Песий бунт

Потом приходила она, желчная рвота, на висках и лбу выступал липкий горячий пот, глаза наливались кровью, тягучая слюна горчила – и хотелось только одного – повеситься… или опохмелиться.

Воспоминания о пьянке были столь четкими, что Витек перепугался – видно, действительно, идет новая полоса в его никчемной жизни. Раньше у него не было ни таких мыслей, ни таких ярких представлений и ощущений… словно он постепенно, через боль и мучения, становился другим.

Другим… Витек встал, и шаркая старыми тапками по облезшей краске пола, прошел к окну…. станешь тут другим. Три дня назад с собакой разговаривал. Сегодня пить решил бросить… да мама не переживет такого предательства со стороны сына.

Ведь как повелось десятки лет назад, так и продолжается – Витя приезжает к маме, покупает водку, потом они мирно напиваются.

Потом мама начинает обвинять Витька во всех тяжких грехах, в несостоятельности, лени и никчемности, потом уверять, что он должен целовать ей пятки, поскольку она его вырастила и воспитала, а сам он гроша ломаного не стоит.

Витек, конечно, станет возбухать, в свою очередь обвинять мать во всех тяжких, говорить, что она ему жизнь сломала, и вообще – ребенок – произведение родителя. И во всем виноваты они, родители, и только они.

– Ты даже бабу себе выбрать не можешь, козел гребаный!! – обычно заканчивала мама аргументом убойной силы – Помню, как приволок сюда двух сучек – и если бы не я, так они бы тебе сразу и подставились…

– Да среди этих двух сучек была любовь всей моей жизни! – брызгали у Витька из глаз слезы.

– Окрутили бы тебя две паскудные хохлушки… уйди отсюда, тварь, пока я об тебя стул не сломала!!!

Потом они разбегались – кто на кухню, кто в комнату – сосредоточенно курили и потом возвращались к недопитой бутылке – мириться.

Ну вот и как теперь мама будет? Кого она будет теперь тыкать мордой в грязь, тем самым себя возвеличивая? Разве можно так предавать родительницу… ведь в конце концов она его, действительно. Воспитала. И она же его научила пить.

Витек посмотрел в зеркало – из стекла на него уставилось желтоватыми белками серое лицо тридцатипятилетнего старика. Нечистая кожа обвисла складками, темные мешки под веками, сеточка синих сосудов на носу… докатился. И вдруг с неожиданной злостью Витек сказал своему отражению.

– Обойдешься, мамочка… не сопьюсь я… придется тебе носом в гавно другого щенка тыкать…

Что пить он больше не будет – в этом Витек не сомневался. Но при этом совершенно не представлял себе, что он будет делать. Пьянка делила жизнь на четко разделенные периоды – похмелье, работа, страдания, пьянка, похмелье, работа, страдания. С похмелья нужно было предаваться, наслаждаясь, самобичеванием и предвкушением первой, переворачивающей весь организм, рюмки – на это уходило, как минимум, пол дня. Потом, к концу смены, когда по телу разливалась алкогольная лень, начиналась вторая стадия, не менее интересная… Витек до сих пор не мог понять, почему он, сморчок чуть выше полутора метров ростом, посоле первого стакана приобретает уверенность, которая позволяет ему смотреть свысока на таких монстров винно – водочного отдела, как Умник?

Умником этот двухметровый детина с шершавыми, как наждак, обладающими чудовищной силой руками назывался из-за патологической нелюбви ко всем, кого он мог считать умнее себя. Особенно это касалось субтильных юношей в очках. В таких он впаривал водянистые глазки, морщил низкий лоб и спрашивал.

– Что так внимательно смотришь?

Потом, независимо от ответа, рявкал…

– Не будь умником, мы сами все умники…

Обычно после этого умники, озадаченные связью между вежливым ответом «Извините?» и советом не быть умником, замолкали – чем сохраняли себе здоровье. Те же, кто смел оспаривать интеллектуальное превосходство Умника, рисковали ребрами и зубами.

Витек вполне подходил под определение умника – но поскольку на момент риторического вопрос находился в неадекватном состоянии, то и ответил неадекватно.

– А что, непохоже?

Поскольку он выпятил цыплячью грудку и щетинистую челюсть, Умник это воспринял как вызов. И ударил… потом он зауважал Витька – поскольку тот принял бой и, не в пример другим умникам, смог свалить громилу на землю и разукрасить его физиономию.

Правда, присутствовавшие при историческом событии алкаши, посмеиваясь, пускали всякие сплетни – но ни Умник, ни Витек не придавали им значение. Мол, вместо удара ткнул Умник кулаком в воздух и, не удержав равновесия, пропахал физиономией асфальт, а Витек с каким-то нечленораздельным уханьем ринулся на него, распростертого, споткнулся об неудачно растопыренную промежность и навалился сверху, обняв, как желанную женщину.

Потом их, окровавленных – Витек расквасил себе нос об каменный затылок Умника – растащили пьяненькие друзья.

Теперь Умник, злой как черт, ходил с загипсованной рукой – ее, не долго думая, сломал какой-то доходяга библиотечной внешности, которого Умник в приступе праведной злости пытался приподнять над землей…

– А ты что, ууууу…

Первая буква любимого оскорбления плавно перешла в вой – доходяга, оказавшийся словно свитый из литых мускулов, позволил слегка приподнять себя над землей, потом железными пальцами стиснул жирное запястье Умника и сделал что – то – предварительно брезгливо ткнув Умника кулаком в заросшую скулу.

Боль, идущая из выломанного локтя, залила тело Умника огненной лавой. Не понимая, что он делает, повинуясь только животному желанию уйти от этой чудовищной боли, Умник враскоряку плюхнулся на колени, а поскольку боль не отпускала, потом упал на брюхо и прижался мордой к земле…. из глаз брызнули слезы, штаны быстро темнели от непроизвольной струи – а хлюпик брезгливо откинул обмякшую руку и беззлобно сказал.

– Видишь, а ты так не умеешь – значит, ты прав. Я умнее тебя, Умник…

– А ведь таких козлов давить надо в младенчестве – брезгливо подумал Витек, вспомнив своего собутыльника. До него только что дошло, что герой Умник старался навязывать драки только тем, кто заведомо слабее него. Когда, выяснив, кто стесал с его рожи приличный пласт кожи, Умник стал верным собутыльником Витька, тот мог в это убедиться не раз. И студенты, не разглядев под кабаньими глазками и небритой харей труса, не раз бывали биты.

Кроме прочего, Умник боялся собак – и поэтому почти не бывал и в халупе Витька. Тяжелый взгляд здоровенного дога бросал его в дрожь – а на Витька, который мог пинками загнать страшноватую тварь в угол, он теперь взирал с искренним уважением.

Вспомни дурака, он и появится – заскрипела дверь, лязгнул, выходя из раздолбанного гнезда замок, и в дверь опасливо проникла как всегда небритая харя с приклеившимся ко лбу желтым клоком. Один глаз заплыл великолепной фиолетовой гематомой, второй, горящий священной ненавистью к умникам, опасливо обшарил комнату.

– Где твоя псина? – напряженным сипом поинтересовался он и покосился за спину – не появляется ил из мрака коридора пятнистый зверюга?

– Сбежал. Заходи. Умник, заходи.

– Ну и зашибись. На хрена тебе эта тварь? А ты как здесь живешь? Гниешь, можно сказать, заживо? Ни водки тебе, ни курева? Чтой то ты на работе не появился?

– Да заболел я. – равнодушно сообщил Витек. В этом странном состоянии его не то чтобы раздражала туповатый Умник – нет, ему просто было все равно.

– Ааа – сообразил Умник – ты, значит, заболел, а свою тварь вышвырнул на улицу – пусть сам гуляет? Правильно, не хрена с этой заразой время тратить и здоровье гробить.

Витек пожал плечами. По его мнению прогулки пошли только на пользу – но разве что нибудь докажешь этому барану? Спорить – себе дороже. А если рассказать, с какими приключениями ушел из дома его пес, то ведь Умник и водки не нальет… вон, торчит из кармана синяя пробка и отклеенной акцизной ленточкой.

Витек шмыгну носом и заявил.

– Ни хрена он не гуляет сам по себе. Он меня предупредил – дескать, скоро начнутся такие дела, что все вы, козлы – люди, под нашим началом окажетесь. Хватит, сказал, засрали природу дальше некуда. Если, сказал, высшие существа не возьмут над вами контроль, вы, мудаки, и себя погубите и планету тоже. Ну и нас, невинных, заодно. Так что придется над вами контроль взять. Я его и отпустил.

От такого залпа Витьку самому стало неловко – словно и не он это вовсе говорил, а чей-то властный хрипловатый голос, похожий на голос его собственного пса, надиктовал ему все это. Витек. Конечно, кое-что добавил от себя – а ведь уж больно неестественно получилось – козлы. Мудаки, засрали… впрочем, по-другому Умник бы и не понял. Витек поднял глаза, ожидая глумливой ухмылки собутыльника – но на роже того боролись страх и уважение, насмешки не было вовсе… бутылка плясала и грозила разбить стакан, когда Умник наливал себе и Витьку. Витек смотрел, как ходило в такт глоткам горло Умника и смутно подозревал что то нехорошее… тот выпил, и уставился на Витька – даже заплывший глаз приоткрылся в виде красной щелки.

– Ну ты, бляха, умник… ну-ка, расскажи, что там тебе эта тварь твоя насказала?

Теперь пришла очередь поражаться Витьку – нет, не такой реакции он ожидал. Он-то, честно говоря, рассчитывал, что Умник, как здравомыслящий человек, откажется пить с белогорячим, но, похоже, этого не произошло.

– Как он тебе это рассказывал – что, в натуре, говорил как человек?

– Да нет. не как человек, по другому… как бы тебе попонятнее объяснить? Ты как думаешь?

– То есть?

– Ну ты умник… – покачал головой Витек – Ты когда думаешь – ты сам собою говоришь?

Умник поскреб изрубленный морщинами лоб. Потом натужно ответил…

– Не, я это… как это? Что, блин, ты меня достал!!

Витек посмотрел на Умника с сочувствием и ответил.