Карамель. Новый Мир

– Отдохнули, мисс Голдман? – спрашивает докучливый водитель.

Без интереса выдыхаю:

– Что я говорила про болтовню? Домой, конечная на сегодня.

Меня валит с ног появившаяся из ниоткуда усталость; та разливается по венам, будто атрофируя конечности. Хочется забраться под одеяло и существовать там: спрятаться от серого Нового Мира и его серых жителей. Мгновением раньше мы веселились в отделах, обласканные вниманием обслуживающего персонала, и не знали тоски. Стоило остаться наедине с мыслями – итог. Поразительно.

– Улица Голдман, – объявляет водитель, когда мы спускаемся на посадочное место. Дорога была быстрой, неужели я задремала? Не люблю спать в машине, потому что не люблю терять бдительность, люблю контролировать ситуацию и окружение. – Вы заснули, решил не будить вас раньше времени, мисс Голдман.

Всё-таки.

– Известно, в какое время забирать меня утром? – отвлечённо спрашиваю я.

– Да, разумеется.

– Мисс Голдман, – поправляю я. – «Да, разумеется, мисс Голдман». На конце каждой фразы – обращение.

– Прошу прощения, мисс Голдман.

Янтарные глаза словно бы улыбаются – задорно, неприхотливо.

Жду секунду. Вторую и третью.

Жду.

Ждёт.

Ждём.

Кажется, он забылся. Точно ли работал когда-либо водителем уважаемых лиц?

– Нажми кнопку, чтобы открыть дверь, – припоминаю я.

– Ой! – восклицает водитель и роняет взгляд на панель управления, поспешно ударяет комбинацию и выпускает меня. – Ой, мисс Голдман, – тут же поправляется он.

Что за клоун.

Выхожу и бреду к дому.

Хотя не могу не отметить – янтарные глазки позабавили меня.

События третьего дня

День начинается всегда одинаково. Я стою в ванной: напротив зеркала, с набранным стаканом воды. Первая таблетка отправляется в рот. Запиваю. Вторая. Запиваю. Третья. Пью. Четвёртая – достаю её предельно аккуратно; блистер неудобный, капсула может выпасти из него. Несколькими днями ранее это и произошло: таблетка упала в раковину. Я не успела поймать её; прокатилась по мраморной поверхности и отправилась в водопровод. Признаваться в том, что у меня из рук выпало дражайшее лекарство, не хотелось (придётся подавать документ, ведь каждая капсула под счёт), посему я сделала вид, будто ничего не произошло. Но произошло. Сопоставить легко. Я не приняла таблетку лишь раз и в тот же день – точнее вечер – заснула раньше комендантского часа и наблюдала беспокойные сны. Я тонула. Произносила речь про Создателей и тонула. Здоровые люди не наблюдают снов, абстрактное мышление есть отклонение. Вчера я выпила полагающуюся по графику таблетку, и ночь была спокойной. Правильной. Умеренной. Я не видела сны, я отдыхала в самом деле: восстанавливалась, набиралась сил к новому прекрасному дню в Новом прекрасном Мире. Я так рада, что наша медицина совершена и продолжает совершенствоваться. Теперь я знаю, чем чреват пропуск хоть одной выписанной мне таблетки. Запиваю. Итого четыре. Какой странный привкус у воды. Она сегодня горчит, отчего? Или всегда?

Миринда подаёт хлопья из отрубей. Ворошу их пальцами, не притрагиваюсь.

– Вам подать молока, мисс Голдман? – спрашивает служащая. Напрасно, потому что знает ответ. И я не отвечаю.

Терпеть не могу молоко и заказываем мы его только для того, чтобы мать в этом молоке отмокала. На сегодняшний день в Восточном районе на искусственном пастбище пасётся не больше дюжины коров, посему натуральный и органический напиток не поставляется; только его аналог, создаваемый на заменителе. В Академии показывали фильм об этом, а – после – проводили экскурсию: учащихся возили по фабрикам и заводам, демонстрировали их работу, напутственно обращались: «скоро это будет в вашей власти – внемлите». Немного интересно, но грязно – предпочту вечно сидеть в пыльном офисе и смотреть на затянутое облаками небо. Кажется, Палата Производства точно не для меня.

Поднимаюсь в спальню, чтобы одеться: выбираю наряд, примеряю юбку и рубашку. В Академии установлена форма, введён официальный дресс-код. Девушкам Академии одобрены несколько комплектов: рубашка и юбка с короткими гольфами, платье и длинные гольфы, рубашка и брюки. Всё тёмно-синего цвета – под цвет герба Академии. Юношам Академии также подобраны три комплекта: брючный костюм с рубашкой и пиджаком, отдельно брюки и рубашка, и рубашка с жилеткой. Мне нравится, когда Ромео в костюме с пиджаком, эта представительность его красит. Он становится похож на заседающего в Палате. Я же чередую наряды по дням недели и добавляю множество аксессуаров; Голдман требует отличаться. Вот и сейчас – подкалываю волосы крупным крабом, а на запястья добавляю браслеты. Ромео нравятся мои браслеты. Нравятся запястья. Нравятся гольфы. Так он говорит.

Затем спускаюсь вниз и сталкиваюсь на лестнице с Золото. Не здороваемся. Мы никогда не здороваемся и особо не разговариваем. Миринда подаёт пальто и желает хорошего дня. Креплю дыхательную маску и плавным прикосновением ладони открываю дверь – чип щекочет; иду к посадочному месту, где ожидает водитель. Янтарные глаза говорят:

– Доброго дня, мисс Голдман. Садитесь. Сегодня вы задумчивы.

Он вновь позабыл, что меня раздражают пустые разговоры?

Дверь отъезжает в сторону: заползаю в авто, и мы поднимаемся в воздух. Смотрю на оставшийся по другую сторону окна сад. Гиблый. Точнее – загубленный. Желаю извести его вовсе, стереть с лица Нового Мира, втоптать в плиты, уничтожить. В мыслях моих деревья – перегнившие, с паразитами – валятся, голые ветви стегают друг друга, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле. Я качала их. Я помню их.

– Не сочтите за дерзость, – и водитель перебивает представляемое, – просто вы сегодня, мисс Голдман, смотрите сверх проницательно. Для молодой девушки – это настоящий дар. Думаю, вы им наделены, потому что Голдман.

Льстец.

Водитель, не получив от меня ответной реакции, продолжает:

– А, возможно, проницательность во взгляде особенно ярко прорисовывается из-за маски. Всё лицо сокрыто и потому внимание на глаза. Никогда не задумывались, что второе назначение этих масок – не выдавать эмоции?

– Защитные маски потому и называются защитными: они помогают органам дыхания при передвижении на улице, – перебиваю я. – Не додумывайте вторые смыслы, фантазия не есть хорошо.

– Когда на Золотом Кольце маршируют десятки и сотни обезличенных людей с сокрытыми лицами, что вы чувствуете?

– О подобной глупости не думаю. И вам не советую, ибо мне известно где и как пишутся жалобы.

– Вы когда-нибудь писали жалобу? – серьёзно спрашивает водитель. И добавляет с едва различимым смешком: – Хоть одну? Сдавали кого-нибудь?

– Обыкновенно окружающие меня адекватны и вменяемы: уважают правила Нового Мира и следуют им, не приходится составлять доносы.

– Значит, не писали, – подводит юноша. – Я тоже.

Мне всё равно.

– Нам ещё долго? – спрашиваю я.

– Забыл, что вы не любите бесед. Больше не потревожу.

Однако про оставшееся время не отвечает. Чтоб его…

Двигаемся в сторону Академии. И всё-таки этот пресловутый водитель посадил мысль в моей голове. Гнилую мысль, червивую. В самом деле: двигающиеся по улицам горожане теряют свою индивидуальность, скрываясь за масками одного цвета, покрывая почти всё лицо. Не видно эмоций (их не должно быть, Карамель), не видно разговаривающих (ты не должна смотреть на них), не видно улыбки (улыбка без причины – тревожный звоночек, Кара).

– Хорошей учёбы, мисс Голдман.

Закатываю от недовольства глаза и оставляю авто. Предыдущий водитель был возрастом отца, а потому не позволял таких раскосых вольностей и энтузиазма в разговорах; этот же – как мне кажется – в силу приближённых к моим лет считал дозволенным болтать с ровесницей. Но он ошибся. Мы разные по статусу, по уровню, по образованию, по уму. Мы разные.

Новый Мир такой холодный, особенно по утрам, и ветреный – из-за того, что город построен на высоте. Процент влажности никогда не превышает допустимого уровня (спасибо условному куполу и защитным стенам), норма осадков выпадает изо дня в день идентичная, в дневное время суток температура поднимается до шестидесяти по фаренгейту, в тёмное – опускается к стабильным тридцати пяти, улицы – как я уже рассказывала – ночью обволакивает туман. Нечто, словно бы не подчиняющееся Новому миру, смрад, что выходит из недр города, из его глубины, из пропасти, из самой смерти. Мрак, над которым мы пребывали, нёс в себе ужас, веял забвением и приправлял страхом. Из Острога доносились странные звуки – словно бы работающего механизма титанических размеров. Так стучало сердце нашего города, пока его граждане спокойно спали? Или так звучала жизнь изгнанников и предателей, что были отправлены в низовья?

Из-за химической катастрофы, следующей за описываемым Коллапсом и погубившей большую часть планеты, новым людям пришлось приспосабливаться, создавать свой, отныне контролируемый, микроклимат. Мы огородились защитной стеной. Мы спасли себя. Я называла это куполом, Ромео же – теплицей, вакуумом, клеткой…Неужели он скудоумен и дерзок? Неужели он ошибочен, девиантен?