Дворец утопленницы

– Раз уж ты не пишешь, надеюсь, хотя бы заботишься о себе.

– Забочусь, – с улыбкой ответила Фрэнки. – Честное слово.

– А что Джек? – спросил он язвительным тоном, не заметить которого было невозможно. – У нее как дела?

– Ради меня лицемерить необязательно, – сказала Фрэнки, прекрасно знавшая, что эти двое терпеть друг друга не могут. Ей всегда думалось, что они попросту соревнуются за главное место в ее жизни; впрочем, когда Джек незамедлительно явилась на ее зов, притащив на хвосте Гарольда, казалось, что общая беда даже их способна принудить к перемирию. Судя по всему, перемирие было временным.

– Мне, знаешь ли, психоаналитик говорит, что надо быть добрее.

Фрэнки с трудом сдержала улыбку, представив себе Гарольда беспомощно распростертым на кушетке.

– Слушай, Гарольд, мне надо в магазин. – Это была почти правда. Она глянула в окно: погода стояла пасмурная, облака висели низко, но дождь вроде бы не собирался – и не соберется еще час-другой, если повезет. – Ты мне звони.

Они оба рассмеялись этим словам, прекрасно понимая, что звонить он будет – хочет того Фрэнки или нет. Едва она положила трубку, как телефон затрещал снова.

– Гарольд? – устало, но с улыбкой ответила она.

На другом конце повисла пауза.

– Алло? – раздался слегка приглушенный голос. – Фрэнсис?

– Да, – ответила она, пытаясь угадать, кто звонит.

– Ой, слава богу! Я уж боялась, что не туда попала. – В динамике что-то захрустело, и Фрэнки отодвинула от себя трубку. А когда снова приложила ее к уху, голос сообщил: – Это Гилли.

Она не сразу узнала имя, но тут в памяти всплыла девушка с рынка, неотвязная тревога после встречи с ней, и Фрэнки сама себе удивилась – как могла забыть?

– Я насчет кофе звоню.

– Кофе? – переспросила Фрэнки и в это же мгновение спохватилась: а ведь верно, я обещала, что найду время встретиться. Она мельком задумалась, не получится ли отвертеться, сослаться на дела, о которых вспомнила только сейчас. Но отчего-то решила, что девица непременно ее раскусит, и к тому же любые отговорки лишь отсрочат неизбежное.

– Да, я думала пойти во «Флориан», это на Сан-Марко. Знаете?

Фрэнки не знала, но честно сказать об этом не рискнула, не желая затягивать разговор. Потому, когда Гилли спросила, устроит ли ее «Флориан», кивнула, записала название кафе и как туда добраться – ни единого названия улицы, одни «налево», «направо» и туманные указания вроде «сверните у аптеки, ну этой, которая с большими витринами» – и обещалась быть там назавтра в одиннадцать утра.

– До завтра, – попрощалась Гилли, и раздались короткие гудки.

Только повесив трубку, Фрэнки задумалась, откуда та раздобыла номер телефона, о существовании которого ей самой стало известно лишь через несколько дней после их встречи.

Наутро Фрэнки проснулась поздно и вынуждена была отказаться от ежеутренней ванны, чтобы успеть в кафе вовремя. Удрученная этим обстоятельством и оттого еще менее, чем прежде, настроенная на встречу, она прибыла к «Флориану» в самом скверном расположении духа.

Дорога заняла в два раза больше времени, чем Фрэнки рассчитывала, – следуя указаниям Гилли, она несколько раз вполне буквально упиралась в стену. В конце концов пришлось, мучительно изъясняясь на чудовищном, колченогом итальянском, спросить у прохожего, и лишь после долгих минут судорожной пантомимы ей удалось отыскать нужную улицу. Она несколько смягчилась, когда, толкнув запотевшую стеклянную дверь и протиснувшись сквозь плотную, разогретую толпу, обнаружила, что, по крайней мере, явилась первой, а значит, есть время выбрать столик и пригладить растрепавшиеся волосы. Впрочем, едва обретенное благодушие таяло с каждой минутой. К четверти двенадцатого официант успел подойти к ней три раза и трижды же был отослан прочь, к обоюдному неудовольствию и досаде. Еще через четверть часа она сдалась и сделала заказ – капучино приготовили недостаточно крепким, а принесли чуть теплым. Подождав еще пятнадцать минут, она попросила счет, не желая тратить больше ни минуты своего времени на особу, которая, очевидно, не слыхала о хороших манерах.

Увидев сумму, Фрэнки побледнела. Еще никогда в жизни ей не доводилось платить столь возмутительную цену за самую обыкновенную чашку кофе. Она слышала, что в венецианских ресторанах порой требуют плату за столик, за возможность сидеть в зале и слушать их знаменитую живую музыку, хотя сегодня никаких музыкантов поблизости не наблюдалось. Но сама Фрэнки предпочитала неприметные места, в которых не водилось ни туристов, ни подстерегавших их ловушек, и потому столкнулась с этим впервые. Она мысленно обругала глупую девчонку за то, что выбрала такое претенциозное кафе, а себя – за то, что согласилась прийти. Надо было слушать интуицию, не пришлось бы попусту тратить утро и бросать на ветер деньги, которым нашлось бы применение получше. Если эта девица снова позвонит, разговор с ней будет короткий.

Погода вконец испортилась, похолодало, дождь усилился, и по пути домой Фрэнки злилась пуще прежнего. Перешагнув лужу, она в очередной раз поразилась такой бесцеремонности – что за нахальство, вытащить из дому чужого человека, вовсе не горевшего желанием приходить, а самой не явиться.

Кому расскажешь – не поверят.

Обходя собор, она вдруг почувствовала, как встают дыбом волосы на затылке. Фрэнки замерла, бросила взгляд через плечо. По площади Сан-Марко, как и всегда, бродили толпы народа. Она скользнула глазами по лицам – тем, что не скрывались под зонтами. Но никого не увидела или, вернее сказать, никого не узнала. Все в порядке, просто пальто промокло, шею тронуло холодом. Глупо быть такой мнительной, не школьница уже.

Вернувшись домой, она стащила с себя мокрую одежду и забралась в ванну, окунулась в обжигающе-горячую воду, с удовольствием наблюдая, как розовеет в тепле кожа. Она глубоко дышала, стараясь выбросить из головы подозрения, до сих пор изводившие ее, и предаться вместо этого мыслям о бокале вина, который можно будет налить себе после ванны, а потом запить чем покрепче, просто чтобы разогнать холод.

Уже через час она позабыла о Гилли.

Глава 4

Выйдя из квартиры, Фрэнки закрыла за собой дверь.

Еще одна дверь звонко хлопнула где-то в палаццо, звук разлетелся по всему двору. Она на мгновение замерла, надеясь наконец увидеть кого-то из соседей. Но прошла минута, за ней другая, а на вершине лестницы, ведущей на вторую половину, так никто и не появился. Разочарованная, Фрэнки стала спускаться; стук ее каблуков гулко разносился по безмолвному палаццо.

Прошлым вечером звонила Джек – обсудить таинственных соседей.

– Слушай, – раздался в трубке ее голос, да так отчетливо, будто она сидела здесь же, в гостиной, – я тут говорила с Марией.

– И? Что стряслось? – спросила Фрэнки, уловив в ее интонации нотку беспокойства. Она украдкой огляделась по сторонам, пытаясь угадать, где сейчас шныряет домработница. Ей вдруг пришло в голову, что Джек, быть может, попросила Марию приглядывать за ней, следить за каждым шагом, а то и за расположением духа. Не потому ли та отказалась взять отпуск? Джек замешкалась, и Фрэнки немедленно заподозрила, что так оно и было.

– Она говорит, во второй квартире никто не живет.

Фрэнки резко рассмеялась.

– Не мели чепухи. Я сама слышала. И, между прочим, в прошлый раз тебе об этом рассказывала.

– Я помню, – вздохнула Джек. – Не знаю, что ты там слышала, но точно тебе говорю, это не соседи. Нет никаких соседей. Может, это крыса была? Не хочу тебя пугать, но они там гигантские. У венецианцев даже специальное слово есть. Пантегана. Так называют именно местных крыс. В любом случае, Мария сказала, что зимой обе квартиры обычно пустуют.

Фрэнки решила не спорить.

– Как скажешь, – ответила она. – Но я останусь при своем мнении, что бы твоя Мария ни утверждала. В соседней квартире кто-то живет, если, конечно, это не крысы свет зажигают.

Теперь, открывая дверь на улицу, она невольно обернулась. Замерла на секунду и вдруг уловила какое-то смутное движение в соседском холле. Фрэнки отошла от двери. Она не взялась бы утверждать наверняка, но было очень похоже, что там кто-то есть, кто-то наблюдает за ней. Всего лишь неясный силуэт за окном, но, подумалось ей, определенно человеческий.

Фрэнки была не из тех, кто верит в призраков, и не из тех, кто пугается теней и ночных шорохов. Одного этого хватило, чтобы она немедленно пересекла двор и с мрачной решимостью вдавила кнопку звонка.

– Есть кто дома?

Ответа не последовало. Фрэнки еще немного подождала – если она угадала и там действительно живут старики, то им потребуется пара минут, чтобы подойти к домофону и ответить. Она снова взглянула в окна холла, ладонью прикрывая глаза от солнца. Никого.

Но еще недавно там кто-то был. Что бы ни говорила Джек, в чем бы ни убедила ее Мария, Фрэнки нисколько не сомневалась, что видела в окне человека. Странно только, что он прячется, особенно теперь, когда его очевидно заметили. Наверное, просто ценит уединение, предположила она, признавая, что в Лондоне и сама не стала бы открывать дверь посторонним. Пришлось напомнить себе, что здесь она посторонняя, всего лишь иностранка, на время остановившаяся в палаццо, а хозяева этой квартиры, быть может, коренные венецианцы, которые живут здесь несколько десятилетий. Неудивительно, что они тайком приглядывают за новой соседкой.

Она повернулась уходить – пожалуй, и к лучшему, что те не ищут знакомства. В Лондоне Фрэнки сроду не знакомилась с соседями, до сих пор никого из них не знала, хотя почти всю сознательную жизнь провела в одной и той же квартире. С чего бы вести себя иначе в Венеции, это на нее совсем не похоже.

Напоследок бросив взгляд через плечо, она вышла на улицу.

Этим утром Фрэнки решила отправиться во Дворец дожей.

Уверенно прошагав по необъятным залам и бесконечным коридорам, миновав вереницы монументальных полотен, преодолев угрюмые казематы, чьи стены еще хранили послания заключенных, встретивших здесь свой конец, она добралась до места во дворце, которое любила больше всего. Стоя на Мосту Вздохов, представляя себе узников, бредущих по этому коридору навстречу смерти, она вдруг вспомнила стихи Байрона, которые учила еще в школе. Она никогда особенно не любила Байрона, считала, что в нем всего чересчур, с избытком, как и у остальных романтиков, которые только и знали, что предаваться мрачным раздумьям самого туманного и загадочного толка. Вот Шелли, подумала она, другое дело. Большинство читателей превозносили «Франкенштейна», которому одна только история создания (не всякий роман родится из рассказа, звучавшего некогда у камина на вилле Диодати[11 - Особняк в Швейцарии, где летом 1816 года останавливались лорд Байрон и Джон Полидори, а также часто бывали Мэри и Перси Шелли, снимавшие дом неподалеку. Собираясь на вилле, они развлекали друг друга историями собственного сочинения, две из которых, «Франкенштейн» Шелли и «Вампир» Полидори, впоследствии стали знаковыми произведениями готической литературы.]) придавала некий дешевый лоск, но Фрэнки всегда привлекали менее известные ее произведения, в том числе один апокалиптический роман[12 - Речь о романе «Последний человек» (The Last Man, 1826), действие которого происходит в мире будущего, объятом эпидемией чумы.], читая который она не раз пыталась представить себе, каково было бы оказаться последней женщиной на земле.

Она вытянула руки, коснулась стен по обе стороны и прошептала: «В Венеции на Ponte dei Sospiri, где супротив дворца стоит тюрьма»[13 - «Паломничество Чайлд-Гарольда», песнь четвертая. Здесь и далее цитируется в переводе В. Левика. Ponte dei Sospiri – Мост Вздохов (ит.).]. Она попыталась припомнить продолжение, но слова ускользали. В поэме вроде бы говорилось, что все преходяще, что город изменился и величие его с годами оскудело, а красота померкла. Но все же – это Фрэнки помнила совершенно отчетливо – образы той Венеции живы, если не в реальности, то в искусстве, в незыблемом мире слов. Глядя вниз, на водную гладь, Фрэнки искала в памяти нужную строчку, ведь учила когда-то. «Иным завоевать она сумела грядущие века и племена». Вот оно. Без своих дожей Венеция никогда не будет прежней, ее блеск и роскошь остались в далеком прошлом, но все же навсегда запечатлелись в словах, написанных о ней, в бессмертных строках Шекспира, Отуэя и множества других творцов, которых она веками притягивала и очаровывала. Венеция прошлого никогда не исчезнет без следа, и пусть туристы сколько угодно бродят по улицам, ища ее и не находя, – всегда останутся те, кто знает, где искать, кто помнит, что она увековечена в словах, которым не страшны ни время, ни наводнения.