Хайд

– Да, сегодня утром.

– Странное будет дело, Хайд. Воистину странное.

Глава 5

Это было место, предназначенное для зрелищ и увеселений; это пространство создали для того, чтобы оно наполнялось смехом и аплодисментами. Но когда Хайд ступил туда, побывав в блеклой, ахроматической простоте комнаты для экзекуций и проехав в карете под ярким полуденным солнцем, ему показалось, что он попал в багровую преисподнюю.

Возможно, неприятные ассоциации были связаны с тем, что он знал о временно присвоенном этому театру назначении.

Как и в любом зрительном зале, в центре внимания тут находилась сцена, и вся архитектура здания подгонялась под нее, а элементы внутреннего убранства будто бы собрались выжидательно вокруг главной героини. Зал был трехъярусный. Пустые кресла с откидными сиденьями, обтянутые роскошной темно-вишневой тканью, несли позолоту на деревянных частях; они выстроились бок о бок в несколько дугообразных рядов перед сценой. По обеим сторонам находились три яруса по три закрытых балкона в каждом; их пузатые парапеты цвета слоновой кости были украшены декоративными элементами из багряного стекла – как будто они забрызганы кровью. Все остальное тоже было в красной гамме: пышный акантовый орнамент цвета кларета вился-струился по обоям; тяжелый театральный занавес был карминным, портьеры и бархатные драпировки в арках авансцены – темно-алыми. Потушенные сейчас газовые светильники на стенах прикрывались замысловатыми стеклянными плафонами – густо-малиновыми. После уличного света казалось, будто есть что-то анатомическое, органическое в этом багровом полумраке.

Единственным освещенным местом в театре была сама сцена, и на ней присутствовали всего два актера. Оба находились в пятне яркого света. Это были доктор Джозеф Белл с окровавленными руками, уверенно стоявший на ногах, и человек, лежавший на передвижном хирургическом столе под внимательным взглядом патологоанатома. Было совершенно очевидно, что человек на столе уже никогда не сыграет ни в одной драме, по крайней мере не в этом мире.

– А, Хайд… – Доктор Белл поднял голову и широко улыбнулся. Анатом и судмедэксперт был высоким, гладко выбритым мужчиной лет пятидесяти с гривой жестких, рано поседевших волос, зачесанных назад над широким лбом. Рукава рубашки он за работой закатал до локтей, а прорезиненный фартук защищал от загрязнений жилет и брюки. – Вот и публика подоспела на мое представление!

– Я знал, что вы истый театрал, доктор Белл, однако… – Хайд с улыбкой обвел рукой зрительный зал.

– Мне доводилось делать аутопсию в самых разных местах – в армейских палатках, в заброшенных церквях, в пивных и в домах усопших, но, смею вас заверить, – патологоанатом окинул взглядом сцену, – это нечто… грандиозное! Вы же слышали о пожаре в лазарете, я полагаю? Наши смотровые и анатомичка будут недоступны еще как минимум недели три. Увы, на это время нам придется стать бродячими актерами… – Заляпанная кровью рука с длинными тонкими пальцами повторила недавний жест Хайда. – Театр нам отдали всего на неделю, потом мы вынуждены будем уступить эти подмостки Шекспиру. Кажется, здесь дают «Макбета», а значит, крови ожидается куда больше.

– Пока что я вижу спектакль одного актера с вами в главной роли, – подал голос Хайд.

– Что?.. О, нет. Мы работаем вдвоем – я отправил ассистента за недостающими инструментами.

– Вам, должно быть, ассистирует доктор Конан Дойл?

– Нет, не сегодня. К сожалению, молодой Артур нас покинул – собирается заняться врачебной практикой на южном побережье Англии. Но сдается мне, он более склонен к писательству, нежели к предписаниям для пациентов. Его прощальным подарком стало обещание сделать меня героем какой-нибудь детективной истории, не больше и не меньше. Так что сегодня мне ассистирует доктор Бёрр. – Белл расплылся в улыбке.

Хайд, осведомленный о собственной тяжеловесности во всем, завидовал его изяществу, в котором не было ничего женственного, и легкости в общении.

– Вы уже встречались? – продолжал доктор Белл. – Нет? Это молодой врач редкостных достоинств. Однако сейчас мы в небольшой запарке – распроклятый пожар лишил нас привычной среды обитания, где все было под рукой. – Патологоанатом замолчал и склонился над телом, лежавшим на хирургическом столе. – Полагаю, этот джентльмен – один из ваших клиентов?

Хайд тоже взглянул на труп. Ему было известно о художественных способностях смерти – она перерисовывает тела, делает кожу где-то бледнее, где-то темнее; кровь, лишившись цели, безвольно стекает туда, куда ее тянет сила тяжести, и в результате покойник кажется старше, чем был, словно вместе с жизнью у него отнимают молодость. Поэтому тогда, стоя на берегу реки в Дине с карманным фонарем в руке, освещавшим перевернутую вниз головой, покачивавшуюся над водой фигуру, Хайд был уверен, что перед ним мужчина средних лет – казалось, это тело пострадало от времени. Но сейчас, глядя на жертву, вытянувшуюся на хирургическом столе, он ясно видел, что человек был достаточно молод и обладал крепкой мускулатурой.

Его подвесили за ноги, головой вниз, поэтому лицо было тошнотворно синюшным, сплошь покрытым трупными пятнами. Когда труп сняли, часть крови отлила от лица, но губы и веки остались багровыми и распухшими, а под кожей просвечивали чернильно-синим кружевом капилляры. Темное лицо казалось еще темнее от того, что кожа контрастировала с белокурыми волосами, усами и бакенбардами. Но вопреки темному гриму, нанесенному смертью, Хайд видел, что это лицо молодого человека.

– К сожалению, да, один из моих, – ответил он доктору Беллу. – Его привязали за ноги к ветке дерева так, что голова оказалась под водой. Он…

– Захлебнулся? – Белл прошелся взглядом по покойнику, кусая губы, и покачал головой. – Воды в легких нет. И рана в груди тоже не была причиной смерти. У него вырезали сердце и опустили голову в воду уже после того, как он перестал дышать.

– От чего же он тогда умер? – спросил Хайд.

Джозефу Беллу помешало ответить донесшееся из вестибюля эхо – там громко хлопнула входная дверь.

– А, должно быть, это мой ассистент, – обрадовался он. – Как там принято говорить в театрах? «Просьба соблюдать тишину, представление начинается». Доктор Бёрр располагает подробными результатами первоначальной экспертизы тела и сможет ответить на ваши вопросы.

В озерцо света ступила молодая женщина с большим кожаным саквояжем в руках. «Должно быть, медсестра», – решил Хайд и взглянул поверх ее плеча в поисках ассистента доктора Белла. Но женщина пришла одна.

– Позвольте представить вам доктора Келли Бёрр, – широко улыбнулся Белл. – Доктор Бёрр, а это капитан Эдвард Хайд, в прошлом офицер Индийской армии[11 - Индийская армия – официальное название армии Британской Индии, принятое в конце XIX – 1-й половине XX века.], ныне суперинтендент сыскного отделения полиции города Эдинбурга. У него много вопросов, а у нас должны быть ответы.

– Думаю, капитана Хайда лишил дара речи мой пол, – сказала доктор Бёрр, и Хайду почудилось, что он услышал легкий ирландский акцент.

– Вовсе нет, – возразил он, но тут же поправился: – То есть да, если честно. Женщину-врача не так уж часто встретишь, и я невольно поддался стереотипам.

Доктор Бёрр улыбнулась, но не слишком приветливо, и принялась снимать шляпку, пришпиленную к прическе. Ее волосы, собранные в пучок на затылке, были цвета воронова крыла, а медовая кожа – на тон темнее, чем допускала современная мода, подумалось Хайду. Келли Бёрр обладала неоспоримой красотой, в которой было что-то смутно экзотическое, и он сразу почувствовал в ней некую беззащитность очень умной женщины, чьи внешность и пол мешают окружающим воспринимать ее интеллект всерьез.

– Спасибо за откровенность, капитан Хайд, – сказала она. – Мой выбор профессии свидетельствует о том, что мне знакома вся гамма чувств, которые люди демонстрируют при встрече со мной – от изумления и замешательства до презрения и открытой враждебности. А что бы сказали вы о женщине, решившей стать врачом?

– Честно? Никогда об этом не задумывался. Но теперь, когда вы спросили, могу сказать, что не вижу в вашем выборе ничего зазорного. Для меня важно, что доктор Белл вам определенно доверяет, а снискать его доверие – изрядное достижение для любого врача, независимо от пола.

– Отлично сказано! – Белл в очередной раз широко улыбнулся. – Позвольте заверить вас, Хайд, что присутствующая здесь доктор Бёрр стоит в ряду самых способных и преданных своему делу представителей нашей профессии среди известных мне. В тот же ряд я ставлю молодого Конана Дойла и Сэмюэла Портеуса, который, если не ошибаюсь, является вашим близким другом. Я ценю тех, кто ценит знания. А доктору Бёрр приходится сражаться отчаяннее, чем кому-либо другому, чтобы их приобрести.

Доктор Бёрр положила на приставной столик свои перчатки, шляпку и пальто. На правой руке у нее Хайд заметил перстень – крупный, с изумрудами, сапфирами и странным узором, показавшимся ему знакомым. Она сняла перстень, аккуратно положила его рядом с перчатками и облачилась в защитный белый фартук, который скрыл ее одежду от шеи до пола. Белизна фартука подчеркнула золотистый оттенок ее кожи, и Хайд заподозрил, что среди ее предков есть представители далеких от Ирландии народов.

Женщина-врач тем временем решительно шагнула к хирургическому столу, взялась одной рукой за плечо трупа, подняла его, поддерживая другой рукой снизу под затылок, и наклонила так, чтобы Хайду были видны шея и спина мертвеца. Все это она проделала быстрыми и уверенными движениями. Большая часть спины была багрово-черной от застоявшейся крови, но шея осталась бледной, лишь синеватая полоса шла по ней горизонтально под затылком, в месте соединения с черепом.

– Удар по шее? – спросил Хайд.

– Смертельная травма, капитан, которую вы искали. В результате перелома второго шейного позвонка был непоправимо поврежден спинной мозг, мгновенно последовали паралич всех конечностей и отказ респираторной функции. Остальные увечья, которые вы видите, а именно рассечение грудной клетки и удаление сердца, были произведены post-mortem[12 - После смерти (лят.)]. Но перелом позвонка произошел не от удара. Знаете, как еще называют этот специфический вид перелома?

Хайд нахмурился:

– «Перелом палача».

В его памяти возникла картинка из раннего утра: Хью Моррисон, молодой парень, совершенно сбитый с толку, стоит в белой комнате, смотрит прямо на него и хочет что-то сказать. Но слова так и не прозвучали.

– Совершенно верно. У него под челюстью ссадина – это фрикционный ожог от веревки, и могу побиться об заклад, что мы обнаружим передавленную трахею, когда вскроем гортань.

– Стало быть, изначально его повесили? Я имею в виду – повесили правильным образом, за шею?

Келли Бёрр кивнула:

– Правильным. Но определенно без решения суда.

– Тогда зачем это все? – Хайд указал на изувеченный торс.

– Возможно, какой-то обряд?

Доктор Бёрр смотрела на него темными, волнующими глазами. Хайд привык, что люди стараются избегать его взгляда – их смущает его наружность, или служебное положение, или то и другое вместе. Встречались ему и женщины, которые его откровенно разглядывали, их словно будоражило, дразнило его присутствие, но Келли Бёрр просто смотрела на него – без каких-либо эмоций, низменных или иных.

– Думаете, это было ритуальное убийство? – уточнил он.

– По-моему, похоже, но подобные выводы вне моей компетенции. Мое дело – установить физическую причину смерти, основываясь на фактах, а не на умозрительных предположениях.

– Полно вам, доктор Бёрр! – добродушно воскликнул Белл. – Я учил вас куда большему. – Он обвел рукой сцену. – Непреодолимые обстоятельства привели нас в эти странные декорации, но в каком-то смысле они созвучны нашей задаче. – Врач посмотрел сверху вниз на труп, застывший на хирургическом столе. – Эти останки и есть истинный театр, театр из плоти и крови. Сюжет трагедии сокрыт в костях мертвеца, в его крови и мягких тканях. Мы зрители драматического спектакля, который разыгрывается в нем, и мы же толкователи увиденного. Хорошие зрители должны быть наделены воображением. Так и патологоанатом – хороший патологоанатом – сначала наблюдает с медицинской беспристрастностью, собирает доказательства, находит физические причины смерти, но затем его – или ее – воображение, опираясь на профессиональный опыт, интерпретирует, экстраполирует и вычленяет суть трагедии, невидимую глазу. Прошу вас, доктор Бёрр, поведайте нам о репертуаре этого театра из костей и плоти.

Доктор Бёрр уложила труп обратно на хирургический стол и подняла его руку. Кисть мертвеца, как и спина, была багрово-синюшной от посмертно стекшей крови, но предплечье осталось разительно белым, и на этом меловом фоне четко выделялись неровные, песочного цвета пятна.

– Солнечный кератоз, – пояснила она, указав на эти пятна. – Явление довольно распространенное у таких светлых блондинов, но крайне редкое в столь молодом возрасте. Могу предположить, что он много времени провел под солнцем, которое припекало куда яростнее, чем здесь, в Шотландии, но это было довольно давно, поскольку сильный загар успел сойти.