Там чудеса

Пир обещал быть славным, и радовались скорому счастью Руслана и Людмилы все или почти все. Даже самая темная душа в Яргороде, ждавшая эту свадьбу сильнее прочих.

Глава IV

Путь до капища и обратно сном полуденным промелькнул, видением. Казалось, только отплясали свое дружки у ворот, отдарились от ватаги девиц тканями дорогими, каменьями разноцветными да деревянными игрушками, а вот уже и Людмилу вывели за порог.

Укутанная в снежную паволоку[9 - Паволока – шелковая ткань.] с головы до пят, сама она и шагу ступить не могла, чтоб со стеной не столкнуться, так что княгиня и нянька держали невесту под руки и походя наставляли.

– Не вертись…

– Не дергайся, когда плеть щелкнет, – то лишь покров срывают…

– Молчи, пока волхв не кивнет…

– Фира здесь? – перебила Людмила приглушенно.

– Здесь, здесь. Куда она денется?

Фира шла прямиком за ними и легонько коснулась кончиками пальцев ее напряженной спины, успокоила:

– Я буду рядом.

И почти не нарушила слова, хотя в тот же миг ее оттеснили, отгородили, вытолкали прочь из шумного кокона.

Впрочем, в стороне и дышалось свободнее, и видно было лучше. И спешившегося Руслана, который скинул сапоги да так и шагал до капища босоногий. И расписную телегу, где средь охапок цветов сидела невеста, все еще прикрытая паволокой, слепая и будто окаменевшая. И новые пляски дружек, теперь уже с клинками: тонкими, изогнутыми. Фира таких раньше не встречала, но знала, что железо не просто мелькает в воздухе, а обереги чертит – пусть не прочесть ни одного, так и не для нее они предназначены.

Боги-то уж наверное прочтут.

Песни тоже пели: парни – про подвиги Руслана, девицы – про красоту и кроткий нрав Людмилы. И вроде простые слова, незамысловатые, но Фира никак не могла уловить нить и прошептать хоть парочку.

Потому шептала то, что шло на ум: то ли заговор ведьмовской, то ли полустершуюся из памяти луарскую молитву. И силу придремавшую по крови разгоняла, чтоб не теряться в случае опасности, сразу в бой ринуться.

За воротами детинца зашумели пуще прежнего – а может, просто голосов стало больше. Полетело под смазанные шустрые колеса телеги зерно, забили в бубны глумилы, закружили вокруг вереницы гостей ароматные лепестки…

– Срывай! – вдруг заорал кто-то даже не из высыпавшей на улицы посада толпы, а будто из далекого окна, и его тут же поддержали:

– Срывай! Срывай!

Посмотреть на невесту хотелось всем.

Фира не поняла, кто именно щелкнул плетью – не то коренастый колченогий дядька Руслана, не то рослый побратим его, Третьяк, – но от резкого свиста вздрогнула, охнула и едва не бросилась к телеге.

Благо удержалась. Не нужна была никому ее помощь.

Покров с Людмилы слетел что ветром сдуло и белым облаком опал за спиной, накрыв цветы и явив зевакам желанное. Ту, кого отдавал Яргород в руки южному князю; ту, от которой глаз было не отвести.

Рассыпанные по спине и плечам волосы ее мерцали в солнечных лучах, словно из них и сотканные; опущенные черные ресницы трепетали, на румяных щеках виднелись ямочки от несмелой улыбки, а расшитый серебром алый наряд не оставлял сомнений в том, чья именно дочь станет сегодня женой.

Княжна на миг вскинула руки, точно крыльями взмахнула, показались в прорезях длинных рукавов тонкие пальцы, и телега тронулась дальше под радостный гомон толпы. И, верно, только Фира заметила, как сбился с шага Руслан, как, заглядевшись на Людмилу, чуть не врезался в побратима, и тот со смехом обхватил его за плечи и потащил вперед.

Когда миновали улицу мастеров, Фира остановилась на мгновение перевести дух. Капище было все ближе, посадский люд отставал и расходился, да и кое-кто из днешних предпочел влиться в шумные гулянья за стеной и не тревожить лишний раз суровых идолов: кто долгов старых стыдился, кто требу в душе копил.

Не про всех было это зрелище, так, может, и Фире не стоило идти в чужой храм?

Пусть совсем непохожий на привычные ей, темные и гулкие, пропахшие ладаном и воском, где скорее услышишь горестные всхлипы, чем смех. И все же то был храм… поросший зеленью и открытый светилам.

Вскоре поезд свадебный совсем поредел и распался: развернули обратно к княжьим хоромам старики, разметалась округ пограничных камней молодежь, и шагнули под взгляды резных деревянных богов, где уже ждали волхвы да великий князь, лишь Руслан с побратимом и княгиня Чаяна под руку с Людмилой. Та, слезая с телеги, к Фире обернулась, разомкнула губы, будто сказать что-то хотела, но смолчала и глаза отвела.

Сердце зашлось от дурного предчувствия, сила в ладони хлынула, так что пришлось кулаки стиснуть, ни капли не выпустить.

Шагнуть в круг Фира так и не решилась – слишком остро ощущалась мощь чужих богов, слишком ярко сияли нити, протянувшиеся от идолов к затылкам жрецов, слишком холоден был запах жертвенной крови, явно пролитой совсем недавно. Капище полнилось силой и пугало, несмотря на летний солнечный день. А еще манило, притягивало, желая то ли напоить ведьму до отвала, то ли, наоборот, выпить досуха.

Фира едва не потерялась в его зове, потому отступила на шаг, еще на один и еще, пока не смогла дышать полной грудью, и за ритуалом следила из-под полуприкрытых век.

Голоса волхвов сливались в песню, голос князя Владимира гремел громом, а где-то меж их словами – или то лишь чудилось – шелестели и другие голоса, нездешние. Все сильнее пахло кровью (князья резали ладони и Перуну дань отдавали), палеными перьями (сжигали на алтаре остатки жертвенных птиц) и дикими травами. Клубился у ног жениха и невесты наползший на холм невесть откуда белесый туман.

Лишь когда надел Руслан любимой на голову золоченый обруч, когда получил взамен такой же, когда связали их руки красным рушником и повели по кругу, Фира сморгнула набежавшие слезы и улыбнулась.

Вот и всё. Почти всё…

Из священного круга Руслан и Людмила вышли рука в руке, как муж и жена. Прекрасные, неуловимо похожие, светловолосые, оба в алом с серебром и такие счастливые, что смотреть больно.

Бросились к ним тут же друзья, подружки и родня, кто не успел разбежаться, только великий князь с княгиней так и не покинули капища, остались с волхвами, глядя вслед развеселой молодежи.

Фира тоже подошла к Людмиле, обняла ее крепко, губами виска коснулась, затем кивнула Руслану, теперь хмурому и следящему за каждым ее движением, будто в ожидании подвоха. Язык тут же зачесался сказать что-нибудь едкое, уколоть, как всегда случалось при встрече с ним, но Фира удержалась. Улыбнулась только широко-широко и подмигнула – пусть в догадках теряется и ищет за пазухой проклятый ведьмовской мешочек, – а потом посторонилась, уступая место нетерпеливой Вьялице, что уже дергала ее за рукав.

Обратно в детинец так и шла сбоку, краем глаза за Людмилой приглядывая, но не приближаясь.

– Ну что, луарка, готова со мной постель молодым греть? – Рядом вдруг появился Третьяк и лапищу тяжеленную Фире на плечо плюхнул.

Она крякнула, чуть не переломившись, и рассмеялась:

– Не ту зазываешь. Сваха во-о-он там вышагивает, и она явно готова.

Традиция лежать на свадебных перинах вперед жениха и невесты тоже казалась ей дикой, но забавной. Ничего похабного тут не было: дружка и сваха могли едва присесть на постель, и та уже считалась согретой, но все ж Фира радовалась, что не ей выпала эта честь.

– Ты ее видала? – возмутился Третьяк, даже не повернувшись в указанную сторону. – Моя бабка помоложе будет.

– Значит, руки держи при себе, чтоб не женили вслед за другом.

Ладонь его, большая, горячая, так и лежала на ней, и неугомонный большой палец двигался, забирался под ворот, поглаживая кожу, отчего к лицу приливал жар. Фира не могла понять, нравится ей это или нет, и злилась, потому потерпела пару шагов и плечами передернула, освобождаясь.

Третьяк хмыкнул, но рядом остался, не ушел.

– Недобрая ты, ведьма, ох, недобрая, – покачал головой. – Я, может, и не прочь с женой домой вернуться, но мне принцессу подавай, а ты нос воротишь. Плясать-то хоть пойдешь?

Фира глянула на него исподлобья, с трудом сдерживая улыбку, и снова на дорогу уставилась. Хорош, зараза. Не так красив, как Руслан – тот напоминал дикого кота, мощного и крепкого, но гибкого и проворного, а Третьяк, скорее, медведя после спячки. Такой же огромный, взъерошенный, бурый и темноглазый. Но не было в этой тьме ни капли зла, лишь льющееся через край веселье.

– Плясать пойду, – наконец отозвалась Фира и все же уцепилась за подставленный локоть.