Юная леди Гот и призрак мышонка

Этим, собственно, все сведения Ады о Мэрилебон и исчерпывались, потому что та всё время пряталась в просторном чулане гардеробной. Порою, если Ада чуть мешкала с одеванием, она слышала из глубины чулана осторожные шорохи.

Ада быстро оделась и скользнула в огромные башмаки. Потом отправилась в малую галерею. Там, на боковом буфете, кухарки миссис У’Бью каждое утро накрывали завтрак.

На верхней площадке парадной лестницы она замерла в нерешительности, раздумывая, стоит или не стоит съезжать вниз по перилам, – и в этот момент почувствовала чью-то руку на плече.

– Кого я вижу? Сама молодая хозяйка! – произнёс тоненький, сладенький голосок. – А мне показалось, что шум башмаков доносится из нижнего коридора!

Ада повернулась, чтобы лицезреть высокую, худую фигуру Мальзельо, комнатного егеря, взирающего на неё сверху вниз. Мальзельо обладал светло-серыми глазами, длинными белыми волосами и одеяниями дымчатого цвета – казалось, специально подобранными в тон его собственной кожи. Аде не хотелось этого признавать, но она побаивалась Мальзельо. Куда бы он ни направлялся, он всегда таскал с собой огромную связку ключей, болтающуюся на длинной цепочке, прикреплённой к жилету. При ходьбе они позвякивали, так что обычно Ада слышала приближение комнатного егеря издалека – если только на ней не были надеты, как сейчас, её огромные скрипучие башмаки, заглушавшие все прочие звуки.

От Мальзельо исходил запах мокрых ковров и плесени, а в должности комнатного егеря он состоял в Грянул-Гром-Холле уже так давно, что никто не помнил, когда он появился. Его работа состояла в том, чтобы сгонять ворон, пытающихся усесться на украшенные изразцами печные трубы, не давать осам устраивать свои гнёзда на чердаке, пёстрым китайским оленям – жевать ковры, синехвостым тритонам – откладывать яйца в канализационных трубах. Для этого он использовал сети, порошки и ловушки всех размеров и фасонов.

А когда он никого не травил, не ловил и не расставлял ловушки – то пропадал в заброшенном крыле, готовя живность для ежегодной комнатной охоты.

В один год он подготовил рочдейлских пепельных голубей, в другой – длинноухих кроликов с острова Уайт, а три последние года специально разводил миниатюрных комнатных фазанов.

Охотники ловили всю эту живность в огромные сачки, а потом вытряхивали в парк, где та часто приживалась. Именно так произошло восемь лет назад с тремя пёстрыми китайскими оленями[3 - Пёстрые олени – чрезвычайно дорогие создания, которых дипломаты и путешественники вывозят в карманах контрабандой из императорского дворца в Абсолютно-запретном-дважды-повторять-не-буду-городе.]. Они так хорошо приспособились, что теперь в оленьем парке их бегало не меньше сотни.

Ада всегда подозревала, что вечно всему недовольному Мальзельо очень не нравилось, когда зверюшек выпускали, и не единожды она ловила мечтательные взгляды, которые тот бросал на мушкет лорда Гота.

Ада вздрогнула.

– Я заметил, как кто-то прокрался в заброшенное крыло прошлой ночью, – проговорил Мальзельо. Его серые глаза сузились в щёлочки. – Но ведь это же не могла быть молодая хозяйка, верно?

Ада почувствовала, как краснеет, и закусила губу.

– …потому что она же не захочет огорчать отца и не отправится бродить по дому, не надев замечательных башмаков, которые он ей дал, правда же?

– Разумеется, – ответила Ада, отступая назад.

– Да будет вам известно, – продолжал Мальзельо, – что заброшенное крыло находится вне пределов досягаемости до ежегодной охоты, в субботу вечером.

Его серые глаза были теперь широко раскрыты и смотрели прямо, не моргая.

– Вне пределов досягаемости? – уточнила Ада строптиво. – Это мы ещё посмотрим!

Она сбежала по ступеням, пересекла большой зал и несколько залов поменьше (все заставленные мраморными богами и богинями) и вошла в малую галерею. Завтрак ждал её на якобинском буфете[4 - Якобинский буфет – самый уродливый и нелепый предмет мебели во всём Холле; но учитывая его огромные размеры, тяжесть, а также тот факт, что он прибит к полу, место его непоколебимо.].

Здесь были паштет из зайца, мышиная запеканка в горшочке, голубь, приготовленный на восемь разных ладов, и заливное из болотной курицы. Всё – на серебряных блюдах под блестящими серебряными крышками.

Ада проигнорировала все эти кушанья и собралась подкрепиться яйцом всмятку и четырьмя горячими намасленными тостами, вырезанными в виде прусских гренадёров. Усевшись за стол, она обмакнула своего гренадёра в полужидкое яйцо, и в этот момент жёлтые обои, напротив которых она сидела, покрылись рябью, словно поверхность озера.

Ада от неожиданности выронила тост.

От стены отделился мальчишка. Цвет и узор его кожи в точности повторяли обои, к которым он прижимался, так что, если бы он не пошевелился, Ада его ни за что бы не заметила.

– С кем имею честь? – вежливо сказала Ада. – Мы, кажется, не встречались раньше? Я – Ада, дочь лорда Гота.

Мальчик сел за стол и немедленно изменил цвет, слившись со своим стулом.

– Я – Уильям Брюквидж. Мой отец, доктор Брюквидж, строит в китайской гостиной вычислительную машину для лорда Гота. Надеюсь, я тебя не очень смутил. Я как бы меняюсь под цвет обстановки. Это называется «синдром хамелеона».

Чарльз Брюквидж – изобретатель, которого лорд Гот пригласил в Грянул-Гром-Холл с полгода назад и про которого с того времени совершенно забыл.

– Я и не знала, что у доктора Брюквиджа есть сын, – сказала Ада.

– И дочь! – раздался голос из-за её спины.

Ада повернулась и увидела, как из-за буфета показывается девочка её возраста.

За спиной у девочки, как ранец, висел деревянный ящичек и складной стул, к которому крепилась баночка с кистями. Под мышкой она сжимала большую папку для рисунков, а ноги её были обуты в широкие, мягкие башмаки.

– Я – Эмили, сестра Уильяма, – заявила она. Потом обратилась к брату: – Уильям! Перестань выделываться и оденься наконец.

Уильям хихикнул, вскочил из-за стола, метнулся к окну и спрятался между штор.

– Я не слышала, как вы вошли, – сказала Ада, тоже поднимаясь.

– Потому-то я и ношу уличные тапочки, – ответствовала Эмили Брюквидж. – Отец предупредил, что мы ни в коем случае не должны вас беспокоить, вот мы и стараемся не попадаться вам на глаза. Уильям маскируется, а я ухожу в задний сад рисовать акварели.

Она вздохнула.

– Пожалуйста, не говорите папе, что мы вас побеспокоили. Мы не хотели! Просто мы думали, что вы уже давным-давно позавтракали, и пришли за яйцами всмятку и горячими гренадёрами. А потом услышали приближение этих ваших больших башмаков…

Ада улыбнулась.

– Я довольно поздно легла спать…

Потом подошла к Эмили и прикоснулась к её руке:

– И вы меня совсем не беспокоите, ни капельки.

Она взглянула на свои скрипучие башмаки, потом снова на Эмили:

– Я ношу их только потому, что этого требует мой отец. Он полагает, что детей должно быть хорошо слышно, но не видно.

Уильям вышел из-за занавески. Он облачился в костюм голубого плиса, жёлтые носки и коричневые ботинки. Над белым воротничком его лицо сливалось с занавеской.

Ада подвела Эмили к буфету, взяла два яйца и полное блюдо горячих промасленных гренадёров и протянула всё это Эмили.

– Я буду счастлива, если вы с братом разделите мой завтрак. Я просто обожаю яйца всмятку и солдатиков.

– И мы, – ответила Эмили.

Все трое уселись за стол. Уильям заляпал желтком лацкан своего пиджака, но манеры Эмили оказались безукоризненны. Ада была впечатлена.

Когда они закончили, Эмили открыла свою папку и показала Аде акварели цветов и деревьев, сделанные ею в Тылах внешнего сада (бескрайних). Ада нашла их восхитительными. Уильям взял в руки лист с изображением пурпурной дикой розы и немедленно принял точно такой же цвет.

Ада рассмеялась.