Учитель драмы

Но я также чувствовала и мамин праведный гнев: «Мне не нужен муж с состоянием, мне нужен муж с принципами! Нам еще жить в этой деревне! Забытый долг – не значит выплаченный. Ты задолжал этим людям! А что будет, если все они однажды захотят получить свое?!»

– Я сматываю удочки, – сказал мне отец.

Это было 7 июня 1986 года. За две недели до того, как Гэльская Трудовая Партия собралась выдвинуть на обсуждение вопрос о запрете разводов в Ирландии. Мы были в парке развлечений, со всех сторон виднелись ларьки с мороженым в рожках и семейные автомобили. Тут и там вились очереди на аттракционы. Дети стреляли в тире за жетоны и милые безделушки.

Моя голова гудела из-за шума автоматов, а желудок все еще крутило после того, как я повисела вверх ногами на одной из горок.

– Я ухожу, – повторил он. – Если ты не поедешь со мной, то больше никогда меня не увидишь.

Видимо, слово, которое я не смогла из себя выдавить, было написано на моем лице: Почему?

– Ой, да брось. Ты же понимаешь, почему. Ты умная девочка. Газеты ты уж точно видела

В моем взгляде остался знак вопроса. Отец всегда общался со мной, как с другом, – то есть как с равной, – но это иногда приводило к недопониманию. Например, он ошибочно предполагал, что десятилетние девочки читают новости.

– Будет референдум по разводам и голосование. Если этот закон пройдет, то твоя мать сразу же запустит процесс. Вряд ли мы сможем договориться на разумных основаниях…

Мама. Сейчас она была дома, выглаживала папины рубашки с оголтелым упорством.

Он продолжал, но я перестала его слушать. Я вспоминала «сахарные споры» и думала: «Бог ты мой и ангелы небесные. Неужели это все из-за идиотского сахара?»

– Но она не может. Неважно – ты мой отец…

– Она ясно дала понять, что будет делать все, что захочет.

Мне стало настолько тошно, что я даже не смогла доесть свой пломбир. Я возненавидела мать так, что это было почти невыносимо. Я возненавидела ее упертость и бережливость. Была сыта по горло бесконечными дешевыми аналогами, ее «заменами» в оригинальных рецептах: маргарин вместо масла, субпродукты вместо говядины. Мама вместо папы. Да как она может вычеркнуть отца из моей жизни?

Когда папа получил ответ, он сел в свою бежевую «Тойоту» и направился на север, прямиком в Белфаст. Кажется, мы полдня ехали по бескрайним зеленым лугам, от которых меня страшно мутило. Я рассматривала тени от облаков. Я считала радуги.

Повзрослев, я с шоком осознала, что та поездка не могла занять больше часа.

Я часто вспоминала об этом, пытаясь воспроизвести события. Как это так получилось: вот мы с папой на ярмарке, мое платье все еще испачкано шоколадным соусом от мороженого, а в следующую минуту я уже изучаю потрепанную карту в его машине? Когда папа слушал трансляцию ирландского чемпионата по гольфу, я держала руль.

Он один раз потерял самообладание из-за другого водителя, и я сочувственно покачала головой.

– Твою мать, ты едешь или паркуешься?

Я улыбнулась, и он извинился за ругань.

– Ничего страшного, – сказала я.

– Ничего ведь, правда? Ты же не какой-то безмозглый попугай, который все повторяет. Тебе нужно изучать язык во всем его разнообразии. Ругань помогает выпустить пар. И успокоиться.

Даже когда мы садились на паром, который должен был проплыть через пористое бетонное сооружение, которое в середине 80-х служило границей между Ирландией и британским островом Мэн, меня не оставляло странное ощущение забытья, оставшееся после ярмарки. Метафорически выражаясь, ноги уже зафиксированы металлическим креплением, вагонетка тронулась. Теперь мне оставалось либо поднять руки и кричать от восторга, либо блевать. В любом случае, отступать было поздно.

Все это казалось абсолютно спонтанным. У меня и мысли не было, что дело обстоит несколько иначе, пока папа не передал наши паспорта сотруднику иммиграционной службы. Тот не поставил штамп, а отдал обратно, хитро улыбнувшись и подмигнув.

Мы оказались на острове только ночью. Отец припарковал машину на обочине и повел меня пешком по узкой извилистой тропинке к скалам, где обычно сидели рыбаки. В тенистой роще стоял коттедж, и его окна почти полностью скрывал разросшийся папоротник. Вдалеке мы увидели лучик света, а потом и фигуру, держащую фонарик.

– Это, должно быть, хозяйка, – сказал отец.

Опустив голову, я заметила, что он держит в руках две дорожные сумки. Не такая уж и внезапная поездка, как оказалось. Отец все спланировал. Он собирался. Но где-то глубоко внутри я понимала, что нужно дальше играть свою роль.

Я вошла в дом и отправилась искать пижамы для нас с папой, пока они с хозяйкой договаривались об условиях аренды в соседней комнате. В сумке пижам не оказалось – только несколько старых свитеров, уже не подходящих по размеру. Папа перепутал мои вещи с одеждой, которую мама отложила на благотворительность.

Так что я легла в постель в своем платье с пятном от мороженого и стала всматриваться в темное полотно незнакомого пейзажа. Я скучала по своему ночнику. Мне не хватало беспокойного вечернего блеянья наших овец. Я потянулась в карман своего пальто за плеером Клири и включила кассету, которую он сам записал. Голос Джулиана Леннона[14 - Джон Чарльз Джулиан Леннон – британский рок-музыкант, певец, первый сын основателя группы The Beatles Джона Леннона. (Прим. ред.)] полился мне в уши. «Слишком поздно прощаться»[15 - «Too Late for Goodbyes».].

«Мы были вместе так давно,

Мы начали друг другу врать».

Я быстро перемотала вперед на Talking heads, «И была она»[16 - «And She Was»].

«Она была довольна… Это точно».

Даже через толстые стены дома я чувствовала порывы ветра – это странное дыхание сельской местности. Все вокруг продолжало жить, а я парила в воздухе. Я оказалась в мире исчезнувших детей, и уже не было времени на мысли о том, что без мамы мы совершенно не сможем существовать на острове Мэн.

Когда я вспоминаю те первые недели, то понимаю, что чувствовала не обездоленность или растерянность, а трепет.

Отец меня избаловал, поскольку ему больше не надо было отчитываться перед мамой. В торговом центре он купил мне штаны с подтяжками, которые мама отвергла бы как очередную причуду. Еще он разрешил мне проколоть уши, и даже пошутил, сказав: «А проколи себе еще что-нибудь». Он не ограничивал просмотр телевизора (что было большой удачей, потому что телевизор у нас в коттедже в Куайн Хилл только «нагревался» двадцать минут). А в газетных киосках он всегда покупал мне «ерундовины» – конвертики с сюрпризами, содержание которых я быстро разгадывала. Почти в каждом был жалкий набор алюминиевых колечек, дешевых конфет и миниатюрных деревянных чашечек – кукол у меня не было, так что и чашечки были ни к чему.

Но, видимо, деньги, с которыми мы приехали из Ирландии, скоро кончились, потому что папа начал пропадать целыми днями в поисках работы, оставляя меня совсем одну.

Я пялилась в потолок.

Я думала о Клири, расчесывая воспалившиеся мочки ушей.

Я обещала папе не выходить из дома. Он говорил, что остров совсем не похож на Ирландию – здесь было больше похитителей и извращенцев. Даже почтальона впускать нельзя.

Однажды я решилась с ним это обсудить:

– Пап, я все знаю. Если незнакомец попытается меня куда-то увести, нужно кричать во все горло и звать полицейских.

– Боже, кто тебе это сказал?

– Мама.

Но разговоры о маме все еще не приветствовались.

– Не надо так делать, – сказал папа. – Если с тобой заговорит незнакомец, просто скажи мне.

Но не только чрезмерная отцовская опека была причиной моего уединения. Я ведь была приезжей, поэтому все равно не знала, где собираются местные дети. На острове ходил рейсовый автобус, но его расписание, кажется, менялось как раз в тот момент, когда я начинала в нем разбираться.

В итоге большую часть времени я просто сидела на диване, переключая каналы или слушая музыку, и старалась игнорировать урчание живота под дорогими шмотками.

Изнывая от одиночества, я стала в красках фантазировать о маминой солонине и сэндвичах с беконом. Потом в своих мечтах я переходила к английскому завтраку – скрэмблу на поджаренных тостах из содового хлеба. Я, как ни странно, вспоминала даже ее рагу со свининой и почками, хотя раньше от одного вида крутило живот.

Приливная тоска по дому уносила меня от мыслей о еде к воспоминаниям о маминых ежедневных домашних ритуалах: как по утрам она ставила чайник, спрашивала, сколько я буду сосисок, и включала «большой свет» на потолочном вентиляторе. Я почти что надеялась, что сейчас поверну голову, и она будет стоять в самом темном углу и скажет что-нибудь, вроде: «Иди поиграй с Клири, пока я мою полы» или «Ты будешь мороженое так или с вафлей?» или «У тебя чашка стоит слишком близко к краю».