Мельничная дорога

Полицейское управление в лифтах, полицейское управление в коридорах, в форме, в костюмах, в суете, Хибара, Полис-Плаза, один… Ханна это любила, этим жила и дышала.

И оставляла каждый вечер с горечью и радостью. Новостной день с малой кровью – хорошо для города, но кровавая ночь – восторг для таблоидов.

Что же сегодня? Лишь намек на розоватый отсвет, может, и славно для ее парадного настроения. Парадного? Это правильное слово? Вероятно, она перепутала, скорее противоположного? Ханна решила спуститься по лестнице – всего один пролет, хватит, насмотрелась на копов, еще попадутся на выходе. Так и есть, офицер Кон (любит бейсбол, баскетбол, футбол. Команда «Метс», «Нетс», «Джетс», терпеть не может хоккей, две дочери).

– Четыре и двенадцать, Брайан? Четыре и двенадцать? Быть того не может!

– Так и есть, профукали сезон. Но коли ты из «Джетс», что с тебя взять? А тебе спасибо, Ханна, всегда напомнишь о чем-нибудь приятном.

– Что ты! Я бы не посмела. Имела в виду твоих дочерей. Ведь им четыре и двенадцать? Так?

– Хитришь, Ханна? Обойдемся без этого. Вот тебе бы тренировать «Джетс» вместо этого Гения. Более идиотского прозвища я не слышал. А дочерям девять и семь. Зеленая банда? Девять и семь я бы принял.

– А ты взбодрись, и сразу станет легче – девять и семь! С таким результатом в следующем сезоне можно пролезть в плей-оф.

– Мечтать не вредно. Вот что я тебе скажу, Ханна: я люблю своих малышек, но за девять – семь продал бы их молодые души. Приятных тебе выходных!

– Тебе тоже, Брайан. Попробуй посмотреть хоккей. Обними от меня Жасмин и Кейли.

Ханна вышла в вечерний город, где от дневного снега на площади осталась лишь дымка, и наткнулась на Дэниела Очоа (болеет за баскетболистов «Никс», бейсболистов «Янкис», собирается жениться) и Марти Рассела (любимая команда «Девилс», обожает Брюса Спрингстина, семь сыновей).

– До сих пор не получила приглашения, офицер Очоа.

– Еще не назначена дата бракосочетания, леди пресса.

– Что тянешь? Пока соберешься повести под венец Изабелл, у Марти женятся все семь его сыновей.

У Ханны зазвонил телефон.

– У невесты двенадцать тысяч кузенов и кузин, и все хотят есть. Мне придется копить до Судного дня.

– Почему так рано сваливаешь, Ханна? Пятничный вечер, все только начинается.

– А может, я та самая, «Рожденная бегать».

Копы скривились, как от дурного запаха, но засмеялись. А Ханна посмотрела на экран телефона: звонила Джен, подруга из детского сада.

– Привет, Джен. У вас там снег?

– Снег? Нет. Хотела тебя поздравить с годовщиной свадьбы.

Ханна промолчала. Ее брак с Патриком до сих пор был больным местом в ее отношениях с Джен. Не то чтобы та ее открыто осуждала – подруга такого никогда бы себе не позволила, но она не поняла – зачем? Четыре года назад Ханна обиделась всего лишь паузе, наступившей после того, как она сообщила Джен о своей помолвке. Тогда они не разговаривали почти год. Паузе, которая длилась не дольше этой.

– Спасибо, Джен. Уже четыре года. Не могу поверить.

– Какие планы на праздник?

– Пэтч готовит нечто особенное.

– Повезло.

Поступил другой вызов.

– Да, повезло. – Ханна посмотрела, кто звонит. – Черт! Мне нужно ответить. Извини, это по работе. Давай созвонимся в выходные. Скажи дочуркам ар-р-р-р от их тети Ханны.

– Ладно. Приятного вечера, Ханна. Целую. Привет Патрику.

Ханна помедлила, прежде чем ответить на другой звонок. Вдали послышалось жужжание вертолетов, спиной она почувствовала, как загудело четырнадцатиэтажное здание, повсюду выли сирены. Она понимала, что вызов новостного редактора надо сбросить на голосовую почту, сказать, что находилась в метро. Сегодня их с Патриком четвертая годовщина свадьбы, нужно выждать полчаса и, чтобы там ни случилось, разбираться будет поздно, новость устареет, и она пригубит из бокала шампанское. Пэтч всегда покупает один и тот же сорт – тот самый, какой они пили в ресторане перед их первой ночью в его квартире, очень сладкий, и Патрик с ней очень, очень мил.

Но Ханна ответила.

ПЭТЧ

Я наполовину спустился к Джекобскилскому ручью, когда услышал то, что сначала принял за крики сойки, и лишь когда разобрал слово «помогите», понял, что Ханна жива.

В то мгновение я, наверное, испытал огромное облегчение, словно до этого нес непосильный груз, который вдруг исчез. Хотя, что? точно чувствовал и думал в двенадцать лет, для меня загадка. Не уверен, кем был, когда на меня свалился ворох проблем.

Так можно знать календарь. Или гастрономическое меню.

Запомнилось, что попытался бежать. Но бежать с намокшей от крови, прижатой к ране на голове банданой было трудно. К тому же тропа была крута и усеяна острыми камнями. Мир перехлестывался, словно я читал без очков книгу формата 3-D, и я не побежал, а пошел, оступаясь на каменистой осыпи и чувствуя, как скребут о подошвы кроссовок и сыплются из-под них камни.

Перебравшись через ручей, я начал взбираться на подъем, и звуки стали четче. Иногда «помогите» или сдавленный крик, вызванный то ли усилием, то ли болью. В промежутках странный непонятный звук.

Засунув бандану в задний карман, я понесся по тропе. Услышав треск веток, Ханна, насколько могла, повернула голову в мою сторону. Лицо перекошено дикой гримасой, взгляд полон отчаяния. Увидев меня, она вскрикнула и попыталась освободиться от веревок.

До сих пор вижу черты ее лица, когда она боролась с узлами, четкий изгиб подбородка, мягкую, восходящую к уху дугу скулы. Выводя эти слова, я представляю, как поворачиваюсь в кровати, надеясь увидеть, что жена еще спит, и я могу разбудить ее, подав в постель кофе, рогалики и газеты.

Разве можно к такому привыкнуть?

Я пытался успокоить ее, но Ханна кричала, билась и вряд ли слышала меня. Поэтому я не стал приближаться, а обошел ее так, чтобы она меня заметила, и встал, подогнув колени и вытянув вверх руки.

Ханна вертела головой, словно ей был невыносим мой вид. А затем я понял, она пыталась разглядеть, нет ли со мной Мэтью. И завопил: «Он ушел, и обещаю, больше не вернется».

Ее колотило меньше.

Когда она взглянула на меня, я уперся кулаками в землю и разревелся.

– Прости, Ханна. Я не знал, что он… я бы никогда…

Она громко шмыгнула носом и тряхнула головой, не в состоянии поверить в то, что случилось.

– Господи, Пэтч, что я скажу маме? Она меня убьет!

Я молча таращился на нее. Что на такое ответить?

Сжав зубы, Ханна скулила от боли.

– Он выбил мне глаз, болит, я им не вижу, – она стала заикаться, – не вижу. Пэтч, как он выглядит? Плохо? Ничего им не вижу. Плохо?