Лунный Дар

– Так у тебя детишки, большой и страшный зверь, – волк наклонил голову набок, слушая очень внимательно. – Беги к ним скорей.

Волк будто понял меня, встряхнулся, убежал.

Почувствовала тяжелый взгляд. Оглянулась. Представляете немой укор в исполнении кота?

Молча пошли дальше.

Через час началась одышка. В горле пересохло. Ладони вспотели. Я присела возле огромного дуба.

Кот, видимо решив сменить гнев на милость, подошел ко мне.

– Что-то мне нехорошо, котик, – пожаловалась Муру.

– Конечно, ты же тому волку столько тепла отдала! – ворчливо отозвался кот.

В груди разлился комок горечи. Тяжело дышать. Провела по лицу. Мокро. Плачу я что-ли?

– Говорил же тебе, надо забрать! А ты что сделала? – ворчал кот, устраиваясь на моих коленях. От Мура разливалось приятное тепло. Я прикрыла глаза.

Проснулась. Утренняя роса. Птички поют.

Это я что весь вчерашний день и ночь проспала? Кот беззастенчиво дрых на мне, раскинув лапы.

– Мур, – тормошила я кота, – проснись.

Кот продолжал спать.

– Да что ж такое, – взяла его на руки, он не отреагировал. – Ты же тяжелый. Я тоже хочу на ручках кататься.

Мы пошли.

Там, где садится солнце, в двух днях пути, в одном, поправила я себя, находится город Колтон.

Глава 8. Старый знакомый

Идти с котом на руках было неудобно и тяжело. Развязала узел на рубашке, засунула Мура под нее, перевязала веревкой.

Мой кенгурёнок безмятежно спал.

Стало легче.

Мысли текли, сменяясь одна другой. Что там Велиар говорил? В этом мире есть магия, которая делится на светлую и темную. «Всех обвиненных в темной магии сжигают на костре». Темной, как я поняла, обладают ведьмы. А светлой? Неизвестно.

Дальше. В этом мире есть чума. И вряд ли они уже изобрели стрептомицин. У нас догадались только в середине двадцатого века. Хотя, может у них все по-другому, и болезни они лечат магией. Велиар сказал «свирепствует чума». Я вздрогнула.

«Идут войны». Вот это хуже чумы. Война это страшно.

В войне герои на поле боя, где враги, не щадя живота своего сражают врагов. В то время как в тылу, в городах и селах, где не ведутся боевые действия, люди трудятся в три смены, напевая патриотичные песни, изготовляя патроны для своих героев.

Как бы не так. В войне нет романтики. И в школе учителя быстро развенчивают сей ореол.

Во всяком случае в нашей гимназии. Во всяком случае наша учительница истории Татьяна Петровна, поправляя очки на переносице, тыкала указкой на картинку, и говорила нам, семиклассникам.

– Это война.

На картинке изображение толстой женщины за прилавком. Торговала она мясом. Разных размеров куски лежали, были развешены на стеночках.

– Как вы думаете, дети, чье это мясо?

Шок.

Без комментариев.

В университете седовласый импозантный Иван Сергеевич указкой не тыкал. Он показывал слайды.

– Представьте, что вы смотрите новости, – вещал он нам, второкурсникам, – Вот вам говорят – убит пожилой мужчина. Какие эмоции вызвало у вас это сообщение? Далее. Убита пожилая женщина.

Были перечислены: мужчина, женщина, беременная девушка, ребенок.

– Чувствуете, как по мере перечисления меняются ваши чувства? Кого жальче?

На войне жалости нет, узнали мы. Вспомнили даже пирамиду Маслоу. Что важнее всего для человека? Правильно, безопасность. В те моменты, когда твоя жизнь висит на волоске, ты не задумываешься ни о самореализации, ни о комфорте, ни о пропитании. Надо выжить.

Люди – это просто высокоразвитые животные. Что делает общество во время войны, когда речь идет об истреблении?

Сначала за борт жизни идут старики. Они бесполезны, думает многоголовое животное, именуемое обществом. Хотя, кто знает. Может и не думает, но так есть.

Затем туда же идут дети. Почему они? Да потому что люди, достигшие половой зрелости и до достижения седых волос, могут воспроизводиться. Потому что они потом еще нарожают. И потому что они в силах дать отпор врагу. Не допустить геноцид.

Встанет грудью солдат на защиту младенцев и детей, которых не успели вывезти в безопасное место. И падет. И те, кого он защищал, не выживут. Он поступит умнее. Уйдет, оставит их, чтобы потом на поле боя упоенно вырезать врагов. Не потому что он так решил, а потому что так диктуют инстинкты. Инстинкты того многоголового монстра.

Я жалею, что слышала это, я жалею, что знаю это. Я не хочу этого знать.

Мы, поколение, выросшее на Рэмбо и Терминаторе, Крепком орешке, не только мальчики, но и девочки увлекались подобными фильмами, воспринимаем оторванные головы и горы трупов на экране нормально. Экш. Нет. Просто нормально. Зато главные герои – няшки.

Мы, студенты исторического факультета, погрязшие в фактах и статистиках, просто подсчитывали – ага, здесь сто тысяч погибших, а здесь триста. Пытались вызубрить битвы каждой из войн, сдавая на зачетах, и сразу забывая.

Пока не открылись глаза и не пришло понимание, что за каждым боем смерти людей. За каждым солдатом – жизнь.

Война это страшно.

Один из моих однокурсников воевал в Дагестане. Боевые действия велись вяло. Убитых среди наших был один.

– Ты убивал людей? – спрашивала я у парня немногим старше себя. И не дождавшись ответа, – Не каждый бы смог.

– Каждый, – услышала в ответ.

Компанейский парень. Убивал людей. По-настоящему. И жил дальше.