Мельничная дорога

Когда он прокрался в спальню, жена уже спала. Патрик осторожно разделся в темноте, откинул одеяло и попытался улечься незаметно. Но когда матрас принимал последние фунты его плоти, случилось именно то, чего он старался избежать. И хотя не произошло ничего неожиданного, скрипнуло так громко, что Патрик подпрыгнул.

Жена вскрикнула.

Он поспешно повернулся и ударил ладонью по выключателю лампы, затем поспешил на помощь жене: она боролась с простыней, ее тело извивалось и выгибалось, истерика не отпустила.

– Тихо… – упрашивал Патрик. – Это я, Пэтч, никакой опасности.

Когда он коснулся ее плеч, она снова вскрикнула, пальцы царапали простыню. Патрик понимал: наступает критический момент – жена попытается вырваться. В прошлом это ей удалось всего раз. Крича, что какой-то мужчина приставил ствол к ее голове, она бросилась в кухню и, выхватив из стойки нож, принялась с ним бегать. А он, прижавшись к стене в спальне, звал ее: «Это Патрик, дорогая, Пэтч, милая», и держал у груди свернутую вдвое подушку. Через пять минут она проснулась. Что-то бормотала, ежилась, ходила. Спрашивала: «Где я», вернувшись в спальню с пустыми руками.

Нож Патрик нашел воткнутым в спинку кожаного кресла, из длинного пореза вылезла пушистая белая набивка. В тот день он пользовался этим ножом, чтобы срезать пласт мяса с половины бараньей ноги.

В ту ночь, когда жена испортила кресло, Патрик совершил ошибку – повел себя с ней слишком напористо. И теперь не хотел повторить ее. Надо было избавить жену от кошмара тихим уговором, чтобы не превратиться в персонажа ее сна.

Отбиваясь ногами от одеяла, она почти освободилась.

– Это Патрик, Пэтч, и никого больше.

Жена сбила на лоб ночную маску и моргнула на лампу.

– Что такое? – тихо спросила она, но все еще испуганно.

– Это я, дорогая, ничего не случилось.

– Что я наделала?

– Ничего. – Патрик погладил ее по руке. – Ровным счетом, ничего.

Жена вздрогнула, но не отпрянула. Лицо напряженное, здоровый глаз широко открыт и моргает.

– Ничего не случилось? Что я говорила?

– Ничего, – успокаивая и уговаривая, ответил он.

Жена нахмурилась и потянула ночную маску вниз.

– Где-то была ручка. Я потеряла ручку.

– Утром найдем. Сейчас нечего писать.

– Ручку от кроличьей клетки, глупый! – вздохнула она. – Снег так и валит.

– Тихо… – Он погладил ее по волосам. – Спи.

– Обещай, что не позволишь ему сделать мне больно. – Она устроилась под одеялом. – Даешь слово?

– Тихо…

Утром жена помнила только, что кричала, но не слова. Однако Патрик все равно не мог ей лгать. Как он мог дать жене слово, которое уже нарушил?

– Спи, Ханна, – повторил он и погладил ее по волосам.

Утром в четверг они об этом не говорят, только обсуждают дела друг друга и строят планы на выходные. Жена случившегося не помнила, а Патрик не хотел ей напоминать. Только не сегодня. Она забыла кое-что еще, и он ждал, когда она раскроется солнечному свету. Каждый новый день начинался для Ханны с постепенного пробуждения – сорока минут нетвердого сознания, пока медленно рассеивался окутывавший ее туман.

Это ее состояние Патрик называл грогги. Все равно что жить с пьяным моряком. Ханна спотыкалась, ругалась на подворачивающиеся ноги, проливала кофе, роняла вещи, которые закатывались под кровать или под диван.

А затем преображалась – расцветала навстречу дню.

Патрик придерживался того же образа жизни и домашнего расписания, как перед тем, как месяц назад его уволили с работы.

– Пропустишь, Пэтч?

– Извини, Ханна, я первый.

Как только он слышал, что плеск в душе стихал, начинал варить кофе. А когда приносил кружку, Ханна сидела, завернувшись в полотенце, на краешке кровати и расчесывала темные волосы. Впрочем, не совсем темные. Потому что блестящие. Волосы Ханны светились как коричневое стекло. Она улыбалась, когда Патрик ставил кружку, и во впадине между ее ключиц мерцали капельки воды. Жена нравилась ему такой – только что из-под душа, еще без косметики.

Ханна брала повязку на глаз, поднимала волосы, распускала их поверх резинки. Благодарила и поправляла повязку из черного блестящего атласа. На мгновение Патрику представлялась раковина мидии. Раковина, маскирующая отсутствие моллюска.

Потягивая кофе, жена смотрела на него здоровым глазом и бормотала:

– М-м-м…

Сверкающий голубой глаз, темные блестящие волосы. Они женаты ровно четыре года, но Ханна до сих пор удивляла Патрика – не только своей красотой, этим своим поразительным качеством, но главным образом своим присутствием, невероятным фактом, что она рядом с ним.

Патрик просунул руку в рукав спортивной куртки и коснулся мокрых плеч жены. Карточка торчала у него сзади за поясом.

– С годовщиной, Ханна! – Он протянул конверт.

На мгновение казалось, что она разочарована – скомкала на груди полотенце и впилась в него взглядом здорового глаза. Но затем Патрик понял, что это не разочарование в нем.

– Все нормально, – произнес он. – Дашь потом. И вообще необязательно.

Накануне Ханна работала на месте преступления в Чайнатауне, где совершилось тройное убийство: в обеденное время в маникюрном салоне были застрелены две посетительницы и бывшая жена стрелка. Во второй половине дня Ханна собирала информацию, пытаясь поговорить с детективом Маккласки, который обычно сливал ей «жареные» факты, и к пяти закончила материал для газеты. А вернувшись домой, расплакалась: одна из убитых была на третьем месяце беременности. Так неужели его можно заподозрить, что он обиделся из-за того, что она не нашла полчаса завернуть в магазин открыток и покопаться в разноцветном товаре?

Хотя это уже стало традицией – Ханна не впервые забывала о годовщине их свадьбы, трижды из четырех раз. Превратилось почти в причуду.

– Ничего нормального. – Она поджала губы.

– Не переживай. Открой.

Клапан был приклеен только в середине. Ханна подсунула палец и распечатала конверт, не разорвав. Она всегда сохраняла конверты. Достала открытку, прочитала текст и прижала к груди:

– Какой ты милый, Пэтч!

– Никому не говори.

– Это и так все знают.

Она притянула его к себе, и они поцеловались.