Событие

– И как мне неприятно делать долг… А мы с Вики решились на это… Ведь не на пустяки… Хотим занять с рассрочкой и, конечно, за небольшие проценты, чтобы устроиться прилично…

– И много хотите занять?

– Две тысячи, дядя… Меньше не обойтись… мы уж составили смету…

Василий Петрович вдруг стал серьезен, и, казалось, в душе его происходила борьба. Но он вспомнил, что племянник Вики, во всяком случае, получит как его наследник десять тысяч, и такое место… И оба они всегда внимательны и никогда не просили денег.

– Такие деньги и у меня найдутся, Линочка… Недавно на выигрышный билет выиграл… Я сам вам дам их взаймы…

И, словно бы сам растроганный своим вниманием, прибавил:

– И с рассрочкой, и за самые маленькие проценты… Я рад помочь хорошим людям…

– Дорогой, милый, благодарю…

И Лина поцеловала дядю Васю.

Василий Петрович написал чек, выдал его Лине и попросил ее написать расписку.

– Скажи, чтобы Виктор подписал… Понимаешь, для памяти… Я завтра же приду поздравить Витю. А тебя, красавицу, позволь поздравить сейчас!

И дядя Вася крепко поцеловал Лину в губы.

X

После двух месяцев посещения Варенцовой магазинов и хлопот по устройству новой квартиры в третьем этаже большого дома на Кирочной Лина наконец успокоилась, прикончив все убранство.

Все ей казалось необыкновенно «мило» и не так, как у других.

И Лина с горделивым чувством удовлетворенности любовалась шестью комнатами, особенно гостиной с новой голубой мебелью, трельяжами, цветами, зеркалом и высокой лампой с огромным шелковым абажуром и «гнездышком» – большой комнатой с пушистым ковром, с хорошеньким письменным столом, новыми рамками фотографий и шелковыми низенькими ширмами, закрывающими роскошные кровати с белыми кружевными покрышками, и с фонариком на средине потолка, льющим по вечерам томный свет.

Она заглядывала и в светлую, чистую кухню, на полках которой сверкали расставленные медные кастрюли, сковородки и другая нужная посуда.

Новая бонна-англичанка (из петербургских, впрочем, англичанок) казалась Лине вполне приличной и порядочно одевавшейся. Довольна была Варенцова и кухаркой за повара, и новой горничной, которой было велено ходить в белом чепце и белом фартуке.

И молодая женщина испытывала удовольствие благополучия и обеспеченности и приятной уверенности в том, что долее сохранит свою красоту при средствах и в «красивой рамке». Она считала себя еще более властной и сильной оттого, что стала еще интереснее и привлекательнее и могла дольше поддерживать влюбленность Вики заботой о холе своего тела, всегда хорошо одетая и особенно когда по вечерам наденет свой новый ослепительный красный капот с прозрачной кружевной шемизеткой и с широкими рукавами, из-под которых оголялись красивые полные руки.

Лина показывала мужу убранство квартиры, обращая его внимание на все мелочи, и спрашивала Вики:

– Не правда ли, уютно, Вики? Не правда ли, мило? И, право, мы устроились недорого. Зато сколько я торговалась, сколько я хлопотала, Вики, чтобы обошлось нам дешевле!..

Варенцов находил, что все мило и со вкусом. Разумеется, вошли в долги. Он не любил долгов, но…

– Но долг не должен нас беспокоить… Дядя Вася предложил так мило. Он понял, что в нашем новом положении следовало жить прилично, и всего по сту рублей в месяц… Незаметно уплатим.

Со службы Варенцов приезжал в шесть часов, и уже теперь обед был всегда готов и Лина была дома к обеду, зная, что Вики был бы недоволен, если бы ему пришлось дома дожидаться или обедать без жены.

Возвращался Варенцов довольный и не раз говорил, что на службе все идет хорошо и что Козлов доволен его работой. Но, разумеется, приходится много работать, и он не боится работы.

Хотя Вики теперь и имел в глазах жены большую значительность, чем прежде, и она была более внимательна и ласкова с ним, но, когда все «устроилось», первый порыв радости «события» прошел и Вики, разумеется, и не думал больше говорить о щекотливости компромиссов, – разговоры Вики стали казаться Лине по-прежнему скучноватыми, особенно когда он «тянул», рассказывая о своих служебных делах или философствуя насчет необходимости и бережливости «вообще».

Лина уже не показывала скуки от этих tete-a-tete [6 - Разговоров наедине (франц.)], как и прежде, да и Вики, казалось, понемногу входил в роль равноправного супруга и господина, понимающего, что он создал благополучие, но – звали в театр или на журфикс к знакомым, более подходящим к новому их положению и, если Вики должен был заниматься, – Лина уезжала одна, упрашивая приехать за ней попозже.

Пришлось им познакомиться и с несколькими из новых сослуживцев. Они казались несколько однообразными с их разговорами – преимущественно служебными слухами и сплетнями, более или менее банальным злословием про другие ведомства и про их начальников и повторением газетных известий о театре и каком-нибудь скандале. И общий тон отзывался большим индифферентизмом к какому-нибудь интересному вопросу или к какому-нибудь явлению, действующему на нервы. Точно все на свете малоинтересно, кроме того, что делается в департаменте, а если в обществе о чем-нибудь и «болтают», – преувеличенно обвиняя правительственных агентов и находя недостаточно современными наши устои, – то этой болтовней занимаются неосновательные люди без положения или молодые люди, которых сбивают разные мерзавцы. Пусть-ка болтуны посмотрят, что делается теперь в Англии.

Все это были максимы, не подлежащие сомнению.

И Варенцовы, еще недавно часто водившие другие разговоры, должны были отмалчиваться или даже и поддакивать.

Посещали Варенцовых и прежние знакомые, поздравляли их не без завистливого чувства к счастливцам и, конечно, надеялись, что такой умный и либеральный человек, как Виктор Николаевич, сделает на новом месте много хорошего.

Однако два-три прежних знакомых перестали заглядывать к Варенцовым, и Лину это злило, хотя она и успокаивала себя тем, что эти господа не ходят из зависти.

«Ну, положим, Наумов и Иванов не могут простить Вике, что он получил блестящее назначение… А Биркин?..»

Ей нравился этот живой и интересный брюнет лет сорока, служивший после многих житейских невзгод в каком-то правлении, который, казалось ей, любил заходить к ним и особенно горячо говорил с нею о литературе, о жгучих злобах, об этике и часто приносил ей подписные листы на какие-нибудь благотворительные дела… Он, по-видимому, неравнодушен к ней, и не был узким прямолинейным ригористом, был умен, казалось, терпим к чужим мнениям и не стеснялся в знакомствах хотя бы и с людьми, как он говорил, иной веры.

И этот Биркин вдруг исчез…

Это особенно злило Лину. Ей хотелось, чтобы он мог ее видеть в ее простеньком домашнем платье или в ослепительном капоте. Биркин был таким близким знакомым, что его можно было бы принять и в капоте, сославшись на нездоровье.

И однажды вечером Лина сказала Вики:

– Биркин, верно, неожиданно уехал из Петербурга куда-нибудь…

Варенцов вдруг вспыхнул.

– Не уезжал, Лина… Я его вчера еще встретил на улице.

– И вы разговаривали?

– Он сделал вид, что не узнал меня…

– Конечно, в самом деле не узнал?

– Конечно, в самом деле отвернулся, Лина… Я думал, что он умней! – прибавил со злобным чувством Варенцов. – Надеюсь, ты не очень жалеешь, что он больше не благоволит к нам?

– Какая скотина! – вспылила Лина.

И тотчас прибавила:

– Точно он не знает тебя, милый!

Варенцов пожал плечами и презрительно промолвил:

– Верно, считает себя солью земли, потому что что-то болтает и чему-то сочувствует.

И снова вспыхнул, вспомнив оскорбительную для него встречу с Биркиным, о которой он не сказал вчера жене и которая напомнила Варенцову, что и он «чему-то» сочувствовал и даже об этом читал реферат.