Обманный лес

Теперь, когда они вышли из машины под дождь, Эмили отгородилась от него зонтом, как будто он мог защитить ее от дальнейших расспросов, и терпение у Джо лопнуло.

– Господи боже мой, Эмили, да поговори же со мной! – Он смотрел на нее, ожидая ответа, которого так и не последовало. – Пожалуйста, – добавил он запоздало. – Я пытаюсь быть рядом с тобой, но ты не подпускаешь меня.

Ее ореховые глаза смягчились, и она посмотрела на него с чем-то сродни жалости, но это лишь привело его в еще большее замешательство. Дождь мочил его коротко подстриженные волосы и стекал по лицу. Он стирал капли руками, едва сдерживаясь.

– После всего, что я пережил вместе с тобой, мне казалось, ты самое малое впустишь меня в свою жизнь, – сказал он с искренней печалью в голосе. – Я хотел, чтобы у нас все получилось. Я хочу быть рядом с тобой, чтобы поддержать тебя, если ты упадешь, обнимать тебя, когда ты плачешь, и целовать, когда ты смеешься.

Эмили придвинулась к нему, и Джо почти сразу же понял, что это только для того, чтобы поделиться с ним зонтом, защитить его от дождя. Она пошла ко входу, но Джо не мог сделать этого. Не мог сделать ни шага к этой больнице. Жизнь, которая шла в ее стенах, принадлежала Эмили, а если он не был частью этой жизни, места ему там не было.

В конце концов она раскрыла рот. Ему показалось, что она плачет, но по ее лицу в каплях дождя сказать наверняка было нельзя.

– Эм? – произнес он.

– Я буду сегодня звонить моему адвокату. Отзываю прошение о единоличной опеке, – сказала она.

Он только захлопал глазами. Потом спросил:

– Это из-за Томаса? Ты все еще хочешь быть с ним?

Она ласково улыбнулась.

– Все совсем не так, – сказала она. – Я люблю его. Я же тебе говорила. Часть меня всегда будет его любить. Но я не могу поступить с ним так. Тебе этого не понять.

Джо покраснел.

– Не надо разговаривать со мной, как с маленьким мальчиком, Эмили, – процедил он. – Может быть, если бы ты попыталась объяснить, я…

Она вспылила. Безжизненное выражение слетело с ее лица, стертое бешенством, которого он никогда не видел на нем прежде.

– Я не могу этого объяснить! – заорала она. – Черт побери, Джо, хватит, пожалуйста! Если я позволю себе задуматься об этом, по-настоящему задуматься, хотя бы на секундочку, я просто сойду с ума. Пожалуйста, оставь эту тему в покое!

Он захлопал глазами. Она учащенно дышала, почти задыхалась. Глаза ее были расширены, как будто она поражалась его поведению, как он – ее.

– Господи, Эмили, да что с тобой такое творится? – спросил он так мягко, как только мог.

И в ту же секунду, едва произнес эти слова, он понял, что именно этого говорить не следовало. Эмили заледенела. Чем бы ни было то обнаженное чувство, которое она только что продемонстрировала ему, теперь оно было наглухо запечатано, упрятано за каменным лицом бездушной статуи. Как будто бы он протянул руку и просто выключил ее, одним щелчком переключателя.

– Ты очень хороший, Джо, – сказала она. – Но мы больше не увидимся.

Она развернулась и зашагала ко входу в больницу. Он бросился за ней, но через три шага остановился. В походке Эмили не было ни малейшего колебания. Она даже не оглянулась, чтобы посмотреть, идет ли он следом. Что бы с ней ни произошло, что бы ни надломилось в ее душе, он пытался убедить себя, что сможет все поправить, если только она даст ему шанс.

Но она скрылась в вестибюле, и Джо Хэйес подумал о том, какого труда это будет стоить. Сколько ее прошлого он уже принял, пытаясь любить ее.

Она не хотела этого.

Бросив последний взгляд, он развернулся, уселся в свою машину, завел двигатель и поехал домой.

Войдя в больницу, Эмили решительно направилась к лифту и в молчании поднялась наверх. Она подошла к сестринскому посту у палаты Натана, по ее бесстрастному лицу медленно катились слезы.

– Мне необходимо немедленно поговорить с доктором Гершманном, – сказала она.

К счастью, Гершманн как раз делал обход. Она молча прождала почти пятнадцать минут; когда он оказался, она поприветствовала его одним лишь взглядом, потом вошла в палату Натана, зная, что он последует за ней.

Она не смотрела на неподвижное тело сына.

Не могла.

От этого невозможное показалось бы еще более нелепым.

– Что такое, миссис Рэнделл? Случилось еще что-нибудь?

– Куда уж еще? – спросила она горько.

Гершманн захлопал глазами, как будто она выругалась.

– Доктор, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали, – сказала она. – Я хочу, чтобы моего бывшего мужа перевели сюда. Попросите каких-нибудь санитаров поднять его сюда и поставить для него койку рядом с Натаном.

Хмыкнув, Гершманн чуть отклонился назад, поглядел на нее исподлобья. Провел рукой по лысеющей макушке.

– Миссис Рэнделл… Эмили. Я уверен, вы должны понимать, что я не могу вот так просто взять и переместить Томаса. Он даже не мой пациент. А правила нашей больницы…

В одно мгновение она оказалась перед ним, нос к носу, глядя ему в глаза, несмотря на разницу в росте.

– Вам известно, почему мой сын до сих пор в коме?

– Вы же знаете, что нет.

– А Томас?

Гершманн ничего не ответил.

– А если я скажу вам, что считаю, что если их поместят рядом друг с другом, это может помочь им выздороветь? – осведомилась она.

– Почему вы так думаете? – спросил врач, хмурясь.

– Вы не знаете, что с ними такое. Не понимаете, как их лечить. Это хоть что-то. У меня доверенность на принятие решений по медицинским вопросам от имени Томаса, а Натану я мать. Я требую, чтобы вы положили их рядом, в одной палате, и сейчас же, или я заберу их домой и сделаю это там.

– Это ради них, – спросил доктор Гершманн, – или ради вас?

Эмили метнула в него сердитый взгляд. Потом он смягчился.

– Я просто считаю, что им нужно быть вместе. Одной семьей.

Врач еще некоторое время смотрел на нее. Потом пожал плечами.

– Посмотрю, что удастся сделать, – сказал он и вышел из палаты.

Когда он ушел, Эмили упала на стул, разрыдалась и обхватила себя руками, а потом обняла своего малыша, и целовала его, и шептала обещания, которые могла лишь надеяться сдержать.