Смотри в корень!

Письмо из Коринфа

Древнее греческое

Посвящено г. Щербине

Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.

Целый день я на солнце сижу.
Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских слежу
За извивом слепой медяницы.

Померанцы растут предо мной,
И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
«Красота! красота!» – все твержу я.

А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем…
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.

«На мягкой кровати…»

Романс

На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.

Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..

Упала девчина
И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…

А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.

В соседней палате
Замолк армянин,
На узкой кровати
Лежу я один.

Древний пластический грек

Люблю тебя, дева, когда золотистый
И солнцем облитый ты держишь лимон,
И юноши зрю подбородок пушистый
Меж листьев аканфа и белых колонн.

Красивой хламиды тяжелые складки
Упали одна за другой…
Так в улье шумящем вкруг раненой матки
Снует озабоченный рой.

Помещик и садовник

Басня

Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: «Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает».
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
«Что? хорошо ль растенье прозябает?»
«Изрядно, – тот в ответ, – прозябло уж совсем!»

Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово «прозябает».

Безвыходное положение

г. Аполлону Григорьеву, по поводу статей его в «Москвитянине» 1850-х годов[10 - В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в безуспешности приложения теории литературного, творчества, настойчиво проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в «Москвитянине».]

Толпой огромною стеснилися в мой ум
Разнообразные, удачные сюжеты,