Сольфериновая черепица. Рассказы

– Видишь, какая скрипачка у меня?! Она сердцем людей чувствует. Прости меня, брат! – чуть повернув голову, крикнул за стойку:

– Эй. Наташа, три румки «Наполеон» сюда неси!

И снова за соседний столик:

– Вас как зовут, пацаны?

– Василий.

– Герман.

– А меня – Гасан. За знакомство. Да, Василий, – добавил он, выпив. – Если что – ты найди меня.

– Папа, пойдём домой, поздно уже! – строго донеслось от окна.

– Пойдём, принцесса моя! – Гасан бросил на стол несколько мятых цветных купюр.

– Бывайте! – подмигнул он, поднимаясь. Рядом встали ещё несколько крепких бородачей.

Герман сделал большой, жадный глоток из пузатой кружки:

– Вася, ты даже не представляешь, как нам только что по-крупному повезло.

Молчаливый боец Гасана Махмуд выкатил из ржавого гаража моего временного железного коня. Получив инструкции избавиться от него по прибытии, я ожидал откровенной рухляди, а передо мной стояла на подножке мечта и гордость любого советского байкера: тяжёлый мощный «Урал», да ещё «намарафеченный» впридачу. Моя вечномальчишеская душа вздрогнула, и расправила крылья.

– А почему не «Ява?» – сфорсил я.

Махмуд сплюнул под ноги:

– Ява твоя – девок в кусты катать на деревенский речка! Это – мужской машина, надёжный. Бросишь на окраине, когда вернёшься, не забудь.

Ещё он в каких-то витиеватых и туманных восточных выражениях пожелал мне не потеряться на бескрайних просторах Родины, намекая, что приключись, не приведи Аллах, такая беда, меня найдут и непременно сильно помогут. И широко улыбнулся золотой улыбкой из чёрной курчавой бороды.

Но я уже махал ему рукой с рычащего и вибрирующего подо мной зверя, потом докрутил газ и отжал сцепление, вырываясь из душных клубов захолустной пыли на Дорогу, о протяжённости которой понятия не имел, и не желал иметь.

Лето, свобода, молодость и дорога – кинематограф, а не жизнь. Представляется загорелый ковбой в клетчатой рубахе, которого увозит по прямой, как полёт пули, асфальтовой ленте сверкающий хромом Харлей-Дэвидсон в полную захватывающих приключений жизнь за горизонтом. Красота!

В реальности всё получилось несколько прозаичнее: и мотоцикл, и асфальт, и ковбой, но главное – вот оно: я на Дороге, которая теперь не кончится никогда. Без ответственности, без собственной цели, да ещё и за чужой счёт. То, что хозяин счёта окончательно потерялся в сложных отношениях с законом, лишь добавляло перца в хипповый фильм, в который я вкатился, подкрутив тугую ручку газа. Меня приняла в свои пряные объятья дорога 66. Ветер в лицо, в горячем сердце – юность, в голове безумствуют Led Zeppelin.

На прямых участках планета крутилась с такой бешеной скоростью в сантиметре от моих пожарных кед, что хотелось поджать ноги. Влетев-таки раз в ракитовые кусты, я стал чуть осторожнее. Практика в травматологическом отделении не позволяла идеализму достичь опасных пределов.

Мотоцикл Гасана работал, как часы, мы сроднились, я называл его Джек. Он был большой, горячий, парил вокруг божественным ароматом бензина и машинного масла. Я похлопывал его по баку, и говорил:

– Пора в путь, Джек!

Весь день мы неслись к плавающему в дорожном мареве горизонту, ненадолго останавливаясь на заправках, изредка – у живописных речушек, чтобы искупаться, передохнуть и перекусить. И снова в седло: Дорога влекла меня неодолимо, я чувствовал себя живым только на ней, всё другое время ощущалось краденым. Лишь когда луч фары начинал плавать, нарезая из темноты причудливую аппликацию, я позволял Джеку найти просёлок для ночлега. Иногда разводил костёр, отправляющий в черноту космоса своих обжигающих детей, иногда уставал так, что просто забирался в спальник и смотрел на звёзды.

Надо мной мерцали тысячи далёких огней, которых большинство людей никогда не увидит. Чем дальше к югу, тем их становилось всё больше, а сами они – ярче. Если долго лежать и смотреть на их стойбище, они начнут понемногу приближаться, приближаться, пока перед глазами не останется одна звезда. Она-то и заберёт тебя с собой под истошный стрёкот и крики ночных птиц.

Я проехал весь Советский Союз с Севера на Юг. По большой карте, что висела в любом кабинете географии, даже пальцем вести долго.

Колёса с прозрачными спицами кружили Землю, изменялся наклон оси, изменялся мир вокруг. Бесконечный, безлюдный, унылый архангельский ельник потихоньку разбавила листва, лес вырос, стал пышнее. Всё чаще к дороге прорывались поля, горизонт отдалился. Воздух уплотнился, потерял северную прозрачность, напитался южными запахами и звуками, прогревался всё сильнее, пока не начал плавить асфальт. Реки помутнели, покрылись зелёно-бурой ряской, зато в них стало возможно плескаться вволю среди лягушек и змей, не рискуя отморозить себе пальцы. А затем потянулись бескрайние оренбургские степи от края до края вечного синего неба, незаметно для глаз перешедшие в казахские.

Не без труда нашёл я заветное село, (какого на большой географической карте, между прочим, нет), нужный дом, покричал у хлипкой калитки. На толстой цепи, обмотанной вокруг вбитого в землю обломка ржавой трубы, бесновался, плюясь, устрашающих размеров лохматый цербер.

– Чего тебе? – спросил вышедший из ветхой сакли дед, со спины походивший на Илью Муромца, а анфас – вылитый Тамерлан. Не глядя, коротким плавным жестом успокоил собаку.

– От Гасана с Севера, – я протянул ему свёрток.

Тамерлан разорвал бумагу, пересчитал благородного цвета купюры с упитанным Лениным, прочёл письмо.

– Жди здесь, – буркнул мне.

– Басмач, наблюдай, – мотнул головой псу, и скрылся в покосившемся сарае.

Пока старик шуршал и гремел в хлипкой развалюхе, сколоченной из разного хлама, меня внимательно и недобро изучал огромный Басмач. Я старался даже не шевелиться.

Тамерлан половину жизни провёл в тюрьме, не гордился этим, но и не скрывал. Жизнь – есть жизнь. Первый срок получил, как вредитель, по теперешним временам даже почётно. Тогда молодой Тамерлан работал сторожем на колхозном элеваторе. Однажды, чёрной казахской ночью с его стола упала и разбилась вдребезги керосиновая лампа, занялся пожар, потянуло дымом. По инструкции, сторож вызвал пожарных, но до их приезда одолел огонь сам, конечно, поджарился, подкоптился слегка. Приехавшие пожарные похвалили героического паренька, составили акт, оформили ложный вызов и уехали. Но для местного отдела НКВД, где горел синим пламенем план по вредителям, это был настоящий подарок: поджог, диверсия, саботаж. В общем, поехал герой на Север по политической статье.

Тамерлан с детства отличался нелюдимостью, а из лагеря вернулся и вовсе угрюмым. В пятницу под Рамадан повздорил на улице с прохожим, да и убил, один раз ударив – силушкой богатырской наделил его Всемилостивый и Милосердный Аллах с лихвой. Опять, значит, здравствуй Сибирь. Там тёртые лихие люди подсказали, как может устроиться простой советский ЗК в жизни строителей коммунизма. Вернувшись домой, он стал хозяином одолень-травы, быстро разогнав местную шантрапу.

Жил один, здоровался только со стариками, никогда не улыбался.

В канун славного дня Ашура Тамерлан осторожно, чтобы никого не встретить, пробирался к дому. Он хотел достойно почтить память великого Воина Аллаха сердечной молитвой и строгим постом. Под старой айвой у закрытого духана замер, прислушался. Будто хнычет кто рядом. Бесшумно, как большая тень, двинулся на звук. В колючих кустах плакал маленький грязный комок шерсти с перебитой лапкой. Тамерлан протянул узловатую ладонь – и еле успел отдёрнуть.

– Воин! – улыбнулся он, и вдруг, разрыдался в голос, как слабая женщина, благо слёзы его видели только Аллах и эта злобная мелочь, живая былинка, уже надломленная суховеем. Огромный богатырь стоял на коленях, прижимал к груди щенка, и ревел, как раненный медведь, словно все беды и несчастья его жизни, наконец, нашли выход. Звёздная ночь гладила его по непутёвой голове.

Щенок вырос огромным, сильным, яростным, бесстрашным и преданным зверем. Он убил во дворе степного волка. Двух злодеев, подкравшихся к Тамерлану со спины на делянке, пришлось прикопать у арыка…. Басмач – единственное живое существо, с которым подолгу разговаривал Тамерлан. Единственное живое существо, которому улыбался потрескавшимися, как дно Арала, губами.

Тамерлан вскоре вернулся, принёс туго стянутый бечёвкой мешок:

– Держи. Гасану привет, – повернулся, и скрылся за домом. Ни здравствуй, ни прощай. Только Басмач проводил гостя с сожалением, видимо ждал от встречи большего.

Дорога домой прошла в некотором напряжении: Василий знал, что везёт, и сколько лет строгого режима этот груз весит. Перед заправками прятал рюкзак в кустах, потом возвращался. Города и посты объезжал стороной, по грунтовым дорогам с непредсказуемой проходимостью. На мотоцикл свой нарадоваться не мог: не подвёл ни разу.

Объезжая последний перед городом пост ГАИ Василий нарочно выбирал самые дальние, самые извилистые тропки. Он потратил на завершающий отрезок пути настолько много времени, насколько хватило фантазии. Джек стал ему сердечным другом за эти несколько тысяч километров, расставаться с ним совершенно не хотелось. Василий сентементально ощущал себя капитаном Брусенцовым, что отплывает в эмиграцию на последнем корабле из Севастополя, на котором нет места для его коня. Мелькнула шальная мысль потихоньку оставить Джека себе, но всплывший в памяти обоюдоострый взгляд Гасана обрезал её.

– Что ж, Джек, старина, я уверен: ты не пропадёшь! – Василий похлопал «Урал» по нагретому баку, оставил ключ в замке, и отправился прямиком к Гасану.

– Привёз?

– Привёз.

– Не открывал?

– Да что ты!

– Верю. Настоящий джигит. Держи, всё по уговору, – он протянул деньги.