Улица Светлячков

– Да ладно ломаться, Талли. Сама знаешь, что хочешь.

Он толкнул ее, и она упала на спину, прямо на землю, больно ударившись головой. На мгновение перед глазами все поплыло. А когда мир вернулся в фокус, Пат уже стоял на коленях у нее между ног. Ее ладони, сложенные вместе, он одной рукой прижимал к земле.

– Вот это мне по вкусу, – сказал он, раздвигая ей ноги.

Задрал топ, уставился на ее обнаженную грудь.

– О да…

Накрыл одну из ее грудей рукой, больно ущипнул за сосок. Потом рука скользнула вниз, под пояс ее джинсов, в трусы.

– Не надо, пожалуйста… – Талли вся извивалась, отчаянно пытаясь вырваться, но это, казалось, только сильнее его возбуждало.

Пальцы скользнули ей между ног, резко толкнулись внутрь, задвигались в ее теле.

– Ну же, детка, расслабься, тебе понравится.

Талли почувствовала, как по щекам побежали слезы.

– Не надо…

– О-о да… – Он навалился на нее, придавил к мокрой холодной траве своим весом.

Слез было так много, что она сама чувствовала на губах их соленый вкус, но Пату, похоже, было все равно. Его поцелуи переродились во что-то совсем иное – склизкое, сосущее, зубастое; но боль, которую они причиняли, вдруг показалась едва ощутимой, когда по животу ударила пряжка его расстегнутого ремня и в тело резко вонзился его член…

Она крепко зажмурилась, не чувствуя ничего, кроме этой боли, разрывавшей плоть между ног, царапавшей внутренности.

А потом все кончилось. Пат скатился с нее, улегся рядом, прижал ее к себе, поцеловал в щеку, как будто то, что произошло между ними, называлось любовью.

– Эй, да ты плачешь. – Ласковым движением он убрал волосы с ее лица. – Ты чего? Я думал, ты хочешь.

Она не знала, что ответить. Как и все девочки, она частенько представляла себе, как именно лишится девственности, но ни разу в ее грезах это не происходило вот так. Она уставилась на него, не веря своим ушам.

– Хочу? Вот этого?

Морщинка досады расчертила пополам его гладкий лоб.

– Хорош, Талли, пойдем танцевать лучше.

От этого его тона – почти робкого, будто он и вправду не мог взять в толк, с чего она так взбеленилась, – стало только хуже. Она, видно, поступила плохо, вертела перед парнем хвостом, а как дошло до дела – сдала назад. Вот что бывает с девчонками, которые такое себе позволяют.

Еще с минуту он лежал рядом, глядя на нее, затем поднялся и натянул штаны.

– Как знаешь. Короче, мне выпить надо. Пошли.

Талли отвернулась, легла на бок.

– Отвали.

Она чувствовала, что Пат еще рядом, смотрит на нее.

– Ну, блин, ты так на меня вешалась, я подумал, ты хочешь. Нельзя делать вид, что на все готова, а потом обламывать. Пора взрослеть, малолеточка. Сама виновата.

Ни слова не говоря, Талли закрыла глаза и испытала облегчение, когда он наконец ушел, оставил ее в покое. В кои-то веки она была рада остаться одна.

Лежа на голой земле, она чувствовала себя разбитой, уничтоженной, но мучительнее всего было осознавать, что она сама в это вляпалась по глупости. Примерно через час она поняла, что вечеринка на исходе – машины потихоньку разъезжались, гудя моторами, с шорохом разбрасывая гравий из-под колес.

А она все лежала, никак не могла заставить себя пошевелиться. Сама виновата – с этим не поспоришь. Тупая малолетка. Любви ей захотелось.

– Дура, – прошипела она, сумев наконец приподняться и сесть.

Медленно оделась, встала. Но, едва выпрямившись, почувствовала, как подкатывает тошнота, и ее тут же вырвало – прямо на любимые туфли. Когда рвотные позывы отступили, она наклонилась, подобрала сумку и, прижав ее к груди, тяжело заковыляла обратно к дороге.

В такой час машин совсем не было. Вот и хорошо. Хотя бы не придется никому объяснять, почему у нее в волосах застряла куча сосновых иголок, а туфли заляпаны рвотой.

По пути домой она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что случилось, – вспоминала, как Пат улыбался ей, приглашая на вечеринку; как нежно поцеловал ее в самый первый раз; как говорил с ней – будто она что-то для него значила; а потом вспоминала того, другого Пата, его грубые лапы, настойчивый язык, цепкие пальцы, его твердый член и резкие движения, которыми он раз за разом загонял его внутрь.

И чем больше она думала об этом, тем плотнее смыкалась вокруг нее стена одиночества.

Если бы она могла довериться кому-то, все рассказать. Возможно, стало бы легче, хотя бы чуточку. Да только поговорить было не с кем.

Мало ей двинутой матери, мало того, что отца она в глаза не видела, – теперь обзавелась еще одним секретом, который придется хранить подальше от чужих глаз. Люди ведь скажут: надо было головой думать, прежде чем идти на вечеринку со старшеклассником.

Приближаясь к дому, она шла все медленнее. Ей казалась невыносимой одна мысль о том, чтобы вернуться туда, остаться один на один со своим одиночеством – в этом доме, который должен был служить ей убежищем, но никогда им не был, с этой женщиной, которая должна была любить ее, но никогда не любила.

Серая соседская лошадь подошла к изгороди и тихонько заржала.

Талли перешла дорогу и поднялась по склону холма. Остановившись у изгороди, она вырвала из земли пучок травы и поднесла к лошадиной морде.

– Держи, мой хороший.

Лошадь понюхала траву и, фыркнув, потрусила прочь.

– Она морковку любит.

Талли резко вскинула голову и увидела соседскую девчонку, сидевшую на изгороди чуть поодаль.

Несколько минут прошло в молчании, тишину нарушало лишь тихое ржание старой кобылы.

– Поздно уже, – сказала соседка.

– Ага.

– Мне нравится тут сидеть по ночам. Звезды такие яркие. Иногда, если очень долго смотреть в небо, начинает казаться, что они парят вокруг, как светлячки. Может, поэтому улицу так назвали. Ты, наверное, думаешь, что я совсем ненормальная, раз несу такую чушь.

Талли хотела ответить, но не смогла. Где-то глубоко-глубоко внутри ее била тяжелая, крупная дрожь, и все силы уходили на то, чтобы стоять спокойно.

Девчонка – Кейт, так ее вроде бы звали – грациозно соскользнула с изгороди. На ней была безразмерная футболка с «Партриджами»[19 - «Семья Партридж» (1970–1974) – американский музыкальный ситком.], рисунок весь потрескался и начал отслаиваться. Она подошла ближе, чавкая резиновыми сапогами по грязи.