Два брата

И снова что-то засело в горле… Он не мог говорить.

– Спасибо тебе, Григорий Николаевич!..

– Заступник ты наш!

– На добром слове спасибо…

– Бог не оставит тебя!

«И они еще благодарят! и как благодарят! Только за слово участья, за желание помочь, за человечное отношение!» – подумал Николай, ощущая прилив необыкновенно хорошего чувства… Слезы выступили у него на глазах. Он весь как-то умилился при этой сцене. А Лаврентьев, напротив, стал еще мрачнее после этих слов и как-то резко крикнул:

– Чего галдите? Нечего галдеть-то!.. Выбирай, ребята, ходоков!..

Снова загудела толпа. Стали выбирать депутатов для подачи жалобы губернатору. Выбрали худого старика, черноволосого мужика и еще третьего, старого, степенного мужика. Все трое низко поклонились миру за честь.

– А вы, Николай Иванович, помогите-ка нам прошение смастерить, да побольше жалких слов… Губернатор любит… Видели?.. – прибавил он. – Каков бунт? Разбойники! И что я присоветую им? – прошептал он с тоской в голосе.

Он помолчал и, как бы спохватившись, прибавил:

– О брате я вам и не сказал… Он тут в правленье за Потапкой ходит…

– Как ходит?

– За лекаря! – усмехнулся Лаврентьев. – Потапку помяли, и то не все, – иначе бы Потапки и в живых не было, – а два-три молодых парня, и поделом подлецу! А Вася при нем же… Эко сердце у вашего брата… Парень золото! Пойдем в волостное, там и пишите прошение; авось что и выйдет.

Толпа медленно стала расходиться, разбившись по кучкам. Разговоры стихали. Все находились под гнетом ожидания. Бабы причитали и взвизгивали. Некоторые спохватились выносить из изб свой скарб и прятали его на задах.

– Небось Кузьма разыщет! – посмеялся кто-то над бабами.

– Эти дела Кузьма не впервой делает! – объяснил Лаврентьев, направляясь с Николаем в волостное правление. – Раз к нему мужик в лапы попал – не выпутается. Процент берет отчаянный, окромя того, делает ярыжнические договоры… Даст по времени, когда мужику деньга до зарезу нужна, рублев двадцать, а через год-другой мужик, смотришь, полета должен… А условия-то какие! Ужо я покажу вам… Избы и вся движимость в залоге, да и хлеб на корню запродан по самой низкой цене… Одна кабала! А тут как на грех два года неурожаи… Народ и вовсе обнищал!

Они подходили к волостному правлению, когда около раздался насмешливый женский голос:

– Какие вы мужики? Хуже баб, право хуже!..

Николай обернулся.

Та самая высокая молодая баба с ребенком на руках, которая на сходе обратила на себя внимание Николая, стыдила теперь трех молодых парней. Ироническая усмешка скривила ее губы. Необыкновенно строгое, красивое лицо ее дышало ненавистью и презрением.

– Мужики! Хороши мужики! – повторила она, бросая уничтожающий взгляд. – А еще хвастали, что укротите Кузьку! – заметила баба, понижая голос.

– Вы знаете эту бабу? – спросил Николай.

– Прасковью-то? Еще бы не знать… Норовистая баба… Муж ее, – прибавил Григорий Николаевич, – в Сибирь пошел из-за Кузьки… Кузька ее в полюбовницы норовил, она у него в работницах жила… Кто их знает, что у них было, – темное дело, только мужик царапнул Кузьку ножом… Засудили… Она при детях осталась… Погоди, еще она Кузьме припомнит… Эта баба не простит!..

Вошли в волостное правление. Из-за перегородки, разделявшей избу на две комнаты, слышались стоны, прерываемые ругательствами.

– Спасибо, Василий Иванович… Век не забуду… Ох, матушки… пресвятая богородица!.. Ужо погоди, голубчики… Ужо ответ дадите… Идолы проклятые… Чуть не до смерти!..

– Это Потапка причитает! Должно, помяли порядочно! – заметил Лаврентьев.

Они заглянули в соседнюю комнату. На диване лежал «Потапка», а около него сидел Вася. Он подошел к вошедшим, взволнованный, пожимая руки.

– Потапку стережете? – тихо проговорил Лаврентьев улыбаясь. – Здорово помяли его?

– Порядочно-таки… Прикладываю ему компрессы. Все просит, чтобы я не отходил… боится!..

– Отлежится!.. – тихо заметил Лаврентьев. – Ему не раз бока мяли!.. Сказывают, вы, Вася, его отстояли?

– Нет, я так… около случился, когда его схватили и трое стали бить… Народ-то очень сердился, что человека так избили… Да он сам виноват… Тут горе великое, а он еще дразнит людей! Неужели, Григорий Николаевич, ничего нельзя сделать?.. Так и разорят?

– Попытаем!..

– Василий Иваныч! Отец родной! Что ж вы оставили меня? – застонал Потап Осипович из угла. – Не оставляйте, а то убьют меня, звери окаянные… душегубы безжалостные… Ох, господи, боже мой… Ох, мучения какие!..

– Не бойсь, Потап Осипович, не убьют!.. – проговорил Лаврентьев, подходя к дивану. – Как бог тебя милует… цел еще?

– Совсем истерзали, Григорий Николаевич… Если бы не Василий Иванович, как бы архангел, не видать бы мне божьего света… Безвинно пострадал, за чужое дело… Ох, господи милосердый!.. Спасите вы меня отсюда. Увезите поскорей, благодетели, голубчики… Век буду бога молить за вас…

Николай приблизился и увидал толстого небольшого человека с темно-рыжими волосами, лежащего на деревянном диване в изодранном сюртуке, из-под которого виднелись полосатая жилетка и клочки ситцевой рубахи, запачканной кровью. Лицо избитого было закрыто полотенцами. Оставались открытыми только вспухший рот да подбородок, окаймленный рыжей редкой бороденкой.

– Посмотри-ка, Григорий Николаевич, что они со мной сделали!

С этими словами Потап Осипович, охая, приподнял толстую руку, на коротеньких пальцах которой были надеты перстни, и снял полотенца, обнажив вздувшееся сине-багровое лицо, сплошь покрытое кровавыми подтеками. Из-под вспухших век злобно выглядывали маленькие неприятные рысьи глаза. Все лицо представляло собой сплошную кровавую маску.

Заметив на лице Николая чувство ужаса при виде этого зрелища, Потап Осипович нарочно не закрывал своего лица, несмотря на совет Васи, как бы радуясь впечатлению, произведенному его физиономией.

– Каково это?.. А здесь посмотрите!.. Вот не угодно ли?.. Что они с телом сделали?.. Тело-то как истерзали!..

Он было стал открывать грудь, но ему сказали, что не надо.

– Нет, господа, будьте свидетелями… Каково тут, а?.. Дотронуться больно… Пожалуй, ребро тронуто… Тоже и у меня семейство… Я безвинно, человек служащий… подневольный. Кузьма Петрович послали меня к этим дьяволам для присутствия, в виде как бы аблаката, а они убить… Это как же?.. Тело в растерзании, нутренность вся потревожена… Как я теперь могу продолжать свои занятия?.. С кого взыскивать буду?.. Разве эти люди вознаградят?!.

– Бог даст отлежишься, Потап Осипович… И после поговорим насчет вознаграждения… с рассудком человек будешь и спросишь подходящую цену. А пока лежи смирно, ничего не бойся…

– Как не бояться… Чуть было не убили…

– Не ври, Осипыч… Кабы хотели, давно от тебя мокренько бы осталось. Благодари бога, что цел! – проговорил Лаврентьев.

Через несколько времени Потапа Осиповича отправили по его просьбе в усадьбу Кривошейнова. Старшина и писарь, избитые, по словам пристава, куда-то скрылись… Кто-то видел, что они уехали. По словам мужиков, их даже и не «помяли».

Николай написал прошение, Лаврентьев одобрил его и прочитал мужикам. Мужики остались довольны, ставили под ним кресты и подписывались, кто умел. Выборные уже собрались и отправились в губернский город, сопровождаемые пожеланиями. Лаврентьев обещал вечером ехать туда же, только прежде повидается с исправником, и наказал без него к губернатору не ходить.

Вслед за тем Лаврентьев и Вязниковы оставили Залесье, напутствуемые благодарностью и благословениями.

– Подай вам господи, добрые люди!

– Заступники вы наши…