Соловей

Запомни это, мысленно убеждала она себя. Как солнце играет в его кудрях, любовь в карих глазах, потрескавшиеся губы, целовавшие ее лишь час назад.

Через раскрытое окно она расслышала неторопливое клоп-клоп-клоп – лошадь бредет по дороге, тащит телегу. Наверное, это мсье Киллиан везет цветы на рынок. Будь она во дворе, он обязательно остановился бы, и подарил ей цветок, и сказал бы, что тот не может соперничать с ее красотой, а она бы улыбнулась, поблагодарила и предложила ему выпить глоточек чего-нибудь.

Вианна нехотя отодвинулась. Подойдя к туалетному столику, налила в таз теплой воды из голубого керамического кувшина, умылась. В алькове, служившем гардеробной, за золотистыми тюлевыми занавесками она надела бюстгальтер, кружевные трусики и подвязки. Разгладила на ногах шелковые чулки, пристегнула их к поясу, скользнула в хлопковое платье с воротничком-хомутом. Но когда, раздвинув занавески, она выглянула в комнату, Антуан уже ушел.

Подхватив сумочку, она поспешила вниз к Софи. Комнатка была такой же маленькой, как родительская, с балочным просмоленным потолком, деревянным полом и окном, выходящим в сад. Железная кровать, тумбочка с ночником, шкаф – вот и вся обстановка. Стены украшены рисунками Софи.

Вианна распахнула ставни и впустила свет в комнату.

Как частенько в летнюю жару, Софи сбросила одеяло на пол. Розовый плюшевый медвежонок Бебе спал, прижавшись к ее щеке.

Вианна взяла в руки медвежонка, заглянула в его мохнатую зацелованную морду. Прошлый год Бебе провел в одиночестве на полке у окна, Софи больше нравились новые игрушки.

И вот теперь Бебе вернулся.

Вианна наклонилась, тихонько поцеловала дочь.

Перекатившись на спину, Софи моргнула, открыла глаза.

– Я не хочу, чтоб папа уезжал, – прошептала она. Потянулась за Бебе, почти выхватила его из рук матери.

– Знаю, – вздохнула Вианна. – Я знаю.

Она достала из шкафа любимое платье-матроску Софи.

– Можно я надену венок, который папа сплел?

Смятая корона из маргариток увядала на тумбочке. Вианна аккуратно водрузила ее на голову Софи.

Она думала, что вполне владеет собой, пока не вышла в гостиную к Антуану.

– Папа? – Софи растерянно тронула поникшие маргаритки. – Не уходи.

Антуан опустился на колени, привлек к себе дочь, крепко обнял:

– Я должен стать солдатом, чтобы защищать тебя и маму. Но я очень скоро вернусь, ты даже не успеешь соскучиться. – И голос его дрогнул.

Софи чуть отстранилась. Маргаритковая корона сползла набок.

– Обещаешь, что скоро вернешься?

Приподняв голову, Антуан поймал испуганный взгляд Вианны.

– Да, – произнес он наконец.

Софи довольно кивнула.

Выходя из дома, все трое молчали. Рука об руку они поднялись по склону холма к серому деревянному сараю. Все вокруг заросло золотистой травой, по периметру их владений над оградой нависали кусты сирени, огромные, как стога. Три маленьких белых креста – все, что в этом мире напоминало о детях, потерянных Вианной. Но сегодня она не позволила себе даже смотреть в ту сторону. Ей достаточно переживаний, груза еще и воспоминаний сейчас не осилить.

В сарае стоял их старенький зеленый «рено». Когда все устроились в автомобиле, Антуан включил зажигание, задним ходом выехал наружу и по коричневым ленточкам колеи вырулил на дорогу. Уставившись в маленькое пыльное окошко, Вианна смотрела, как плывут мимо знакомые пейзажи – зеленые луга, красные черепичные крыши, каменные коттеджи, виноградники, редкие чахлые рощицы.

На станцию неподалеку от Тура они прибыли слишком быстро.

На платформе толпились молодые мужчины с чемоданчиками, женщины целовали их на прощанье, дети плакали.

Еще одно военное поколение. Все повторяется.

Не думай об этом, приказала себе Вианна. Не смей вспоминать, как это было в прошлый раз, когда мужчины возвращались домой хромыми, израненными, с обожженными лицами, без рук или ног…

Вианна вцепилась в руку мужа, пока Антуан покупал билеты, потом вел их к поезду. В вагоне третьего класса – удушающе жарко, людей набилось как сельдей в бочку – она сидела, вытянувшись как струна, держала мужа за руку, пристроив сумочку на коленях.

На станции назначения выходило около дюжины мужчин. Вианна, Софи и Антуан шли следом за остальными по булыжной улице очаровательной деревеньки, похожей на все коммуны Турени. Как так случилось, что пришла война, что в этом старинном городе с древними полуразрушенными стенами собирают солдат для отправки на фронт?

Антуан потянул ее к себе. Когда это она успела замереть посреди дороги?

Впереди показались огромные металлические ворота, определенно недавно появившиеся в каменной стене. За ними виднелись ряды временных бараков.

Ворота распахнулись. Появился всадник, приветствующий вновь прибывших, новенькое кожаное седло поскрипывало, запыленное лицо раскраснелось от жары. Солдат натянул поводья, лошадь остановилась, мотнула головой, фыркнула. В небе прогудел аэроплан.

– Привет, парни, – прокричал солдат. – Предъявите ваши документы лейтенанту вон там, во дворе. Быстрей, пошевеливайтесь.

Антуан поцеловал Вианну с такой нежностью, что она едва не разрыдалась.

– Я люблю тебя, – шепнул он, прижавшись к ее губам.

– Я тоже люблю тебя. – Но слова, прежде казавшиеся такими важными, прозвучали совсем незначительно. Что может любовь противопоставить войне?

– И меня тоже, папочка, и меня! – Софи рвалась на руки к отцу. Они обнялись все вместе, еще один последний раз.

– До свидания, – с трудом оторвался Антуан.

Вианна не смогла выдавить ни слова в ответ. Она молча смотрела, как он уходит, растворяется в толпе смеющихся, гомонящих молодых парней. И вот его уже не различить среди них. Металлические ворота с грохотом захлопнулись, звук еще долго эхом разносился в жарком пыльном воздухе, а Вианна с Софи стояли в одиночестве посреди улицы.

Четыре

Июнь 1940-го

Франция

Над темно-зеленым, поросшим лесом косогором высился средневековый дворец. Прямо карамельный замок в витрине кондитерской – леденцовые окошки и сахарные ставенки. Далеко внизу в синеве озерной глади отражались облака. Идеально ухоженный сад позволял обитателям поместья – и, что гораздо важнее, их гостям – прогуливаться по владениям, беседуя исключительно о приличествующих обстановке предметах.

В парадной столовой за накрытым белоснежной скатертью столом, за которым легко уместились бы две дюжины человек, с идеально прямой спиной сидела Изабель Россиньоль. Все вокруг было светлым. Стены, потолок и пол отделаны камнем светло-бежевого оттенка. Своды потолка возвышались футов на двадцать над головой. Каждый звук в этом зале звучал громче, пойманный в ловушку его стылыми стенами, как и несчастные обитатели замка.

Мадам Дюфур стояла во главе стола; строгое глухое черное платье открывало лишь выемку у основания шеи. Единственным украшением была бриллиантовая брошь. (Один роскошный предмет, дамы, но выбирайте его тщательно; всякая вещь имеет свой голос, и ничто не заявляет столь громко и категорично, как дешевое украшение.) Узкое лицо, обрамленное пергидрольными кудряшками, обесцвеченными с такой безудержной целеустремленностью, что вожделенный эффект молодости оказался полностью уничтожен, завершалось тяжелым подбородком.

– Фокус в том, – говорила она хорошо поставленным голосом, – чтобы стать абсолютно неприметной, совершая нужные действия.

Девушки за столом все как одна были одеты в синие шерстяные жакеты и юбки – школьную форму. Зимой это, может, и неплохо, но в этот июньский полдень наряд просто невыносимый. Изабель чувствовала, что обливается потом, и никакое лавандовое мыло не замаскирует отвратительный запах. Она обреченно уставилась на апельсин, покоящийся в центре тарелки из лиможского фарфора. По обе стороны от тарелки в строгом порядке разложены столовые приборы: вилка для салата, вилка для основного блюда, нож, ложка, нож для масла, рыбная вилка. И еще, и еще, до бесконечности.