Лучшая подруга
Их взгляды встретились. В ее глазах он прочел тот же самый азарт, тот же самый страх, то же самое неистовое желание переступить черту, которую они только что очертили.
Правила? Они продержались ровно три минуты.
Не говоря ни слова, он резко вышел из-за стола, отбросил на сиденье купюру, чтобы оплатить выпивку, и схватил ее за руку. Он не вел ее, он почти потащил ее за собой через зал к той самой неприметной двери. Она не сопротивлялась. Ее пальцы сжали его запястье с такой силой, что стало больно.
Он толкнул дверь. Внутри было тесно, грязно и пахло пылью, старым картоном и пивом. Свет горел один – голая лампочка под потолком, отбрасывающая резкие тени на груды ящиков, запасы напитков и старую мебель. Бармен, поставив ящик, уже повернулся к выходу, но, увидев их, лишь бровью повел и буркнул: «Только быстро. И дверь на щеколду».
Дверь захлопнулась. Щеколда с грохотом задвинулась. Они остались одни в этом крошечном, душном пространстве, отрезанные от всего мира тонкой деревянной перегородкой, за которой слышались приглушенные звуки музыки и голосов.
Они стояли, тяжело дыша, прижавшись друг к другу в тесноте, грудью к груди. Никаких нежностей. Никаких прелюдий. Адреналин ударил в голову, затуманивая зрение, обостряя все чувства. Он чувствовал запах ее кожи, смешанный с дымом и духами, слышал ее учащенное дыхание.
– Правил не существует, – прошептал он ей в губы, прежде чем снова захватить ее рот своим.
На этот раз поцелуй не был горьким и осторожным. Он был жадным, яростным, почти грубым. Это было не признание, не исследование. Это было падение. Стремительное, срывающее в пропасть. Они срывали с друг друга одежду, не глядя, не застегивая пуговицы, которые, отрываясь, с тихим щелчком отскакивали от ящиков. Их руки были не ласковыми, а цепкими, требовательными, оставляющими синяки и ссадины.
Это был не секс. Это был акт разрушения. Разрушения тех стен, что они сами возвели. Разрушения тех ролей, что им навязали. Разрушения самих себя. Он прижал ее к холодной, шершавой стене, груды картонных коробок шаткой пирамидой нависали над ними. Грязь, пыль, поспешность – все это было частью бунта. Частью их молчаливого протеста против чистоты, лоска и фальши их обычной жизни.
Он вошел в нее резко, без лишних нежностей, и она вскрикнула – не от боли, а от шока, от сдачи, от невероятного накала, который разрывал их изнутри. Ее ногти впились ему в спину, ее зубы вцепились в его плечо, заглушая собственный стон. Движения были быстрыми, отчаянными, лихорадочными. Они не искали удовольствия в его чистом виде. Они искали забвения. Они пытались доказать друг другу, что они живы, что они чувствуют, что они еще могут чего-то хотеть по-настоящему, пусть даже это «что-то» было грехом, предательством и саморазрушением.
Страх витал в воздухе, животный, липкий страх быть обнаруженными. Каждый звук за дверью заставлял их замирать на секунду, прислушиваться, а потом с еще большей яростью бросаться друг в друга, словно пытаясь успеть до того, как мир ворвется в их убежище и разрушит его.
Это было некрасиво. Неэстетично. Грязно. Но это было самое честное, что происходило с ними за последние годы. В этом не было притворства. Не было игры на камеру. Не было необходимости казаться кем-то. Они были просто мужчиной и женщиной, которые, потеряв все, нашли друг в друге единственный способ ощутить себя живыми – через боль, стыд и всепоглощающий огонь страсти.
Когда все закончилось, они остались стоять, прислонившись к стене, не в силах удержаться на ногах. Одежда их была в беспорядке, волосы растрепаны, дыхание сбито. В глазах у Кристины стояли слезы – не слезы счастья, а слезы шока, опустошения и какого-то дикого, неконтролируемого восторга от самого падения.
Он смотрел на нее, и стыд жгучей волной накатывал на него. Стыд за то, что они сделали. За то, где они это сделали. За то, с кем они это сделали. Но сквозь стыд пробивалось другое чувство – темное, запретное, пьянящее. Чувство освобождения. Они переступили черту. Они пали. И в этом падении была своя, извращенная правда.
Она молча стала поправлять одежду, отряхивая пыль с куртки. Ее руки дрожали. Она не смотрела на него.
– Никогда и ни за что, – тихо, словно заклинание, повторила она, глядя в пол.
– Да, – хрипло согласился он, понимая, что только что нарушили первое и главное правило, даже не успев его толком установить.
Она кивнула, подошла к двери, отодвинула щеколду и, не оглядываясь, вышла в зал, растворившись в полумраке бара.
Вадим остался один среди ящиков, вдыхая запах их греха. Он чувствовал себя опустошенным, разбитым, испачканным. Но впервые за долгие годы он чувствовал себя по-настоящему живым. И этот парадокс был страшнее любого раскаяния. Потому что он понимал – дороги назад нет. Они продали душу за глоток настоящего чувства, и теперь им предстояло платить по счетам. А счет, он знал, будет чудовищным.
Глава 4
Возвращение Оли в дом было подобно включению всех люстр разом. Яркий, режущий свет обнажил каждую пылинку, каждую неуместную морщинку на одежде, каждую тень на душе. Вадим, который за время ее отсутствия позволил себе расслабиться, снова почувствовал, как на него надевают жесткий, невидимый корсет правильности. Он встретил ее в прихожей, взяв чемодан, и поцеловал в щеку. И в этот миг случилось первое, едва уловимое смещение.
Ее объятие длилось на секунду дольше, чем обычно. Нежная, но цепкая хватка. Она не просто коснулась его, а будто бы просканировала – своими кончиками пальцев, впившихся в его спину, всем телом, прижавшимся к нему с незнакомой прежде интенсивностью. Это была не ласка, а проверка. Считывание информации, которую он отчаянно пытался скрыть.
– Соскучился? – спросила она, отстраняясь, но ее руки все еще держали его за предплечья.
Его сердце на мгновение замерло. Вопрос был обычным, риторическим. Но прозвучал он с какой-то новой, испытующей интонацией.
– Конечно, – ответил он, и его голос показался ему неестественно громким. – Здесь без тебя было пусто.
Оля улыбнулась. Ее улыбка была все такой же ослепительной, но в глубине глаз, этих всегда ясных и уверенных глаз, он уловил легкую рябь, словно на поверхность чистого озера упала тень от пролетающей птицы.
– Я тоже, – сказала она, наконец отпуская его. Ее взгляд скользнул по нему, по прихожей, будто выискивая малейший признак беспорядка, малейшее свидетельство того, что в ее отсутствие жизнь здесь протекала не по ее сценарию. – Все было в порядке? Никаких происшествий?
«Происшествие в баре „Грань“. Грязь подсобки. Ее губы. Ее стоны, заглушаемые музыкой». Мысль пронеслась в его голове раскаленным иглой.
– Все как всегда, – отозвался он, отводя взгляд к чемодану. – Скучно и благополучно.
Оля что-то промычала в ответ и прошла в гостиную, сбрасывая на ходу пальто. Он последовал за ней, чувствуя себя наемным работником, которого внезапно решил проверить строгий начальник. Каждый его шаг, каждый жест казались ему теперь утрированными, наигранными. «Двигайся естественнее, – приказывал он себе. – Она же не может знать».
Но именно эта мысль – «она не может знать» – и была семенем паранойи. Оно упало в благодатную почву его вины и немедленно пустило корни.
Вечером она позвонила Кристине. Разговор был громким, веселым, полным обмена новостями. Оля рассказывала о поездке, смеялась. Вадим, сидя с ноутбуком напротив, делал вид, что работает, но каждое ее слово впивалось в него, как шип.
– Да, конечно, приезжай! – услышал он возглас Оли. – Соскучилась по тебе ужасно! Завтра на обед? Отлично! Вадим, – она повернулась к нему, прикрыв трубку ладонью, – Крис завтра приедет. Не забудь, хорошо?
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Горло сжалось. Завтра. Он увидит Кристину здесь, в этом доме, под пристальным взглядом Оли. Это будет пытка.
На следующий день Кристина появилась на пороге ровно в два. Она была в своем обычном темном наряде, но сегодня в ее образе была какая-то натянутость, словно она тоже надела на себя невидимый корсет. Ее улыбка, обращенная к Оле, была слишком широкой, объятие – слишком порывистым.
– Заходи, заходи! – Оля затащила ее в гостиную. – Хочу все рассказать в деталях!
Вадим поднялся с кресла, чтобы поздороваться. Их взгляды встретились на долю секунды – молниеносный, полный паники и взаимного ужаса контакт. Он протянул руку для формального, дружеского рукопожатия. Ее ладонь была холодной и влажной. Она сразу же отпустила его, словно обожглась.
Обед проходил под аккомпанемент оживленного монолога Оли. Она говорила о встрече с инвесторами, о новых тканях, о планах на следующую коллекцию. Вадим и Кристина сидели молча, изредка вставляя односложные реплики, больше похожие на ритуальные ответы в церкви. Они не смотрели друг на друга. Казалось, оба понимали, что даже мимолетный взгляд может быть замечен, расшифрован, использован против них.
И именно тогда Оля начала свою тихую, почти незаметную игру.
– А ты, Крис, что-то бледная, – вдруг заметила она, откладывая вилку. Ее взгляд, пристальный и изучающий, уставился на подругу. – Не заболела?
Кристина замерла с бокалом воды на полпути ко рту.
– Нет, просто не высыпаюсь, наверное. Работа.
– Работа, – протянула Оля, и в ее голосе послышалась легкая, почти неуловимая скептическая нотка. – Тебе бы отдохнуть. Может, сходим куда-нибудь на неделе? В спа? Как в старые времена.
– Конечно, – быстро согласилась Кристина, но в ее глазах мелькнула тревога. – Только давай уточним позже.
– Обязательно уточним, – улыбнулась Оля, и ее улыбка снова не дошла до глаз.
Позже, когда Кристина собралась уходить, произошло второе смещение. Оля обняла ее на прощание, и ее объятие снова затянулось. Она смотрела не на Кристину, а куда-то поверх ее плеча, прямо на Вадима, который стоял в стороне. Ее взгляд был тяжелым, проницающим, полным какого-то странного, холодного знания. Он длился всего мгновение, но Вадиму показалось, что время остановилось. В нем не было ни гнева, ни подозрения в их привычном понимании. Была тишина. Глубокая, звенящая, невероятно опасная тишина, таящая в себе угрозу более страшную, чем любой скандал.
Дверь закрылась за Кристиной. В прихожей воцарилась тишина, которую не решался нарушить ни он, ни она. Оля медленно повернулась к нему.
– Странная она какая-то сегодня, не находишь? – произнесла Оля задумчиво, глядя на закрытую дверь. – Напряженная. Как будто что-то скрывает.
Ледяная рука сжала его сердце. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
– Не заметил, – пожал он плечами, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Показалась обычной.
– Возможно, – Оля повернулась и прошла в гостиную, оставив его одного в прихожей с бешено колотящимся сердцем.
С этого дня жизнь превратилась в адскую пытку подозрений. Паранойя стала их постоянной спутницей, шепотом звуча в ушах, искажая каждое слово, каждый жест. Оля не задавала прямых вопросов. Не проверяла его телефон, не устраивала допросов. Ее оружием была ее тишина. Ее взгляды. Ее едва уловимые, но безошибочно направленные уколы.
Она могла сидеть с ним вечером, читать книгу, и вдруг, без всякого повода, сказать:
– Знаешь, мне вчера приснилось, что ты куда-то уходишь. А я стою и не могу крикнуть, чтобы тебя остановить. Смешной сон, да?
И она поднимала на него глаза, ясные и спокойные, а он чувствовал, как по его телу разливается леденящий жар.
Она могла, проходя мимо, «случайно» положить руку ему на шею, как раз на то место, где был след от ее зубов, уже почти заживший, но все еще чувствительный. И спросить с мнимой нежностью:
– Ты чего вздрогнул, родной? Устал, наверное.
Он начал ловить себя на том, что анализирует каждое ее слово, каждый вздох. Он искал в ее поведении скрытые смыслы, тайные обвинения. Он стал заложником собственной вины, и Оля, казалось, прекрасно это понимала. Она не нападала. Она лишь держала его на прицеле, позволяя ему самому изводить себя страхом.
Встречи с Кристиной стали редкими и проходили в еще более гнетущей обстановке. Они уже не могли говорить открыто даже на нейтральной территории. Их диалоги превратились в отрывистый, полный паники обмен фразами.
– Она что-то знает, – шептала Кристина, вцепившись в его руку в полутемном углу того же бара «Грань». Ее глаза были огромными от страха. – Я чувствую. Она смотрит на меня так, будто я уже во всем призналась.
– Она ничего не знает, – пытался он убедить ее и самого себя. – Это нам кажется. Мы сами себя накручиваем.
– Нет! – она тряхнула головой. – Ты не видел, как она на меня смотрела, когда я уходила. Это был не просто взгляд. Это был… приговор. Молчаливый приговор.
Они не могли больше касаться друг друга с тем же животным восторгом. Их секс, если он случался, был теперь другим – поспешным, нервным, лишенным той сладкой горечи падения. Теперь в нем была только горечь страха. Они словно пытались в этом огне забыться, сжечь свою паранойю, но она лишь разгоралась сильнее, оставляя после себя горстку пепла и всепроникающий, тошнотворный страх.
Вина, которую они носили в себе, стала подобна ожогу. Сначала – острому, жгучему. Потом – ноющему, постоянному. Он мешал спать, есть, дышать. Он проявлялся в нервном тике, который у Вадима начинал дергать глаз, когда Оля заводила разговор о доверии. В том, как Кристина вздрагивала, когда ее телефон внезапно звонил, и на экране всплывало имя Оли.
Они ходили по острию ножа, балансируя над пропастью, и прекрасно понимали, что одна неверная деталь, один случайный взгляд, одно неосторожное слово – и они рухнут вниз. А внизу их ждала не просто яма. Их ждал холодный, расчетливый гнев человека, который, они это чувствовали, уже давно перестал быть жертвой и готовился стать палачом.
Однажды вечером, за ужином, Оля совершенно спокойно, наливая себе минеральную воду, сказала:
– Кстати, я вчера разговаривала с подругой. У нее муж завел роман на стороне. Знаешь, что самое интересное? Она поняла это не по помаде на воротнике и не по духам. Она почувствовала это кожей. Говорит, когда он прикасался к ней, его руки были чужими.
Она подняла на него свои ясные глаза и улыбнулась.
– Смешно, правда? Как люди могут до такого додуматься.
Вадим отложил вилку. Еда в его рту превратилась в безвкусную массу. Он смотрел на свою жену, на ее безупречное лицо, и видел в нем незнакомца. Холодного, умного и безжалостного противника, который вел свою игру, даже не утруждая себя объявлением войны. Его тишина была громче любого крика. И в этой тишине они с Кристиной медленно сходили с ума, нося свою вину, как раскаленный ожог, который не заживал и не давал забыть ни на секунду о том, что они сделали.
Глава 5
Адреналин выветрился, оставив после себя тяжелый, липкий осадок. Они лежали в номере дешевого мотеля на окраине города, куда можно было заехать, не предъявляя документов, и где ковры пахли дезинфекцией и чужими грехами. Солнечный свет, резкий и беспощадный, пробивался сквозь щели в шторах, разрезая полумрак и выхватывая из теней неприглядные детали: пятно на потолке, потрескавшуюся крану на стуле, их одежду, брошенную на пол в спешке.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: