Иммунитет Вселенной (Путь Знахаря)

Как она его учила тогда – у него в памяти отложилось слабо. Это было обучение почти что помимо сознания. Он помнил, как изменялся мир вокруг, как изменялась сама Пелагея. Потом он понял, что обучение это происходило в особом, измененном состоянии, словно во сне. И Пелагея там была другая, почти бесплотная, он воспринимал ее только как голос и движение бесплотной тени, когда она показывала ему упражнения. Потом он понял, что именно такое обучение позволяло усваивать навыки на очень глубоких уровнях восприятия души и тела, чтобы они потом, если возникнет нужда, применялись сами собой и тело даже без контроля разума знало, как ему себя вести и что делать. Пелагея так и говорила, что ему не надо ничего специально запоминать – главное, чтобы тело осознавало то, что ему требуется. А тело и впрямь впитывало показываемое старой ведуньей, словно губка воду. Видать, в глубинах сути телесной человека все эти ухватки уже были заложены еще от момента Творения. И тело словно не учило вновь, а лишь вспоминало то, что уже знало раньше, всегда, с самого момента своего проявления в этом мире – и становилось послушным, гибким, чутким, сильным. И еще – умным, ведающим. Оказывается, у тела есть свой собственный ум. Дмитрий открывал самого себя заново, и сам удивлялся невесть откуда берущимся способностям и возможностям.

Когда он в этом состоянии то ли сна, то ли яви выполнял упражнения за Пелагеей, весь мир становился словно ярче и звонче, и чутье у самого Дмитрия обострялось так, что он, кажется, мог услышать за километр подкрадывающегося зверя, ощутить течение подземных вод и почуять, как на соседней поляне копошатся в муравейнике муравьи…

Однажды, выйдя из особого состояния, в котором проходили эти занятия, Дмитрий с удивлением обнаружил, что сухое бревно, давно лежавшее на краю поляны – все, что осталось от поваленного когда – то бурей дерева – аккуратно разломано пополам. В тот же миг он понял, что сделал это сам – разбил бревно пополам, и сделал это по заданию Пелагеи. Это произошло за какой – то миг, и он помнил только, как плавно, словно по маслу, сама собой вперед пошла нога, как она, казалось, лишь слегка, будто бы вовсе без усилий краем стопы коснулась бревна, а сила, живущая будто отдельно от него и управляющая в этот миг его телом, уже рвалась из ноги и разрывала пополам крепкий, хоть и сухой, ствол…

Теперь он смотрел на Пелагею совершенно обалдело, а она улыбалась.

– Это я сделал? Я?! – ему хотелось смеяться, прыгать от восторга, трясти Пелагею за плечи.

Но она спокойно отстранила его:

– 

Тихо, тихо. Успокойся. Не расплескай

живу

. Попридержи восторги в себе. Так ты силу – то укрепишь, а иначе впустую растратишь, и в нужный момент она не поможет тебе, как сегодня помогла. Да, и не болтай об этом никому. Силу – то ведь не только в пустых восторгах растерять, но еще и выболтать ненароком можно. Помни, когда много хвастаешь о своих победах другим, то силу свою им отдаешь, а сам бессильным остаешься.

На всю жизнь он запомнил эти слова Пелагеи. И больше никогда в жизни своей старался силу понапрасну не расплескивать в пустых восторгах, браваде да болтовне…

Еще несколько раз Пелагея оставляла его в лесу одного, даже на ночь, говоря, что он должен учиться искусству выживания. И что у него уже есть для этого достаточно внутренней силы и осознания природных сущностей. Но теперь он не боялся леса. Он и впрямь ощутил эти свои возросшую силу и окрепшее и утончившееся чутье, дающие ему непоколебимую уверенность в том, что он может не только справиться с опасностью, но и предчувствовать и избежать ее. Ибо, как много раз повторяла ему Пелагея, самый лучший бой – этот тот, который не состоялся или был предотвращен!

Семь лет прошло с тех пор. А он помнит все так, будто это было еще вчера…

И вот теперь ему семнадцать лет. Год назад ведунья признала, что он уже не просто ученик, а достоин стать ее помощником, и работать с ней почти на равных. И вот теперь он помогает ей лечить жителей окрестных деревень. Сначала страшновато было. Помнится, как первый раз допустила его бабка к процессу исцеления. Пришел к ним дед Макар, страдавший ломотой в суставах и изматывающей лихорадкой. Пелагея дала Дмитрию в руки две свечи и велела стоять позади Макара. Руки у него с этими свечами дрожали поначалу. Он стоял и смотрел на Пелагею, шепчущую заклинания и водящую руками над головой Макара. И вдруг для Дмитрия исчезла и Пелагея, и Макар – он увидел совсем другую картину: черный змей, поселившийся в теле у Макара, извивается, поднимает голову, кольцами своего тела опутывая суставы и сердце старика, а руки Пелагеи мечут молнии, целящиеся прямо в змея. И тогда Дмитрий ощутил в себе поднимающуюся силу – вернее, его самого, Дмитрия, будто не стало, а превратился он весь в сплошную действующую силу, в поток золотого света. Этот поток изливался из его рук, глаз, из всего тела, и этим потоком он накрыл змея, и начал его сжигать, испепелять. Пелагеина молния, выпущенная из рук, добила змея , в которого оборотилась болезнь, и остатки черного пепла Пелагея выгребла из Макарова тела руками, чтобы сжечь на пламени свечей, которые держал Дмитрий.

Что – то переключилось в голове у Дмитрия – и перед ним снова была Пелагея, и тяжело дышащий, покрывшийся потом дед.

– 

Ну как, Макар, полегчало тебе? – спросила Пелагея.

– 

Не верил я, бабка, честно скажу, но теперь вижу – чудеса ты творишь, – ответил тот, кряхтя и разминая плечи и колени. – Ничего не ломит, не колотит меня, молодой будто стал… Малец твой тоже молодец, видать, дело туго знает, – подмигнул вдруг старик Дмитрию.

– 

Мальца – то не перехвали, – строго сказала Пелагея. – Молод он еще. Ему учиться и учиться…

Но Дмитрий видел, что ведунья им довольна, что ворчит не всерьез, и сквозь ворчание это свое улыбается.

Пелагея взяла какие – то травки, пошептала над ними, и дала их Макару, наказав, чтобы пил их в середине каждого дня, а не то болезнь вернуться может. А когда Макар ушел, расспрашивать Дмитрия начала, что видел и чувствовал. И он рассказал ей про черного змея, и про то, как его удалось уничтожить, испепелить совместными с Пелагеей усилиями.

– Особо не радуйся, – сказала бабка, – и не думай, что там у него на самом деле змей обитал. Это ты по молодости лет да по неопытности змея увидел. Змея там никакого и в помине не было, а были токи темной силы, которые тебе змеем представились. Вот подрастешь немного, подучишься, и сможешь тогда эти токи в чистом виде видеть. А пока придется тебе, видать, дело иметь со всякими змеями и прочими чудищами. Образами – то этими не увлекайся, а то они тебя в полон возьмут, и освободиться трудно будет. Помни все время, что это так, обман один – видения эти. Нет змеев никаких, есть силы болезни, у которых на самом деле формы никакой нет, это твое воображение формой их наделяет. Не давай себя подчинить этим играм своего же воображения, и тогда все нормально будет.

Почти каждый день у Пелагеи были пациенты, и Дмитрий всех их помогал лечить. И с каждым днем у него это получалось все лучше. Сначала болезни ему все так же в образах змеев и чудищ являлись, страшили его. А потом и впрямь он научился видеть, что формы у них нет, что это даже и не темная энергия, а ослабления или нарушения потоков все той же живы, а никакие не змеи или скорпионы и пауки. Хотя понял он и то, что образы те или иные при определенной болезни не просто так возникали. Было у возникающих при разных болезнях нарушениях в течении сил некое внутреннее сродство с теми животными или явлениями природы (а иногда вместо змей видел он смерчи или водовороты), образы которых видел перед собой Дмитрий поначалу. Вот только понять природу этого сродства он пока не мог.

Чувствовал Дмитрий, что приближается в его жизни какой – то важный день. Чувствовал, ждал – и побаивался его.

И вот этот день настал.

Накануне Пелагея попросила его рано утром придти на ту самую заповедную поляну, на которой пять лет назад стала учить его искусству боя и выживания. Дмитрий пришел. Пелагея уже ждала его, присев на стоявший на границе поляны большой валун, покрытый древними письменами, читать которые не умела и сама ведунья. Дмитрий терпеливо ждал, когда та начнет разговор первой. И она, наконец, заговорила:

– 

Ну что, внучок, мне тебя учить больше нечему! Но Дар твой до конца еще не раскрыт. И поэтому я хочу отправить тебя учиться дальше.

– 

Куда, бабушка?

– 

Знаю я, внучок, что жив еще один из сильнейших

ведунов

наших, Мирослав, род свой от волхвов древних ведущий и знания заповедные унаследовавший. К нему тебя и отправлю. Знаю, достоин ты того, чтобы знания древние постичь и Дар свой до конца раскрыть. Путь, правда, тебе предстоит неблизкий. Ну да ты и заработать себе в дороге сможешь искусством своим лекарским, и постоять за себя. Дар в тебе, внучок, не шуточный и потому нельзя тебе останавливаться. Дар – он от Изначальных Великих Отца и Матери. И если уж нашел свой Дар, надо до конца дойти, полностью его проявить. Иначе прогневишь Первородных Родителей, и жизнь твоя скудной получится. Так – то вот, Дмитрий. Ладно, заговорилась я тут с тобой, а говорить – то больше и нечего. В путь тебе пора собираться. Три дня тебе даю – подумать, да с родителями попрощаться. А потом ко мне приходи. Я тебе оберег древний дам, он тебе и в пути поможет, и Мирославу как знак будет, что ты не просто так пришел, а к Пути нашему,

ведовскому

, причастен. Ступай, внучок. Через три дня с утра ко мне зайдешь, да котомку дорожную собрать не забудь. А сейчас оставь меня, я еще с лесом поговорить хочу.

И вот сегодня утром, собрав котомку с самым необходимым скарбом да снедью в дорогу, и попрощавшись с родителями, Дмитрий пришел в избу Пелагеи. И уже через полчаса, получив оберег – небольшой, но довольно тяжелый диск, сделанный не то из металла, не то из камня – и помолившись вместе с ней на дорогу, шагнул за порог.

Он шел и вспоминал все то, что произошло с ним за эти семь лет. Шел вперед – чтобы продолжить раз и навсегда выбранный им свой Путь.

Глава 2. Начало Пути. Становление.

Спустя примерно год.

За это время Дмитрий прошел от своей деревни долгий путь на север. Изведать по пути пришлось всякое – и людей лечил, и новые знания получал, и голодал, а дважды так и вовсе от разбойников отбивался. И впервые столкнувшись со столь неприкрытым проявлением агрессии и зла, задумался об их истоках. В тех краях, где он родился, зло было давно и надежно побеждено. О том и Пелагея ему рассказывала. Но в некоторых землях дело обстояло совсем не так. Здесь зло гнездилось и росло в чьих – то темных душах. И столкнувшись с этим, Дмитрий почувствовал, что не должен уподобиться таким порченым людям, не должен дать злу взрасти в своей собственной душе. Ох, как не хотелось Дмитрию не только что убивать, но и наносить другому, пусть и злодею, даже малейшие физические повреждения… А пришлось. И тогда он впервые в жизни задумался о том, можно ли создать такую систему боя, чтобы и за себя можно было постоять, и не убивать при этом никого, а лишь сделать нападение бесполезным и глупым занятием. Да, о многом заставило задуматься молодого лекаря первое столкновение с явной агрессией. В частности, пнял он, как полезно дружить со всем живым на земле – когда ему еще пару раз пришлось на лесных дорогах столкнуться с разбойниками, то выручило его не только боевое умение, а и умение слушать и слышать лес. Так что оба раза нападавшие не смогли его схватить, а потом сыскать в лесных чащобах. Поскольку лес его, хотя и бывшего в тех местах гостем, признавал своим, а разбойники, хотя они в чащобах этих жили, оставались для природы чужими.

Идя все дальше к берегам северных морей, он не раз думал – угораздило же Мирослава забраться в такую глушь! Долго он еще шел по городам и весям, людей разных встречал – по большей части добрых и справедливых. И болезных лечил, и новые знания получал, и новые края видел… К счастью, любая дорога имеет конец.

Снова пришла весна, затем и она закончилась, уступив место лету, да и лето уже близилось к зениту, когда Дмитрий пришел, наконец, в северный край суровых скал и дремучих лесов, где и жил Мирослав.

Дул довольно – таки прохладный ветер с близкого к этим местам моря. Поднявшись на вершину холма, Дмитрий, кутаясь от пронизывающего ветра, увидел избу, стоящую на берегу гремевшей перекатами и отблескивающей заводями небольшой лесной речушки. Солнце в это время года в этих местах, несмотря на приближающийся вечер, стояло в небе довольно высоко, и ведущая к дому сквозь лес узкая тропинка просматривалась достаточно хорошо.

Спустившись, Дмитрий подошел к избе. Не было ни забора, ни калитки, и он поднялся на крыльцо. И не успел постучать в дверь, как та открылась. На пороге возник высокий, худощавый старик, одетый в полотняные порты и рубашку с накинутой поверх нее стеганой безрукавкой, обутый в сапоги из мягкой кожи. В его темно – русых волосах и рыжей бороде не было ни одного седого волоса, а глаза были неожиданно молодыми, и в них отражалась спокойная и при этом очень мощная сила. Дмитрий застыл на пороге и не сразу нашелся, что сказать. Но хозяин избы неожиданно сам сделал шаг вперед и произнес:

– Здрав будь, путник! С чем пожаловал к старому Мирославу?

– 

И тебе здравия! – ответил Дмитрий. – Меня послала ведунья Пелагея. Просила передать вот это.