Мазохизм

Вам не требуется мое одобрение. Если Вы и Гарри хотите хлестать друг друга по ягодицам, это ваше и только ваше личное дело. Но чувствую, мне следует сказать вам о том, что люди, которые занимаются групповым сексом и причиняют друг другу боль ради сексуального возбуждения при половом акте, – это люди больные, больные и еще раз больные. Это воздействие (известное также как зависимость) совсем не ново. Оно веками было частью сценариев утонченного разврата[10 - Ann Landers, Field Newspaper Syndicate column in the Minneapolis Tribune, 25. May. 1980.].

«Больные, больные и еще раз больные», – утверждает Энн, и все мы всегда думали точно так же. С точки зрения морали, по которой все делится на «правильное-неправильное» или «хорошее-плохое», с точки зрения медицины, которая все разделяет на «здоровое-больное», с социальной точки зрения, оценивающей все исходя из наличия социальной ценности или ее отсутствия, мазохизм всегда оказывается в проигрыше. С социальной точки зрения он представляет угрозу для нравственности, болезнь для человека и опасность для общества.

Но наш подход к этому явлению психологический и написана книга с точки зрения понимания мазохизма, его воздействия на психику и его значения. Понять его – значит погрузиться под поверхность, а потому мы скорее спускаемся вглубь, чем уходим вдаль, т. е. мы совершаем погружение. Мы не будем ни осуждать мазохизм, ни лечить, ни социально одобрять; но мы постараемся определить психологическую цель, которой он может отвечать.

Психологический подход многофакторный, поэтому стоит сделать несколько замечаний относительно употребления ряда терминов. Греческое слово psyche (психика) близко к изначальному значению слова «душа». Когда греческое слово logos («слово», «речь», «смысл») соединяется со словом psyche, мы получаем и важное для нас слово психология (psychology), и первую предпосылку для обнаружения смысла слова «душа», вербального выражения понятия, существенного для нашей темы. «Психология» пробуждает душу и все, что мы с ней ассоциируем: субъективность, переживание, эмоцию, рефлексию, а также религиозное отношение к системе ценностей и смыслу. Психология – не просто еще одна наука в дополнение к остальным: физиологии, химии, медицине и т. д. Я разделяю убеждение Юнга в том, что психика сама для себя является «первоосновой». Несмотря на то, что взгляды на психику формируются в других областях науки, по своему определению и по условиям своего существования она от них не зависит. Короче говоря, психика ни от чего не является производной и ни к чему не сводима. О ней можно рассуждать в контексте того, что мы анализируем и исходя из чего мы это анализируем. Будучи одновременно коллективным и индивидуальным феноменом, психика становится и нашей точкой зрения, дающей нам объективное видение, и средоточием наших субъективных переживаний.

Слово «душа» пробуждает религиозное чувство и поиск смысла событий и ценности переживаний, поэтому я предпочитаю ее слову «психика». Меня не сковывают многочисленные догматические или конфессиональные связи ни слова «религия», ни слова «душа». «Религию» и «религиозное отношение» следует понимать в более широком смысле, о котором говорил Юнг:

…тщательное изучение и наблюдение определенных динамических факторов, которые считаются «силами»: духов, демонов, богов, законов, идей или существующих под каким-то другим именем, присвоенным им человеком, жившим в мире, который ему казался могущественным, опасным или достаточно полезным, чтобы обратить на него пристальное внимание, или же великим, прекрасным и многозначным, чтобы его любить и преданно поклоняться[11 - Jung, CW 11, § 8.].

Душу можно представить как метафорическое «пространство», где осуществляется религиозное переживание, или сферу, с которой существует религиозная связь. Разумеется, душа – это нечто возвышенное; и чем больше пытаться определить душу, тем неуловимей она становится.

Хотя мне больше не с чем сопоставить душу, вместе с тем я никогда не воспринимал ее отдельно от всего остального, возможно, потому, что она похожа на отражение в движущемся зеркале или на луну, отражающую дошедший до нее солнечный свет. Но именно это особое и парадоксальное изменчивое воздействие придает нам ощущение обладания душой или существования души. Несмотря на свою неосязаемость и неопределенность, душа обладает высшей ценностью во всей иерархии человеческих ценностей, часто отождествляясь с законом жизни и даже с божественностью[12 - James Hillman, Re-Visioning Psychology (New York: Harper amp; Row, 1975), p. Х.].

Употребляемые в этой книге понятия «фантазия», «образ», «воображение» и «реальность» дают вторую предпосылку для толкования смысла слова «душа»: душа или психика не только получает представление и опыт, но и творит их. По утверждению Юнга, «психика ежедневно творит реальность»[13 - Jung, CW 6, § 78.]. Юнг говорит о «фантазии» как о «деятельности воображения», называя ее «непосредственным выражением жизни психики, психической энергии, не имеющей возможности появиться в сознании иначе как в форме образов или содержания…»[14 - Ibid., § 722.] Юнг настаивает не только на том, что психика – источник внутренней реальности (в отличие, например, от материальной реальности тела или логической реальности разума), но и на том, что наши фантазии подтверждают существование нашей внутренней реальности, сущность и значение которой не всегда зависят от внешних ориентиров. В его определении признается высокая важность и значение фантазии и образного представления; они появляются как естественные, фундаментальные проявления психики, создавая основу психической реальности.

Такой подход важен для нашего понимания психопатологии. «Психопатология» – это не только синоним «болезни» с медицинской точки зрения и не «грех» с точки зрения религии. Эти понятия затушевывают наше представление о том, что могла бы выразить психика через свою патологию, они не позволяют признать, что патологизация – одно из характерных проявлений души. А между тем анализ составных частей слова «психопатология» выявляет его изначальное значение: смысл (logos) страданий (pathos) души (psyche). Джеймс Хиллман искусно перевернул это в «выстраданный душой смысл»[15 - Hillman, p. 71.]. Посредством своей «психопатологии» душа говорит о своем состоянии и, возможно, о своих намерениях через симптомы, сновидения, фантазии и поведение; она делает это и в индивидуальном, и в социальном контексте.

Третья главная предпосылка нашего толкования – глубокое замечание Юнга о том, что «образ – это психика»[16 - Jung, CW 13, § 75.]. Он поднимает «образ» с уровня вторичной сущности, «послеобраза» или остатка, результата ощущения или материального восприятия (физическим зрением) до восприятия внутренней реальности (через образное представление). Психологический способ видения мира (людей, объектов, идеи) – это, по существу, взгляд, проникающий насквозь. Чтобы «видеть» психологически, нам следует «отвернуться от естественного восприятия реальности и повернуться к психической реальности воображаемого»[17 - Patricia Berry, «An Approach to the Dream,» Spring 1974, p. 62.]. Физиологическое зрение превращается в проникновенное видение. Поскольку образ – это психика, а образ никогда не буквален, весьма важно то, что воспринимается в воображении, может найти свое истинное выражение или описание только на метафорическом языке или языке сходства. Эта процедура больше похожа на создание стихотворения или написание картины, чем на формулирование громоздких умозаключений или логических концепций, характерных для учебников.

Данная книга – не научное исследование мазохизма, ибо здесь объективность столь же сомнительна, сколь законна субъективность. Это и моя четвертая посылка, и одновременно моя методология. Ощутив на себе воздействие амплификации, узнав, что такое раскрытие, хождение по кругу, стремительные душевные взлеты с ощущением остроты, близкой к предельной, а затем полное истощение – пройдя через все это, мы осознаем, что наука – далеко не единственная и даже далеко не лучшая модель исследования. Мой способ установления свободной связи не столько служит поучению или объяснению, сколько пробуждению осознания и описанию. Мазохизм – это парадоксальная, эмоционально заряженная, научно определенная, исторически обусловленная психическая фантазия. В результате ее появления во множестве образов она наделяется множеством смыслов, а потому для ее осознания нам требуется множество подходов. Используемые в этой книге модели – миф, религия, алхимия, история – благодаря своему образному языку и самой своей природе воплощают глубинные корни психической жизни, которые Юнг назвал «архетипами»[18 - По определению Юнга, «архетип» – это одновременно и «первообраз» (CW 6, § 747), и предрасположенность образа, и «возможность представления образа»; он описывает его по аналогии со структурой «аксиально симметричного кристалла, структура которого по существу скрыта в „материнской жидкости“, несмотря на полное отсутствие каких-либо материальных признаков» (CW 9–1, § 155). Архетипы – это «типичные способы представления» (CW 8, § 273). Согласно описанию Хиллмана, архетипы – это «глубинные структуры психической деятельности, истоки души, определяющие наш взгляд на себя и на окружающий мир. Это аксиоматичные, самоочевидные образы, к которым всегда возвращается жизнь нашей психики и все наши теории о ней» (Re-Visioning, p. xiii).].

Область архетипов (слово «архетип» происходит от двух греческих слов: arche– «начало» и typos – «образ») – это мифическая размерность, место изначального переживания. Миф – не побочный продукт человеческого мышления и не бледное отражение социальных паттернов; создание мифов – это спонтанная, фундаментальная деятельность психики. Миф – не повествование о психически «спроецированных» персонажах, ибо тогда его роль становится вторичной и требует наличия источника проекции. Мифические события и люди, как например, Дионис, о котором пойдет речь в главе 6, являются носителями психических переживаний. Не будучи буквальными пересказами событий, мифы являются «подлинными» историями с участием «реальных» людей, ибо они психологически реальны и достоверны. Миф делает психику понятной. Нор Холл улавливает этот смысл мифа, когда пишет:

Стремление выразить то, что видно и слышно под поверхностью повседневной реальности, требует «языка души» и является одним из способов выхода мифологии на поверхность. Выразительное представление всех событий чрезвычайно сильного переживания создает muthos, миф, – не искусственно сконструированную историю, а буквально «устное» изложение первичного переживания при помощи первых слов, пришедших в сознание… Миф – это язык родной матери[19 - Nor Hall, The Moon and the Virgin: Reflections on the Archetypal Feminine (New York: Harper amp; Row, 1980), p. 28.].

Таким образом, миф является первоосновой, к которой мы обращаемся в поисках ощущения глубины и смысла.

И, наконец, последнее, что я хочу сказать о методологии: наше странствие имеет границы. Я не путешествовала по земному шару, чтобы проводить культурные сопоставления, я оставалась в рамках истории и традиций западной цивилизации. Я не взбиралась на вершины статистики сексуальных отклонений и не бороздила океаны подробных описаний клинических случаев. Эта книга написана на основе материала, полученного из разных источников: психиатрии, религии, литературы, мифологии, рассказов пациентов, собственных мыслей и переживаний, и мой подход должен был соединить все эти материалы, как это делают Судьбы, о которых речь идет в последних главах. Затем я переплела эти разные нити, чтобы получить текст книги, а не учебник. Это способ собирания и соединения частей текста, который, по-видимому, себя оправдал, не столь уж отличается от альбома для аппликаций, в котором все картины собраны из фрагментов. Вместе с тем я использую амплификацию, чтобы усилить уровень и резонансную силу воздействия сновидения, переживания, идеи, образа и расширить его контекст. По существу, амплификация помогает создать контекст. Это способ прояснения смысла через описание, а не через определение. При употреблении разных метафор в амплификации делается акцент на тоне, оттенках, утонченной неоднозначности без резких противопоставлений и уравнивания всех составляющих. Материал определяет метод, тогда как образ подсказывает подход.

Входит Дионис. Внешне он мягкий, даже женственный,

У него нет бороды; он одет в шкуру фавна и несет тирс

(т. е. стебель сладкого укропа, увенчанный листьями плюща).

На голове у него – венок из плюща, а по плечам

Волнами струятся длинные белокурые локоны.

В течение всего спектакля он носит «улыбчивую» маску.

«Вакх». Начало действия

ГЛАВА 1 Разновидности извращений

Пентей: Ты, говоришь, что видел бога.

Как же, по-твоему, он смотрелся?

Дионис: Как хотел, так и выглядел,

Он выбирал – не я.

    ЕВРИПИД. «Вакх»

Несомненно, секс – вещь грязная, если им заниматься как следует.

    ВУДИ АЛЛЕН. «Держи деньги и беги»
С тех пор как появилось это слово – более ста лет назад, – о мазохизме всегда отзывались плохо; мазохизм никогда не считали истинным страданием, скорее обманом и самоистязанием, т. е. противоестественной болью. В наше время страдания любого вида и масштаба кажутся либо подозрительными, либо глупыми, либо нездоровыми. В этой книге можно найти два разных подхода к мазохизму. Каждый из них по-своему важен: с одной стороны, исследуется значимость мазохизма, что помогает избавить его от чудовищной бессмысленности, с другой стороны – возможности, позволяющие мазохизму доминировать и стать препятствием к процессу глубокого психологического осознания человеческой индивидуальности, которое Юнг назвал «индивидуационным процессом»[20 - Суть определения Юнгом индивидуационного процесса заключается в следующем: «В основном… это процесс, посредством которого происходит формирование и дифференциация индивидуальности; в основном это развитие психологической индивидуальности, в чем состоит его главное отличие от традиционной социальной психологии. Таким образом, индивидуация – это процесс дифференциации; при этом его цель заключается в развитии человеческой индивидуальности (CW, 6, § 757).].

Понятие «мазохизм», как и феномен, который оно определяет, испытывает по отношению к себе постоянные проявления насилия – назойливой, парадоксальной несправедливости. Это понятие перегружено, оно вызывает слишком много ассоциаций и обладает множеством коннотаций. И вместе с тем у него их слишком мало. В том виде, как мы его употребляем, оно – лишь одностороннее отражение нашего опыта и переживания, его негативной и нездоровой части. Но именно потому, что это слово так нагружено эмоциями, аффектами, образами и историей, нам никак не удается с ним расстаться. Изменив его, мы потеряем весомую часть его содержания и патологического смысла – ощущение слабости, подчиненности и стыда, которое оно подразумевает. Это слово чрезвычайно нагружено, и оно должно нести на себе это бремя.