Сибирский аллюр

– О! Преподобный отрок! – с довольным видом отозвался отец Вакула. – Вот малец-то славный – всегда чего-нибудь на нужды церковные всупонит!

Машков осторожно выглянул из-за колонны. Марьянка принесла в церковь свою долю от добычи и теперь выкладывала на ступени алтаря два браслета с жемчугом, кинжал в золотых ножнах…

– Сын мой, – растроганно прошептал священник. – Благословляю тебя, сын мой!

– Это – от меня, – Марьянка кивнула головой на кинжал. – А это… – и пальчик ткнулся в браслеты. – Доля Машкова на дом Божий.

– Аллилуйя! – завопил в полнейшем восторге отец Вакула.

Иван осел на пол и потрясенно закрыл глаза. «Я женюсь на ней и буду червем мужицким на полях ползать… С радостью ползать буду», – грустно подумал он. Какой казак такое выдержит?!

– А Машков где? – услышал он звонкий голосок Марьянки. – За иконостасом, поди, укрылся? Тащи его сюда, батюшка! Дело у меня к нему есть!

С тяжким вздохом Машков поднялся и вышел из-за колонны. Отец Вакула, как завороженный, сидел над браслетами и, ничего вокруг не замечая, прищелкивал языком от восхищения.

– Пойдем-ка! – сказала Марьянка и схватила Машкова за руку. Лупин бежал рядом, приговаривая, что-де счастлив, раз ничего плохого с ними не случилось… но она, казалось, вообще не слышала его слов.

На улице, в ледяной ночи, когда захлопнулась за ними церковная дверь, Марьянка замерла. Прижалась к Машкову, и только глаза в темноте блестели.

– Чего хотела-то, а, Марьянка?

– Я люблю тебя, медведище, – едва слышно прошептала девушка. – Я люблю тебя, и знай, что скоро я твоей стану…

И тут же бросилась прочь, растворилась во тьме непроглядной. «Почему она убежала? Святой Николай Чудотворец, почему она меня бросила?»

И Машков, побродив по морозному городку, отправился в церковь, чтобы поговорить о своих напастях с отцом Вакулой. Поп лежал на диване, на котором раньше отдыхал мулла, и буквально взревел медведем, требуя покоя хоть ночью. Рядом с ним лежала полногрудая красавица, устало глянувшая на Машкова, а затем повернулась обнаженной спиной к нежданному гостю.

– Как же я одинок! – горестно прошептал Машков. – Никто ведь не поможет. И поговорить не с кем.

Он развернулся и побрел прочь из церкви. У дверей столкнулся с Лупиным. Тот, казалось, вообще никогда не спит.

– Несчастный я человек, батя, – пожаловался ему Машков. – Дочка твоя точно мне сердце разобьет.

– Ты об этом уже второй год бормочешь, Ваня, – и Александр Григорьевич осторожно похлопал Машкова по плечу.

– Марьянка убежала! – простонал Иван. – Сказала мне: «Скоро твоей буду», и убежала. Мне что, избу за избой прочесать, чтоб ее найти?

– А толк-то будет? Ведь не найдешь.

– Она никогда не говорила, что любит меня. Так не говорила. Сегодня вот впервые призналась.

– И настал час душ смятенных, Ваня.

– И что у тебя за дочь, батя? На спину сохатого, как на лошадь, прыгает, жизни вот всем нам спасла. Ермак ее братом своим прилюдно назвал. Эх, Александр Григорьевич, Александр Григорьевич! – Машков всплеснул руками. – Коли узнает он, что «Борька», брат его нареченный, девка на самом деле… мне придется решать, убивать ли Ермака или же Марьянку ему отдать.

– И что бы ты сделал, Ваня?

– Думаю, Ермака бы порешил! – мрачно признался Машков. – Это я точно знаю. Господи, до чего ж тяжко мне!

– Я тебе в который уж раз говорю: бегите отсюда! – проворчал Лупин. – Дорога через Пояс Каменный сейчас легче стала…

– Казак товарищей не бросит! – твердо отрубил Машков.

– Ну, так забудь, в конце концов, что ты казак!

– А кто ж я тогда?

– Муж Марьянкин…

– Сердце разрывается, батя…

Машков забегал по церкви, больше всего сейчас напоминая сельского блаженненького с взъерошенными волосами и страдальчески выпученными глазами…

– По весне вновь кровь рекой польется…

– К тому времени вы бы оба могли быть далеко отсюда, Ваня! – вздохнул Лупин. – Десять тысяч конников выставит Кучум на Тоболе. А Марьянка хоругвь подле Ермака нести обязана! У меня дыхание перехватывает, едва об этом подумаю.

– Но ты говоришь об этом, батя, – Машков вжался в колонну. – А я дрожу, как на ветру, при одной лишь мысли об этом.

– Без тебя она из Мангазеи не вернется. Если ты будешь с Ермаком, она тоже рядом будет. Ну, как так можно мужика любить? Непонятно мне!

– Нет выхода, все впустую! – выдохнул Машков с печалью, поцеловал Лупина в лоб и пошел прочь. – Может, Марьяшка уж вернулась домой-то. Пойду я…

Лупин пробрался в свою каморку, где на лавке осторожно зашевелилось меховое одеяло, и выглянула Марьянка.

– Слышала все, небось? – хмыкнул Лупин.

– Когда лед с Туры сойдет, Иван совсем другим человеком станет, – прошептала Марьянка. – Нет, ты слышал, папенька? Он за-ради меня друга своего лучшего, Ермака, убивать собрался! – девушка всплеснула руками и счастливо глянула на отца. – Я знала это. Я всегда знала это. Он – хороший. Все у нас еще хорошо будет и ладно. Ты тоже к Ивану привыкнешь, папенька.

– Никогда, голубка ты моя, никогда! Он деревню нашу пожог! Как я такое забуду?!

– Да он ни единого факела под стреху не бросил! – выкрикнула Марьянка. – Он тогда меня охранял!

– Да он снасильничать тебя хотел!

– Ну, и сделал он это?

Лупин смолк. Спорить с Марьянкой о Машкове смысла не имело. То же самое, что по воробьям из пищали стрелять. Лупин старался не повышать голоса, не дай бог, заглянет кто.

– Тогда почему ты прячешься от него? – спросил Александр Григорьевич напрямик.

Марьянка долго молчала, разглядывая свои кулачки в царапинах. А потом призналась:

– Я не от него… От себя я прячусь…

– Не понимаю.

– Люблю я его, и если б не убежала от него сегодня, не девкой под венец пошла бы… – Марьянка обхватила острые коленки руками. – Ты ж не видел, как он тогда на лося прыгнул, меня спасаючи.