная, парила в воздухе перед его собственным носом. Этот попрошайка что, от голода грызет уголь?.. Или это проявление какого-то серьезного и опасного заболевания? Тропическая форма туберкулеза?..

Кебмен резко потянул рычаг, и локомобиль, отрыгнув дымом, ускорился. Не ожидавший этого бродяга, все еще кашляя, скатился на мостовую. Где и остался сидеть, сотрясаемый бесконечными спазмами. Герти даже пожалел, что не дал ему пару пенсов. Он попытался разгладить помятый отворот сюртука и обнаружил, что сладковатый запах паленого жира успел въесться в ткань. Как только он доложится в канцелярии и обретет крышу над головой, надо будет немедленно вымыться с антисептическим мылом…

– Не беспокойтесь, скоро выедем из Клифа, – сказал через плечо кебмен. – Там этой публики поменьше.

– Ерунда, – сказал Герти, стоически улыбнувшись. – Меня это ничуть не беспокоит.

И, кажется, солгал. Беспокойство, причины которого он не понимал и не мог нащупать, уже свернулось где-то в уголке его души, точно драный бродячий кот, самовольно устроившийся в гостиной.

* * *

Постепенно Герти и сам стал замечать, что портовый район потихоньку выпускает их из своих владений. Дома по сторонам улицы делались не то чтобы богаче, но, по крайней мере, аккуратнее и чище. Пропали с тротуаров вяло копошащиеся пьяницы, а дети уже не напоминали шныряющих по помойке бродячих котов. И подворотни более не казались распахнутыми гнилыми ртами. Герти поклялся, что больше никогда без насущной необходимости не сунется в Клиф. Пусть бульварные писаки с придыханием расписывают романтику портовых пабов, суровую мудрость здешних обитателей и особый уклад жизни, воспитанному джентльмену крайне опрометчиво появляться в подобных местах.

Движение в этой части города было не в пример оживленнее. Транспортные средства еще не теснили друг друга, как в Лондоне, но все же составляли заметное большинство на дороге, безжалостно оттесняя к обочинам вяло плетущиеся ландо и гужевые кебы. К разочарованию Герти, почти все здешние автомобили были на паровом ходу, отчего улицы казались затянуты легким колышущимся туманцем. Лишь изредка встречались «Бенцы» и «Роже», легко заметные по сизому бензиновому выхлопу и тарахтению, а кое-где попадались даже и американские «Олдсмобили». Судя по всему, Новый Бангор лишь вступал в эпоху автомобильного транспорта – только этим можно было объяснить такое обилие устаревших и даже допотопных моделей, использующих уголь. Это несколько разочаровало Герти. Удивительно, что город, в котором действуют фабрики по выпуску столь сложных автоматонов, с таким упорством цепляется за пережитки прошлого!

В потоке локомобилей все чаще стали встречаться другие кебы, возницы которых, кажется, все знали друг друга в лицо. Даже говорили они на общем наречии, отрывистом и сумбурном, похожем на диалект какого-нибудь племени Полинезии. Может, кебмены и в самом деле составляют в городе обособленное племя, со своими устоями, законами и традициями? Герти улыбнулся этой мысли.

Не замечая его улыбки, а точнее, не замечая и всего Герти целиком, кебмены при всякой возможности перебрасывались с коллегами приветствиями и замечаниями, которые со стороны звучали сущей тарабарщиной:

– Встретимся в Шиме в три! Везу два кэппи в бочку!

– Илли, где ты пропадал, старик? Рыбу поди жрал?