Безумнее всяких фанфиков

Во сколько?

Глава 3. Что сказал медиум

Сэм Гибсон всей душой ненавидела чеснок. С понедельника по субботу в четыре часа в ресторане «Чесноголик», что находился этажом ниже, включали духовки, и едкий аромат просачивался в спальню Сэм через половицы. Он въедался в одежду, и скрыть его было невозможно никакими духами, а потому Сэм всюду носила его с собой, как вонючее клеймо.

Единственным оружием Сэм против чеснока была коллекция свечей, расставленных на подоконнике как на алтаре католической церкви. Их было много, со всевозможными ароматами. Сэм зажигала их сразу все, пусть порой от такой ядреной смеси у нее и начинала болеть голова. Но лучше уж так, чем нюхать амбре специального блюда с курицей, пастой и шестью десятками чесночных долек (которое заказывали каждый вечер, хотя Сэм и понаставила ему негативных оценок на Yelp).

Помимо прочего запах отпугивал любопытную мать Сэм и мешал ей копаться в вещах дочери – приятный бонус.

В глубине души Сэм была благодарна и назойливой маме, и чесночному ресторану. Чувствуя, как ее выкуривают из собственной комнаты и выслеживают, как трехлапую мышь-полевку, она все больше мечтала поскорее убраться из Даунерс-Гроув к чертям собачьим. Сэм было жаль расставаться с друзьями, но до грядущего отъезда в Провиденс и поступления в Род-Айлендскую школу дизайна она считала дни.

Сэм была весьма одаренным творцом по двум причинам: она была талантлива и бедна. Очень рано Сэм поняла, что, если она хочет иметь красивые вещи, нужно включить воображение и сделать их самой. И на этом умении Сэм собиралась построить себе карьеру.

Больше всего приемную комиссию Род-Айлендской школы поразило портфолио Сэм, в котором она собрала фотографии самодельной мебели и рассказы о том, как она ее сделала.

«Свой уникальный дизайнерский стиль я бы назвала «мусорологическим декором», – написала Сэм.

«Основание и изголовье кровати я соорудила из деревянных ящиков, которые нашла на обочине. Над кроватью висят откидные книжные полки – я обнаружила в переулке корзины для покупок, покрасила их в красный и прибила к стене. Кресла раньше были половинами огромной шины, которую я прикатила со свалки. Затем выложила все изнутри подушками, а из колпака сделала кофейный столик. В спальне шкафа у меня не было, поэтому я переделала в гардероб старый холодильник, взятый из ресторана этажом ниже. Снаружи я покрасила его в бирюзовый, а внутри закрепила ручки от старой метлы и швабры, чтобы было куда вешать одежду.

Свет у меня в комнате был кошмарный, поэтому я взяла велосипедное колесо, обмотала гирляндой, лампочки заменила на пустые бутылки из-под ликера, чтобы усилить свет, покрасила все это в золотой, и получилась люстра, которой любая рок-звезда позавидует. Из старых чемоданов 50-х годов с чердака моего покойного дедушки я сделала стойку для проигрывателя и коллекции винила. Стену увесила обложками пластинок, и теперь «The Rolling Stones», «The Smiths», «The Knack», «Gang of Four» и «The Killers» берегут мою комнату, как рок-ангелы-хранители.

Мама недальновидно подарила мне свое трюмо. Она надеялась, что я не стану его переделывать, но я покрасила его в черный, побила цепью (это просто забавы ради), заклеила множеством автомобильных наклеек и теперь использую как компьютерный стол. Зеркала я не слишком люблю, поэтому стеклянный овал заслонила фотографиями друзей и журнальных вырезок о моем любимом сериале – «Чудо-ребята».

Достаточно было всего раз увидеть портфолио Сэм, чтобы стало ясно – талант у нее есть. (И еще было ясно, что ей очень нужны деньги, поэтому свое портфолио она прикладывала к каждой заявке на стипендию). Впрочем, переработка предметов удобных форм и размеров была для Сэм не просто хобби. Возвращая к жизни вещи, от которых отказались другие, даря им новую цель, новую личность, Сэм и сама чувствовала себя лучше. Она только жалела, что преобразить саму себя ей было куда сложнее, чем всякий хлам – и простой краски для этого было мало.

– Ладно, пойду и я попробую поспать, – сказала она Тоферу. – Спокойной ночи, увидимся утром!

– Спокойной ночи, Сэм, – ответил он.

Стоило Сэм выключить компьютер, как в спальню без стука вошла ее мать, Кэнди Рей Гибсон. В одной руке она держала большой пакет, а в другой – коктейль с водкой и лаймом. Если когда-нибудь кто-то решит возвести в честь Кэнди памятник, без этих двух атрибутов он будет неправдоподобным.

– Боже правый, Саманта! – Кэнди поморщилась от запаха свечей. – Неужели обязательно зажигать все сразу? У тебя здесь как будто спиритический сеанс – непонятно только, пытаешься ты призвать мертвых или распугать живых.

– Мам, ты в мою частную жизнь вторгаешься, стучать надо, – сказала Сэм.

– Я тебя умоляю. – Кэнди закатила глаза. – Было бы во что вторгаться. Если однажды я застукаю тебя за косячком или порнушкой, прямо на месте умру от шока.

– Буду иметь в виду, – буркнула Сэм себе под нос.

Родство между Сэм и Кэнди Рей Гибсон отлично доказывало, что у бога извращенное чувство юмора. Сэм считала, что ее мать женственна настолько, что даже перебор. Кэнди всегда ходила с пышной прической, длинными ногтями, слишком ярким макияжем, а штанов не носила с 80-х. Она была мила, но не слишком умна, а людям часто напоминала большого кокер-спаниеля.

Кэнди работала парикмахером в местном салоне и всем клиентам во всех подробностях рассказывала, как ее всего в восемнадцать лет короновали мисс «Красоткой из Джорджии», – хотя никто особо не интересовался. По случайности как раз в то время она была беременна Сэм и поэтому плакать по необходимости у нее выходило гораздо лучше, чем у остальных конкурсанток. А уж потоп в ответ на вопрос про «мир во всем мире» так и вовсе гарантировал ее победу. Временами, когда Кэнди выпивала слишком много коктейлей, Сэм видела, как она вальсирует по квартире, нацепив свою старую корону и ленту.

– Что ты хотела? – спросила Сэм так, будто от присутствия матери ей было больно физически.

– Да я просто была в магазине и прикупила тебе одежки, думаю, в поездке как раз пригодится.

Кэнди вытряхнула пакет прямо на кровать дочери. К ужасу Сэм, внутри оказалась груда кофточек на бретельках, мини-юбок, кружевных лифчиков и неоновых трусиков. Для барбекю у Барби и Кена еще подойдет, но для поездки с друзьями – явно нет.

– Ты же прекрасно знаешь, что я лучше умру, чем нацеплю такое, – сказала Сэм.

– Неужели так сложно надеть в кои-то веки что-нибудь поярче? – спросила Кэнди. – Вся твоя одежда – как с гранж-концерта девяностых. У тебя фигура как у меня в твоем возрасте, неплохо бы и красоваться ей иногда.

– Я просто так одеваюсь, – сказала Сэм. – Мне так нравится, мне так удобно, и так будет всегда.

– Может, передумаешь еще. – Кэнди пожала плечами.

Преисполненная надежд парикмахерша многозначительно отвела взгляд, будто знала что-то, неведомое Сэм.

– Мам, у тебя опять глаза бегают, – сказала Сэм. – Если хочешь что-то сказать, говори уже.

– Хочешь правду? Ладно, пожалуйста, – выпалила Кэнди. – Я сегодня после работы зашла к медиуму на Четвертой улице. Она мне столько всего интересного рассказала! Судя по всему, я в прошлой жизни была королевской крови, скоро мне предстоит выгодное вложение, дедушка передавал привет, бла-бла-бла… Но самое интересное она мне рассказала о тебе.

– Медиум тебе сказала, что мне нужна новая одежда?

– Нет. Она сказала, что в твоей жизни есть мальчик, о котором ты мне ничего не говоришь!

Сэм так вытаращила глаза, что они чуть у нее из головы не выкатились.

– Чего-чего?

– Я ей сказала, что этого быть не может, потому что я бы уж точно знала, будь у тебя парень, – продолжала Кэнди. – Но мадам Буффон стояла на своем. Она не смогла назвать мне ни имя, ни возраст, но описала его очень подробно. Он жутко на тебя похож, прямо родственная душа! Слушает ту же музыку, тоже любит всякое из мусора мастерить, даже смотрит тот же дурацкий сериал, который ты так обожаешь. Знаю, ты не любишь со мной такое обсуждать, но если у тебя есть парень или тебе просто кто-нибудь нравится, рядом с ним неплохо бы покрасивее выглядеть.

Сэм махала руками как могла, пытаясь угомонить маму, но рот Кэнди был как поезд без проводника и машиниста.

– Серьезно, мам? – спросила она. – Я тебе триста раз говорила, что нет в моей жизни никаких парней. Какой-то мадам Буффон ты веришь, а мне – нет?

– Она провидица с мировым именем, между прочим, – сказала Кэнди. – Ну почему тебе так трудно говорить со мной о мальчиках? В твоем возрасте встречаться с парнями совершенно нормально. Я пытаюсь тебя поддержать, а ты каждый раз психуешь, стоит только мне заговорить об этом. Ты лесбиянка, что ли?

– Да не лесбиянка я!

– Тогда чего ты так стыдишься, Саманта? – спросила Кэнди.

Сэм примолкла. Она прекрасно знала, почему эта тема для нее так болезненна, но пока не была готова поговорить об этом с матерью. Кэнди просто не способна понять такое.

– Ничего я не стыжусь, – сказала Сэм. – Просто сейчас мне не до парней. Прояви немного уважения, пожалуйста.

Кэнди обреченно вскинула руки, признавая поражение, и сложила одежду обратно в пакет.

– Да не в неуважении дело, скорее уж в нетерпении, – сказала она. – Отнесу завтра обратно в магазин. И лучше пойду отсюда поскорее, пока у меня не началась мигрень от всех этих свечей.

Кэнди вышла из комнаты Сэм в расстроенных чувствах. Медиум так точно описала все остальное, как же она могла ошибиться в этом?

Однако, если бы Кэнди знала свою дочь так же хорошо, как Сэм знала свою мать, она бы поняла, что та не говорит всей правды. Медиум вовсе не ошиблась – в жизни Сэм действительно был парень, которого та скрывала, но это был не бойфренд, как бы Кэнди ни надеялась на это. Парнем в жизни ее дочери и была ее дочь.

Не так уж во многом в этой жизни Сэм Гибсон была уверена на все сто, но она знала всем сердцем, телом и душой, что он – трансгендер.

В детстве Сэм не задумывался о том, почему ненавидит носить платья, неохотно позволяет матери надевать ему банты или с куда большим удовольствием играет с соседскими мальчишками, чем с девчонками. Слова «ты же девочка» и «юная леди» его раздражали, но скорее потому, что за ними всегда следовали указания, как правильно сидеть или как себя вести. Сэм долго не понимал, что все это были намеки от его истинной личности.