Все клубы, все гостиные широко открыли свои двери русским офицерам, и они были везде желанными гостями.
Весеньев заговорил с миссис Джильдой, точно давно ее знал. Он танцевал почти с ней одной, получил на память от нее гвоздику и вернулся под утро на клипер, влюбленный по уши.
На другой день он был у нее с визитом, в небольшой вилле почти за городом, и просидел два часа, а затем стал ходить каждый день. Его неодолимо тянуло в эту маленькую гостиную, где миссис Джильда обыкновенно проводила целый день, лежа на диване с книгой в руках, или в сад к гамаку, под секвойи.
Он почти никого не встречал у нее в те предобеденные часы или по вечерам, когда бывал у нее, и она ласково, как доброму хорошему знакомому, протягивала ему свою крошечную руку с рубином на мизинце и уютнее усаживалась на диван, не скрывая своих маленьких ног в шитых туфлях. Приготовляясь слушать этого пришельца с дальнего севера, вдруг, как-то неожиданно, сделавшегося своим человеком в доме, она глядела на него умным, вдумчивым и грустным взглядом, казалось, нисколько не удивленная, что русский моряк ходит каждый день, но порою, казалось, недоумевала, что он даже не пользуется правами американского флирта и с робкою почтительностью целует ее крошечные холодные руки, и по временам глядит на нее так грустно-грустно, точно жалеет ее, точно прозревает, что в сердце этой маленькой женщины разыгрывается драма.
И миссис Джильда привыкла к Весеньеву и, казалось, не без удовольствия слушала, как стремительно, словно бы «волнуясь и спеша» [2 - …«волнуясь и спеша»… – из стихотворения Н.А.Некрасова «Памяти приятеля» (1853).], говорил он без умолку на своем не особенно правильном английском языке о далекой России, о которой она имела представление, как о стране, где вечный снег и где везде гуляют медведи, о родных, о плавании на «Чайке», о своих планах и надеждах. Она слушала, слегка удивленная его горячностью и огоньком, сверкающим в его обыкновенно смеющихся глазах, когда он, со свойственною русским откровенностью, обнажал перед ней свою душу, высказывая свои решительные взгляды и нередко требуя самого радикального переустройства вселенной.
Скоро он стал менее болтлив. Он задумчиво примолкал, сидя около маленькой женщины, и глядел на нее восторженными глазами. Она тихо улыбалась и не отнимала своей крошечной руки, которую молодой лейтенант осыпал поцелуями.
Накануне отхода из Сан-Франциско Весеньев тоскливо сказал:
– Завтра мы уходим, миссис Джильда.
Она, казалось, была удивлена.
– Уходите? И я вас более не увижу? – протянула она грустно.
– От вас зависит. Я вас люблю, Джильда. Не на шутку люблю.
Лицо ее омрачилось печалью. Ее большие темные глаза нежно и благодарно глядели на Весеньева.
И она наконец прошептала:
– Это скоро пройдет.
– Это скоро не пройдет. Я чувствую.
– Зачем это случилось? Зачем? – уныло сказала она.
– Я не знаю, зачем. Я знаю только, что люблю вас.
– Но вы совсем меня не знаете?
– Вы… чудная…
– О, я совсем не такая, как вы думаете… Я далеко не хорошая…
И слезы показались на ее глазах.
– Не лгите на себя… Хотите быть моей женой, Джильда?
Она почти испуганно посмотрела на Весеньева.
– Мне тридцать лет… я почти старуха, а вы…
– Мне двадцать шесть… Но разве это не все равно? Я люблю вас больше жизни. Хотите быть моею навсегда, Джильда? Вы разведетесь с мужем… Ведь вы не любите его?
– Нет.
– Я приеду через полгода сюда и увезу вас в Россию.
Джильда с тоской глядела на Весеньева и молчала.
– Вы отказываете?
Джильда не роняла слова и сидела с поникшей головой.
– Вы, значит, нисколько не любите меня, Джильда? А мне казалось…
Лицо Весеньева вдруг побледнело, голос был полон тоски, и на глазах дрожали слезы.
Маленькая женщина быстро подняла голову.
Еще секунда – она рванулась с дивана и, обвивая шею Весеньева, прильнула своими устами к его устам и снова села на свое место.
А слезы так и бежали из ее глаз.
– Джильда! Родная! Голубка моя! – проговорил по-русски Весеньев, умиленный и готовый плакать от счастья.
И, целуя ее руки, он по-английски продолжал говорить о своей любви.
А она, перебирая тонкими, бледными пальцами его кудрявые волосы, повторяла:
– Лучше забудь меня. Лучше забудь!
Определенного ответа она не дала, но не лишала его надежды.
Они расстались, обещая писать друг другу.
Письма ее были печальны и полны любви.
III
Солнце уплывало за горизонт.
– На флаг! – скомандовал Весеньев.
К спуску флага наверх вышли все офицеры.
Солнце исчезло из глаз, а на горизонте тотчас же потускнели яркие краски. Горнист заиграл зорю. Все обнажили головы. Спустили флаг. Со спуском флага день на военном судне окончился.
В скором времени была пропета матросами молитва и розданы койки.
После коротких сумерек быстро опустилась ночь, чудная, теплая ночь. В небе засверкали мириады звезд, и луна, томная, задумчивая и красивая, медленно поднималась все выше и выше, обливая своим серебристым светом и полосу океана, и паруса «Чайки», и палубу клипера.
Каким-то волшебством дышала эта ночь.