Одно мгновенье

II

Стоянов мерно шагал по мостику, жадно вдыхая свежий воздух моря. Он поглядывал на паруса, подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят рулевые, спускался на палубу проверить часовых на баке и снова ходил своей обычной легкой и грациозной походкой.

Когда солнце, медленно освобождаясь от своих пурпурно-золотистых риз, поднялось над горизонтом, Стоянов жадно устремил глаза на горизонт, любуясь прелестью восхода. Лицо его было мертвенно-бледно и решительно-спокойно. Только в его прекрасных глазах стояло выражение мучительной тоски.

Он еще раз обвел этим тоскливым жадным взглядом и чудное бирюзовое небо, и далеко раскинувшийся океан, сверкавший под лучами ослепительного солнца, и палубу корвета со спавшими на ней матросами, и все это казалось ему чем-то особенным, новым, имеющим невыразимую прелесть. И жажда жизни охватила все его молодое существо, и слезы брызнули из глаз.

– Пора! – прошептал он.

И с усилием, словно бы еще борясь с самим собой, наконец произнес:

– Сигнальщик!

Подремывавший матросик явился к нему.

– Поди… разбуди мичмана Варламова… Скажи, что я болен… прошу сменить меня.

Он говорил прерывисто, словно бы не находил слов.

И когда сигнальщик пошел исполнять приказание, ему хотелось вернуть его и в то же время он обрадовался, что сигнальщик уже исчез.

Через пять минут явился заспанный, недовольный Варламов.

– Извините, Андрей Андреич… Я болен… Примите от меня вахту… Я должен уйти…

Варламов взглянул на Стоянова и был поражен каким-то страшным спокойствием его осунувшегося мертвенного лица.

– Идите, идите, Борис Сергеич… Что с вами?

– Скоро узнаете… Прощайте, Андрей Андреич.

Он крепко стиснул руку мичмана, как-то жалобно заглянул ему в глаза и произнес:

– Еще раз простите, что обеспокоил.

– Помилуйте… какие извинения!.. Идите скорей… Вы совсем больны, Борис Сергеич.

– Иду… иду… Ведь одно мгновенье…

И с этими словами он занес за перила мостика ноги и бросился в океан.

Мичман ахнул. Ахнули и матросы, видевшие падение. Кто-то успел бросить спасательный круг.

– Фок и грот на гитовы! Марса-фалы отдать! – командовал отчаянным голосом мичман.

Через минуту капитан и старший офицер были наверху.

– Что случилось?

– Стоянов бросился за борт!

И капитан и старший офицер были поражены.

Минут через пять корвет лежал на дрейфе, и баркас отправился на поиски.

Все офицеры и матросы выскочили на палубу. Все со страхом ждали возвращения баркаса, предчувствуя, что он вернется без Стоянова.

И через час баркас вернулся; бывший на нем офицер рассказал, что видел, как Стоянов утонул, хотя спасательный круг и был вблизи. Но мичман не хотел его взять.

Корвет снова пошел далее, и все разошлись угрюмые.

Старший офицер утирал слезы.

III

Через четверть часа капитан, взволнованный, со слезами на глазах, пришел в кают-компанию и проговорил:

– Вот рапорт Бориса Сергеевича… Прочтите, господа. А я снова читать не могу…

С этими словами он торопливо ушел.

И старший офицер прочел рапорт следующего содержания:

«Честь имею донести вашему высокоблагородию, что я совершил поступок, недостойный честного человека. В Шербурге я проиграл пятьсот рублей казенных денег. Хотя я пополнил часть их причитающимися мне за месяц жалованьем и столовыми, а остальная часть будет пополнена товарищем, которому я написал из Шербурга, тем не менее после такого позора я жить не могу. Могли не узнать о моей растрате товарищи, но я-то ее знал и следовательно не считал себя в праве воровски пользоваться общим уважением и оставаться жить на свете.

Донося об этом вашему высокоблагородию, прошу переслать прилагаемое письмо по адресу».

Старший офицер потрясенный ушел к себе в каюту. У всех на глазах стояли слезы.

1896

notes

1

Офицер, заведующий хозяйственной частью. (Прим. автора.)