Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Во-вторых, гнев и разочарование 1908–1909 годов привели к радикализации сербских националистических группировок. На время деморализованные капитуляцией правительства в вопросе об аннексии, они все же от своих амбиций не отказались. Между официальной властью и националистами разверзлась идейная пропасть. Богдан Раденкович, сербский гражданский активист в Македонии, где продолжалась борьба с болгарами, встретился с офицерами – ветеранами македонского конфликта (в том числе – участниками заговора 1903 года), чтобы обсудить создание нового тайного общества. В итоге на частной квартире в Белграде 3 марта 1911 года возникла организация «Уjединeне или смрт!» («Единство или смерть!»), известная как «Црна рука» – «Черная рука». Среди ее учредителей – пяти офицеров-цареубийц и двух гражданских лиц – присутствовал Апис, ставший к тому моменту профессором тактики в Военной академии. За ним стояла сеть последователей – других офицеров из участников заговора и сочувствующей молодежи, – которая безоговорочно ему подчинялась[115 - Milovije Buha, «Mlada Bosna» – Sarajevski atentat. Zavod za udzbenike i nastavna sredstva (Sarajevo, 2006), p. 171.]. Неудивительно, что в первой статье устава организации провозглашалось, что ее целью является «объединение всех Сербов». Дальнейшие статьи обязывали ее членов бороться за то, чтобы правительство приняло идею, что Королевство Сербия – это балканский «Пьемонт»[116 - С 1820-х годов – одна из наиболее развитых в экономическом отношении областей Италии. Вокруг Сардинского королевства (фактически вокруг Пьемонта) в 1859–1860 годах произошло объединение Италии.] для всех сербов и вообще всех южнославянских народов. Неслучайно журнал, учрежденный для пропаганды идеи «Единство или смерть!», получил название «Пjемонт». Идейной основой движения стала универсальная концепция «сербской нации» – пропагандисты «Черной руки» не считали боснийских мусульман отдельным этносом и категорически отрицали существование хорватов[117 - Behschnitt, Nationalismus, p. 117.]. Чтобы подготовить сербский народ к тому, что они считали неизбежной насильственной борьбой за объединение, организация собиралась вести на всех территориях, населенных сербами, революционную работу. С врагами «сербской идеи» движение обязалось бороться всеми средствами и повсюду, в том числе – за пределами Сербского государства[118 - Подробности создания организации «Единство или смерть!» см.: MacKenzie, «Serbia as Piedmont», pp. 153–182; ibid., Apis, pp. 64–68; Dragoslav Ljubibratic, Mlada Bosna i Sarajevski atentat (Sarajevo, 1964), pp. 35–37; Behschnitt, Nationalismus, pp. 115–117.].

В своем служении «национальному делу» эти люди все сильнее проникались враждебностью к демократической системе парламентаризма, особенно – к Радикальной партии, лидеров которой они считали предателями нации[119 - Buha, «Mlada Bosna», p. 170.]. Среди членов «Единство или смерть!» культивировалась старая ненависть военных к членам Радикальной партии. Имелись и родство с протофашистской идеологией: целью движения была не просто смена персоналий, возглавлявших государство (что произошло в 1903 году, но без ощутимой пользы для сербской нации), а тотальное обновление политики и общества, «возрождение нашей деградирующей расы»[120 - Pijemont, 12 November 1911, цит. по: Batakovic, «Nikola Pa?ic», p. 158; связь с протофашизмом отмечена в работе: Vladimir Dedijer and Branko Pavicevic, «Dokazi za jednu tezu», Novi Misao (Belgrade), June 1953.].

В организации процветал культ секретности. Вступающие в ее ряды проходили через обряд посвящения, церемонию которого разработал Йованович-Чупа, масон и член учредительного совета. В темном помещении перед таинственной фигурой в плаще с капюшоном новообращенные приносили клятву, обязуясь под страхом смерти безоговорочно выполнять приказы руководителей организации. Вот как звучала эта клятва:

Я [имярек], вступая в организацию «Единство или смерть!», клянусь солнцем, которое меня согревает, и землей, которая меня питает, перед Господом Богом, кровью моих предков, моей честью и самой моей жизнью, что с этого момента до самой смерти буду верен законам организации и ради нее готов буду принести любую жертву.

Перед Богом я клянусь моей честью и жизнью, что без вопросов буду выполнять все поручения и приказания.

Перед Богом я клянусь моей честью и жизнью, что все секреты и тайны организации унесу с собою в могилу.

Если же я, вольно или невольно, нарушу эту священную клятву, то пусть меня постигнет Божья кара и суд моих товарищей по организации[121 - Цит. по: Joachim Remak, Sarajevo. The Story of a Political Murder (London, 1959), p. 46; об авторстве Йовановича и его роли см.: David MacKenzie, «Ljuba Jovanovic-Cupa and the Search for Yugoslav Unity», International History Review, 1/1 (1979), pp. 36–54.].

«Черная рука» почти не вела записей – у нее не было централизованного учета членов, а была неформальная сеть ячеек, не обладавших всей полнотой информации о масштабах и подробностях деятельности. В результате остается неясным, насколько велика была эта организация. К концу 1911 года ее численность выросла до примерно 2000–2500 человек; в годы Балканских войн она резко выросла, однако ретроспективная оценка, основанная на показаниях предателя-информатора (100 000–150 000 человек), безусловно, является завышенной[122 - Dedijer, Road to Sarajevo, p. 379.]. Какова бы ни была ее реальная величина, организация быстро проникла в структуры официальной Сербии, опираясь на прочную базу в вооруженных силах, внедрилась в ряды Сербской пограничной стражи и таможенной службы, особенно вдоль сербско-боснийской границы. Много новобранцев «Черная рука» почерпнула среди агентов, продолжавших в Боснии свою шпионскую деятельность по заданию «Народной обороны», несмотря на ее формальную ликвидацию в 1909 году. В рамках этой деятельности продолжал работать лагерь для подготовки диверсантов, где новобранцев обучали метко стрелять, бросать бомбы, взрывать мосты и вести разведку[123 - Remak, Sarajevo, p. 49.].

Для такого опытного заговорщика, как Апис, это среда была органичной. Его темпераменту идеально отвечали и культ секретности, и символ организации, на котором были изображены череп, скрещенные кости, кинжал, бомба и ампула с ядом. На вопрос, почему они выбрали такой символ, Апис отвечал, что ему «эта эмблема [никогда] не казалась ни пугающей, ни отталкивающей». В конце концов, задачей всех национально мыслящих сербов была «защита сербского дела любыми средствами, будь то бомба, кинжал или винтовка». «В дни моей борьбы [в Македонии], – вспоминал Апис, – партизаны применяли яды не только как боевое оружие, но и как средство избежать плена. Именно поэтому на печати организации была изображена ампула с ядом – символ нашей готовности жертвовать собственной жизнью»[124 - Цит. по: MacKenzie, Apis, p. 71.].

При всей своей секретности «Черная рука» парадоксально имела публичный характер[125 - Vojislav Vuckovic, Unutra?nje krize Srbije i Prvi Svetski Rat (Belgrade, 1966), p. 179.]. Довольно скоро, по вине участников, о существовании движения узнали правительство и газеты. В народе даже поговаривали, что князь Александр, ставший после отречения старшего брата Георгия наследником престола, был заранее уведомлен об учреждении новой организации и поддерживал ее деятельность (Александр был одним из немногих жертвователей, финансировавших издание «Пjемонта»). Вербовка новых членов была неформальной и зачастую почти открытой: агентам достаточно были упомянуть патриотическую деятельность организации, чтобы многие офицеры вступали в нее без лишних расспросов[126 - Batakovic, «Nikola Pa?ic», p. 160.]. На публичных обедах и банкетах в белградских кофейнях, где за длинными столами восседали молодые националисты, председательствовал Апис[127 - MacKenzie, Apis, p. 73.]. Когда комендант Белграда, Милош Бозанович, спросил майора Костича, своего подчиненного, о «Черной руке», тот изумился: «Неужели Вы этого не знаете? Об этом все знают и болтают – и в кофейнях, и в трактирах». Возможно, в Белграде – где все знали всех, а политику обсуждали не приватно, а в общественных местах – эта публичность была неизбежной. Однако нарочитая секретность «Черной руки», видимо, отвечала какой-то эмоциональной потребности ее членов. И правда, какой смысл принадлежать к тайной организации, если никто не знает о ее сущестововании? Возможность на публике оказаться за общим столом с конспираторами придавала молодым людям ощущение собственной значимости. Это также вызывало трепетное ощущение сопричастности у тех, кто формально не принадлежал к организации, но знал о ее существовании. И это было крайне важно для движения, заявлявшего, что представляет «молчаливое большинство» сербской нации.

Впрочем, если о существовании движения знали все, то в отношении его целей полной осведомленности не было. Как и многие лидеры Радикальной партии, Пашич рассматривал «Черную руку» как движение, в первую очередь направленное на подрыв сербской государственности изнутри. Похоже, он полагал ультранационализм движения не более чем камуфляжем, прикрывающим истинную политическую направленность. Это ошибочное толкование проникало во многие дипломатические отчеты, примером чему служит донесение обычно неплохо информированного австрийского посланника в Белграде. В ноябре 1911 года тот сообщал, что декларация «Черной руки» о том, что она является патриотической организацией, действующей за пределами страны ради объединения всех сербов, на деле служит лишь прикрытием; реальная цель – вмешательство во внутренние дела собственного государства[128 - Угрон – Эренталю, Белград, 12 ноября 1911 г., HHStA Vienna, PA Serbien XIX 62, no. 94a.]. В июле 1914 года, в дни кризиса, австрийские власти будут какое-то время находиться в плену этого заблуждения.

В Боснии и Герцеговине члены движений «Единство или смерть!» и «Народная оборона» были тесно связаны с местными патриотическими группами, из которых важнейшей являлась «Млада Босна» («Молодая Босния»). Это была не столько единая организация, сколько объединение ячеек революционной молодежи, которые начиная с 1904 года действовали по всей провинции. «Млада Босна» была менее национально ориентирована, чем «Черная рука» и «Народная оборона»[129 - Buha, «Mlada Bosna», pp. 143, 175.]. Поскольку эта группа действовала под боком у австрийской полиции, она выработала децентрализованную, гибкую структуру, в основе которой были небольшие «кружки», связанные между собой специальными посредниками. Днем славы для «Молодой Боснии» стало 3 июня 1910 года, когда один из ее боевиков-смертников совершил покушение на австрийского губернатора провинции Марьяна Варешанина. Во время церемонии открытия Боснийского парламента сербский студент из Герцеговины, которого звали Богдан Жераич, пять раз выстрелил в губернатора. Как ни странно, Варешанин остался невредим. Все пять пуль прошли мимо, и тогда шестую Жераич пустил себе в голову. Его анонимно похоронили в Сараеве на кладбище для преступников и самоубийц, но вскоре его могила сделалась местом поклонения для всего нелегального движения. В Белграде отчаянный поступок Жераича был прославлен сербской националистической прессой[130 - См., например: Politika, Belgrade, 18 August 1910, где Жераич (Zerajic) воспевается как «славный сын [своего] народа», чье имя «люди произносят с религиозным трепетом». Статья вышла по случаю дня рождения короля Петра Карагеоргиевича; она цитируется в австрийской «Красной книге», доступна в Сети по адресу: https://web.archive.org/web/20091022094733/www.geocities.com/veldes1/varesanin.html.].

Однако больше других для прославления памяти Жераича сделал его товарищ, член «Молодой Боснии» по имени Владимир Гачинович. Уехав из Боснии в Белград с целью продолжить образование, Гачинович окончил среднюю школу и прослушал семестр в Белградском университете, после чего получил государственную стипендию для учебы в Венском университете. Однако в 1911 году студента в свои ряды вовлекают «Единство или смерть!» и «Народная оборона»; вернувшись в Сараево, он сплетает там сеть террористических ячеек. Однако наибольшую славу Гачиновичу приносит сочинение, воспевающее жизнь и гибель Жераича. В очерке «Смерть героя» боевик-самоубийца предстает «человеком действия, бодрым, сильным и мужественным – такие люди знаменуют эпоху». Панегирик завершался риторическим вопросом: «Молодая Сербия, ужели оскудела ты на таких людей?» Брошюра Гачиновича тайно разошлась по всей Боснии и стала одним из культовых текстов пансербского террористического подполья. Это сочинение – подобно эпосу о битве на Косовом поле – сплавляет в единое целое мотивы убийства и самопожертвования[131 - Remak, Sarajevo, pp. 36–37.]. Покушение Жераича ознаменовало начало кампании регулярного политического террора против правящей элиты империи Габсбургов. За три года со дня гибели Жераича до выстрелов 28 июня 1914 года в Сараеве в провинциях Двуединой монархии произошло семь подобных инцидентов и не менее дюжины покушений удалось заранее предотвратить[132 - Dedijer, Road to Sarajevo, p. 236; Jean-Jacques Becker, «L’ombre du nationalisme serbe», Vingti?me Si?cle, 69 (2001), p. 13.].

Три Балканских войны

В конце сентября 1911 года, через шесть месяцев после основания «Черной руки», Италия вторглась в Ливию. Эта неспровоцированная агрессия на одну из провинций Османской империи повлекло за собой целую серию нападений на еще подвластную туркам часть Европы. Воспользовавшись удачным моментом, рыхлая коалиция балканских государств – в составе Сербии, Черногории, Болгарии и Греции – повела параллельное наступление на Османскую территорию, развязав Первую балканскую войну (октябрь 1912 – май 1913 года). Результатом войны стала важная победа союзников над турецкими силами, которые были изгнаны из Албании, Македонии и Фракии. Во Второй балканской войне (июнь-июль 1913 года) вчерашние союзники оспаривали трофеи Первой балканской войны: Сербия, Греция, Черногория и Румыния повели борьбу против Болгарии за территории в Македонии, Фракии и Добрудже.

Подробнее результаты двух этих войн обсуждаются в пятой главе. Сейчас достаточно лишь отметить, что основным их бенефициаром стала Сербия, которая в итоге получила большую часть долины Вардара, включая Охрид, Битолу, Косово, Штип и Кочаны, плюс восточную часть Новопазарского санджака (западная его часть отошла к Черногории). Территория Сербского королевства возросла с 18 650 до 33 891 квадратной мили (с 48 до 88 тыс. кв. км), а его население выросло более чем на полтора миллиона человек. Поводом для бурной радости стало приобретение Косова, мифической родины сербской национальной поэзии. Сербское королевство получило на западе общую границу с Черногорией, и появились шансы, что политический альянс с соседкой обеспечит Сербии постоянный доступ к Адриатическому побережью. Кроме того, действия сербской армии показали, что многолетние инвестиции в вооруженные силы, оплаченные французскими займами (в сентябре 1913 года Сербия получила еще один крупный кредит от консорциума французских банков), не пропали даром. В течение трех недель после приказа о мобилизации Сербия поставила под ружье триста тысяч человек. Теперь сербская армия, по оценке иностранного наблюдателя, стала «фактором, с которым приходится считаться», а Сербское королевство сделалось важной региональной силой[133 - Пэджет – Грею, Белград, 6 июня 1913 г., TNA, FO 371/1748.]. Из Белграда британский посланник Дайрелл Краканторп сообщал о всплеске патриотических настроений: «Сербия ощутила, что она, так сказать, достигла зрелости […] и способна проводить собственную национальную политику». Сегодня ее политические элиты «переживают момент наивысшей гордости собой», в речах и в прессе успехи сербов на поле боя противопоставляются «провалу австрийской дипломатии»[134 - Краканторп – Грею, Белград, 7 сентября 1913 г., ibid., fos. 74–76.].

Для многих из тех, кто проживал на землях, только что завоеванных Белградом, сербское правление обернулось притеснением и преследованиями. Свобода ассоциаций, собраний и печати, гарантированные сербской конституцией 1903 года (статьи 24, 25 и 22) не распространялись на новые территории. Аналогично не действовала и статья 13, в самой Сербии отменявшая смертную казнь за политические преступления. Жители новых земель не получили избирательного права – ни активного, ни пассивного. Иными словами, в тот момент завоеванные районы больше напоминали колонии. Правительство Сербии мотивировало это тем, что культурный уровень новых земель был настолько низким, что наделение их политической свободой могло поставить под угрозу безопасность страны. В действительности же главной задачей властей было не допустить к рычагам национальной политики этнические меньшинства, во многих районах составлявшие большинство. Оппозиционные газеты, такие как «Радичке новине» и «Правда», отмечали, что «наши новые сограждане» имели при османском правлении больше политических прав, чем у них стало при новой сербской администрации[135 - Carnegie Foundation, Enqu?te dans les Balkans, p. 144; Katrin Boeckh, Von den Balkankriegen zum Ersten Weltkrieg. Kleinstaatenpolitik und ethnische Selbstbestimmung auf dem Balkan (Munich, 1996), pp. 125–126.].

Сербия вела на Балканах войну двух видов: как обычную, в которой участвовали регулярные армейские подразделения, так и неофициальную, как и раньше, с помощью партизанских отрядов, «комитатов» и прочих солдат удачи. В недавно захваченных районах неофициальное сотрудничество официальных властей с полевыми командирами имело ужасающие последствия. Разрушениям подверглись многие турецкие учреждения – школы, мечети и общественные бани. В ряде случаев британские консулы смогли ограничить размеры ущерба, убеждая сербских командиров в том, что захваченные строения относятся к периоду царствования Душана и, следовательно, являются частью национального достояния. Порой уловка срабатывала, как это было, например, в случае с живописным турецким мостом XVI века в македонском Скопье (Ускюб)[136 - Boeckh, Von den Balkankriegen, p. 164.].

В октябре-ноябре 1913 года британские вице-консулы в городах Скопье и Монастир регулярно доносили об актах террора, незаконных арестах, избиениях, изнасилованиях, поджогах и массовых убийствах в аннексированных сербами районах[137 - Пекхэм – Краканторпу, Ускюб, 23 октября 1913 г.; Краканторп – Грею, Белград, 17 ноября, TNA, FO 371/1748, fos. 147–148, 158.]. «Совершенно очевидно, – сообщал из Монастира вице-консул Грейг, – что мусульманам, остающимся во власти сербов, нечего ожидать, кроме периодических расправ, регулярных грабежей и полного разорения». В следующем отчете 11 дней спустя он предупреждал, что «в районах Перлепе, Крчево и Крушево болгарскому и особенно мусульманскому населению грозит истребление в ходе варварских расправ и грабежей, совершаемых сербскими отрядами»[138 - Грейг – Краканторпу, Монастир, 25 ноября 1913 г., ibid., fo. 309.]. К концу месяца «грабежи, убийства и всякого рода насилия, чинимые комитатами и их приспешниками из числа местных сербов», поставили провинцию на грань полной анархии[139 - Грейг – Краканторпу, Монастир, 30 ноября 1913 г., ibid., fo. 341.]. Болгары, валахи и евреи, а также албанцы и другие мусульмане – сообщал вице-консул в декабре – опасаются участи второсортных подданных «нищего государства», стремящегося, по-видимому, «подвергнуть каждую из этнических общин такому ограблению, какого не случалось в худшие дни османского правления»[140 - Грейг – Краканторпу, Монастир, 16 декабря 1913 г., ibid., fo. 364.]. О ситуации в южном городке Битола, на границе с Грецией, тот же вице-консул сообщал, что вместо прежних муниципальных чиновников там объявилась воровская клика «бывших сербских пропагандистов», которой командовали: «(1) шпион и сербский агент, в прошлом – цирюльник, […] и (2) местный просербский активист по имени Максим, чья профессия не достойна даже упоминания». «Ничто, – заключает Грейг, – не может повредить интересам Сербии больше, чем царство террора, установленное этой преступной кликой»[141 - Грейг – Краканторпу, Монастир, 24 декабря 1913 г., TNA, FO 371/2098, fos. 13–14.].

В этих сообщениях самое любопытное – даже не их пугающее содержание, а тот скептицизм, с которым они были восприняты британским посланником Краканторпом, человеком с ярко выраженными просербскими симпатиями. Краканторп – чьим главным источником сведений о событиях, происходивших на отвоеванных землях, был «знакомый сербский офицер»[142 - Заметка на полях, оставленная «RGV» (Robert Gilbert Vansittart) на циркуляре МИД от 9 декабря 1913 г., TNA, FO 371/1748, fo. 327.], – принимал официальные белградские опровержения за чистую монету и пытался сгладить эффект от донесений вице-консула из Монастира, сообщая в МИД, что вице-консул был введен в заблуждение истеричными беженцами и их небылицами. Можно сказать, что события, развернувшиеся на Балканах, уже рассматривались в геополитическом ракурсе системы альянсов, где Сербия являлась дружественным государством, вынужденным защищаться от враждебной Австро-Венгрии. Убедить британский МИД в том, что известия о зверствах в Македонии – не плод австрийской пропаганды, помогли лишь все более тревожные донесения из отвоеванных сербами областей плюс подкреплявшие их свидетельства официальных представителей Румынии, Швейцарии и Франции.

Между тем правительство Сербии не проявляло ни малейшего интереса ни к расследованию совершенных преступлений, ни к предотвращению дальнейших. Когда англичане проинформировали Пашича о событиях в Битоле, тот ответил, что лично не знает местного префекта – и потому не станет это комментировать. Его предложение направить на юг эмиссара для изучения ситуации так и не материализовалось. Когда сербский посланник в Константинополе рассказал ему о жалобах, переданных делегацией высокопоставленных исламских сановников, Пашич ответил, что эти ужасы рассказывают им эмигранты, чтобы выдуманными мучениями пробудить в новых соотечественниках сочувствие и гарантировать себе теплый прием[143 - См. комментарии Пашича (от 3 апреля 1914 года) к телеграмме: Джорджевич в министерство иностранных дел Белград, Константинополь, 1 апреля 1914 г., в DSP (7 vols., Belgrade, 1980), vol. 7/1, doc. 444, p. 586.]. Через какое-то время на Балканы прибыла комиссия Карнеги, состоявшая из тщательно отобранных международных экспертов, известных своей беспристрастностью. Их задачей было провести объективное – и впоследствии ставшее широко известным – расследование злодеяний, совершенных в спорных регионах с пестрым этническим составом. Никакой значимой помощи от официального Белграда комиссия Карнеги не получила[144 - Помощь была отвергнута на том основании, что Павел Милюков, представитель России, считался «врагом Сербии», поскольку в Российской государственной думе выступал в поддержку автономии Македонии; см.: Boeckh, Von den Balkankriegen, p. 172.].

Балканские войны, казалось, на время ослабили внутренние противоречия в структурах исполнительной власти Сербии. На короткий период вокруг «общенационального дела» сплотились тайные общества, регулярная армия, партизанские отряды и кабинет министров. В 1912 году, накануне сербского вторжения в Македонию, туда для тайных операций в интересах сербской армии был направлен Апис. Ведя переговоры с албанскими вождями в 1913 году, «Черная рука» делала, по сути, работу Белградского министерства иностранных дел. В умиротворении отвоеванных земель на юге участвовали не только регулярные войска, но и отряды добровольцев, связанные с боевиками «Черной руки». Одним из них был Воислав Танкосич, заговорщик-цареубийца, участник ликвидации братьев королевы Драги[145 - Remak, Sarajevo, p. 57.]. Знаком возросшего авторитета «Черной руки» явилось присвоение Апису звания подполковника в январе 1913 года. В августе того же года его назначили на должность начальника разведывательного отдела Генерального штаба, что позволило Апису контролировать разветвленную агентуру сербской «Народны одбраны» на территории Австро-Венгрии[146 - Buha, «Mlada Bosna», pp. 173–174.].

С окончанием Балканских войн ощущение единства исполнительной власти Сербии начало рассеиваться. Споры по вопросу управления отвоеванными территориями привели к катастрофическому ухудшению отношений между военными и гражданскими властями. На одной стороне были военное министерство, сербская армия и различные попутчики из рядов Независимой радикальной оппозиции; на другой стороне были лидеры Радикальной партии, составлявшие основу кабинета[147 - О радикализации сербской армии в результате [Балканских] войн, см. Дескос – Думергу, Белград, 7 мая 1914 г., DDF, 3rd series, vol. 10, doc. 207, pp. 333–335.].Предметом противоречий был вопрос о характере администрации, учреждаемой на новых землях. Кабинет Пашича намеревался особым указом ввести там систему временной гражданской администрации. Армия, напротив, выступала за сохранение военной администрации. Воодушевленное недавними успехами, армейское руководство отказалось уступить контроль над освобожденными районами. Этот вопрос имел не только управленческий, но и политический аспект, поскольку сторонники жесткой линии полагали, что для укрепления сербского контроля над районами со смешанной этничностью годится лишь твердая и суровая (читай: военная) администрация. Когда в апреле 1914 года министр внутренних дел от Радикальной партии Стоян Протич издал «Указ о подчиненности», формально ставивший армию под контроль гражданских властей, разразился полномасштабный кризис. Офицеры в новых районах отказались выполнять указ, а в Скупщине военная партия объединилась с Независимой радикальной оппозицией (так же, как после 1903 года это делали заговорщики). Поговаривали даже о близком перевороте под руководством Аписа, который приведет войска белградского гарнизона к королевскому дворцу, заставит короля Петра отречься от престола в пользу сына, принца Александра, и расстреляет членов кабинета от Радикальной партии[148 - Вопрос о том, намеревался ли Апис совершить такой переворот, поныне остается спорным, см.: MacKenzie, Apis, pp. 119–120; о связях между тайным обществом «Черная рука» и парламентской оппозицией, см.: Vuckovic, Unutra?nje krize, p. 187.].

К концу мая 1914 года в Белграде ситуация балансировала на столь острой грани, что для предотвращения краха кабинета Пашича потребовалось иностранное вмешательство. Весьма необычным образом российский посланник в Белграде публично объявил, что интересы России на Балканах требуют сохранения Пашича на его посту. Его поддержали французы, намекнувшие, что если Пашича и его однопартийцев сменит кабинет с преобладанием военной партии и независимых радикалов, ему не стоит надеяться на щедрую финансовую помощь из Парижа, обеспечивавшую с 1905 года крупные государственные инвестиции в экономику Сербии. Это была бледная копия сюжета 1899 года, когда хитроумный лидер Радикальной партии был спасен вмешательством австрийского посланника. Осознав, что его переиграли, Апис отказался от борьбы[149 - Dedijer, Road to Sarajevo, p. 389.]. Теперь, когда угроза немедленного госпереворота временно отпала, Пашич надеялся, что на выборах в июне 1914 года он сможет консолидировать свою электоральную позицию.

В этой непрозрачной политической борьбе не было ничего, что могло бы утешить тех, кто наблюдал за сербскими событиями из Вены. Как в марте 1914 года отмечал Дайрелл Краканторп, представленная Радикальным кабинетом «более умеренная и разумная часть общества», ничуть не менее чем «военная партия» находившаяся под влиянием «Черной руки», верила в неизбежный распад Австро-Венгрии и правопреемство Сербии на обширных землях этой империи, все еще ожидавших «возвращения в родную гавань». Разница была в методе: если военная партия верила в «агрессивную войну в тот момент, когда страна будет к ней готова», то умеренные ожидали, что «импульс к разрушению Австро-Венгрии придет не извне, а изнутри империи», и призывали быть готовыми воспользоваться открывшимися возможностями. Более того, институциональная ткань умеренной официальной Сербии и ирредентистского подполья оставалась тесно переплетенной. Высшие эшелоны армии, разведывательная служба с ее агентурой в Боснии и Герцеговине, таможенная служба, отделы министерства внутренних дел и другие правительственные органы были инфильтрованы нелегальными сетями, в которые, со своей стороны, глубоко проникло государство.

Заговор

Реконструировать детали заговора с целью убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве сложно. Сами убийцы старательно запутывали следы, связывавшие их с Белградом. Многие участники отказывались говорить о своей роли в заговоре; кто-то преуменьшал свою роль или скрывал ее за завесой туманных домыслов, создававших хаос взаимоисключающих свидетельств. От самого заговора письменных улик не осталось: практически все его участники были одержимы манией секретности. Связи между государством и заговорщиками были по определению тайными и неформальными – никаких документальных свидетельств нет. Поэтому историография заговора представляет собой ненадежную смесь из послевоенных мемуаров, устных и письменных показаний, полученных под давлением, утверждений, основанных на исчезнувших источниках, и фрагментов документальных свидетельств, большинство из которых лишь косвенно связаны с планированием и реализацией покушения. Тем не менее за фасадом его сюжета скрыто так много, что историки с юридической дотошностью изучают каждую подробность. Таким образом, можно попытаться сквозь хаос противоречивых источников и намеренных искажений провести максимально правдоподобную линию вероятного развития событий.

Главным «архитектором» заговора был Апис, но саму идею, вероятно, предложил его соратник Раде Малобабич – рожденный в Австро-Венгрии серб, несколько лет по заданию «Народной обороны» собиравший информацию об австрийских укреплениях и передвижениях войск. Добытые сведения он передавал сербским пограничникам, являвшимся одновременно агентами «Черной руки», а через них – сербской военной разведке[150 - В 1917 году на суде в Салониках Апис утверждал, что разработкой всех деталей покушения занимался его агент Раде Малобабич. Вопрос о том, кто участвовал в заговоре – все общество «Единство или смерть!» либо узкий круг офицеров и тайных агентов во главе с Аписом, – остается спорным, см.: David MacKenzie, The «Black Hand» on Trial: Salonika, 1917 (Boulder, 1995), pp. 45, 261–262; Fritz W?rthle, Die Sarajewoer Gerichtsakten (Vienna, 1975), Milo? Bogicevic, Le Proc?s de Salonique, Juin 1917 (Paris, 1927), pp. 36, 63; MacKenzie, Apis, pp. 258–259.]. Это был суперагент, необычайно дерзкий и эффективный, хорошо изучивший пограничные районы и не раз ускользавший из рук австрийских властей. Рассказывали, что однажды Малобабич, спешивший с донесением на сербскую территорию, переплыл замерзавшую Дрину и выбрался из воды, покрытый ледяным панцирем[151 - Bogicevic, Proc?s de Salonique, pp. 78–80, 127.]. Вероятно, именно Малобабич первым сообщил Апису об ожидавшемся в июне 1914 года визите в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда[152 - Luigi Albertini, The Origins of the War of 1914, in Isabella M. Massey (3 vols., Oxford, 1953), vol. 2, p. 73; MacKenzie, Apis, p. 128.].

Сейчас уже трудно выяснить, почему Апис настаивал на убийстве именно эрцгерцога, поскольку прямых мотивов он не раскрыл. В начале 1914 года ненависть боснийских террористов была направлена, главным образом, на Оскара Потиорека, австрийского губернатора Боснии, сменившего на этом посту Варешанина, который в июне 1910 года избежал смерти от руки Жераича. Переключив внимание заговорщиков на фигуру Франца Фердинанда, Апис поднимал политические ставки. Убийство губернатора помогло бы «раскачать» ситуацию, но его легко было истолковать как локальный инцидент, вызванный ошибками регионального управления. Напротив, покушение на наследника престола в момент, когда действующему государю шел уже восемьдесят четвертый год, неминуемо было бы воспринято как угроза самому существованию империи Габсбургов.

Отметим, что эрцгерцог стал мишенью вовсе не из-за своего враждебного настроя к славянским меньшинствам Австро-Венгерской империи. Как раз наоборот, как утверждал его убийца, Гаврило Принцип, «как следующий правитель, Франц Фердинанд помешал бы нашему объединению, проведя определенные реформы»[153 - Заседание 12 октября 1914 г., см.: Albert Mousset, Un drame historique: l’attentat de Sarajevo (Paris, 1930), p. 131.]. Считалось, что эрцгерцог поддерживает идею структурных реформ, которые предоставили бы славянским землям в империи более широкую автономию. Среди ирредентистов многие полагали эту идею катастрофически опасной для проекта общего сербского воссоединения. Представим, что монархия Габсбургов успешно трансформировалась бы в трехстороннее государственное образование, управляемое из Вены по принципам федерализма, с Загребом, например, как третьей столицей, по статусу равной Будапешту. Разве не утратила бы тогда Сербия свою авангардную роль в качестве «югославянского Пьемонта»?[154 - Albertini, Origins, vol. 2, pp. 86–88.] Таким образом, покушение на эрцгерцога демонстрирует неизменное единство в логике многих террористических формирований: реформаторов и умеренных политиков надлежит опасаться больше, чем явных реакционеров и сторонников жесткой линии.

Люди, отобранные для убийства эрцгерцога, сформировались в атмосфере ирредентистского движения. Бывший боевик Воя Танкосич завербовал трех молодых боснийских сербов, которые и составили ядро заговорщиков, отправленных в Сараево. Трифко Грабеж, Неделько Чабринович и Гаврило Принцип были ровесниками – когда Танкосич вовлек их в заговор, им едва минуло девятнадцать. Их связывала крепкая дружба, и они много времени проводили вместе. Трифко Грабеж был сыном православного священника в Пале, что находится примерно в двенадцати милях к востоку от Сараева. Оттуда он перебрался в Белград, чтобы продолжить образование. Неделько Чабринович, в четырнадцать лет бросивший школу, также отправился в Белград и устроился на работу в типографию, где печаталась анархистская литература. Как и Трифко Грабеж, Гаврило Принцип переехал из Сараева в Белград, где и окончил школу. Все трое выросли в бедных и несчастливых семьях. С детства Грабеж и Чабринович страдали от семейного деспотизма и бунтовали против родительского диктата. Позднее на суде Чабринович расскажет, что отец сурово наказывал его за плохую учебу. В итоге подростка исключили из школы за пощечину, которую тот нанес учителю. Отношения в их семье усугублялись тем, что Чабринович-старший служил у ненавистных австрийцев полицейским информатором. Это был семейный позор, смыть который юноша надеялся участием в «общенациональном деле». Грабеж также был исключен из гимназии в Тузле, и тоже за то, что ударил учителя[155 - K?hler, Prozess, p. 44.]. Денег у парней было немного, лишь Принцип получал от родителей скромное пособие, которое делил с друзьями или одалживал еще более бедным знакомым[156 - Remak, Sarajevo, p. 63.]. Позже Чабринович вспоминал, как он, приехав в Белград и не найдя приюта, несколько дней скитался по городу, таская с собой чемоданчик с пожитками[157 - K?hler, Prozess, p. 4.]. Неудивительно, что юноши не отличались крепким здоровьем: в частности, Гаврило Принцип был худым и болезненным; вероятно, его уже подтачивал туберкулез. Из-за болезни он рано оставил школу в Сараеве; в протоколе суда он описан как «тщедушный, хрупкий юноша»[158 - Ibid., p. 23.].

Вредных привычек у друзей было немного. Это был тот угрюмый, романтический тип молодых людей – неопытных идеалистов, который в современных условиях служит «пушечным мясом» для террористических движений. Алкоголем юноши не увлекались, общества девушек не искали, хотя по своим романтическим наклонностям были вполне традиционны. Они читали патриотические стихи и ирредентистские брошюры. Между собой они много говорили о страданиях сербского народа, в которых обвиняли кого угодно, только не самих сербов, и переживали обиды и унижение соотечественников как свои собственные. Частой темой разговоров была экономическая деградация Боснии по вине австрийских властей (игнорируя тот факт, что Босния по индустриальному развитию и доходам на душу населения была более процветающей страной, чем собственно Сербия)[159 - Обсуждение экономического положения Боснии в сравнении с Сербией см. в: Evelyn Kolm, Die Ambitionen ?sterreich-Ungarns im Zeitalter des Hochimperialismus (Frankfurt am Main, 2001), pp. 235–240; Robert J. Donia, Islam under the Double Eagle. The Muslims of Bosnia and Herzegovina, 1878–1914 (New York, 1981), p. 8; Peter F. Sugar, The Industrialization of Bosnia-Herzegovina, 1878–1918 (Seattle, 1963); Palairet, Balkan Economies, pp. 171, 231, 369; Robert A. Kann, «Trends towards Colonialism in the Habsburg Empire, 1878–1918: The Case of Bosnia-Hercegovina 1878–1918», in D. K. Rowney and G. E. Orchard (eds.), Russian and Slavic History (Columbus, 1977), pp. 164–180; Kurt Wessely, «Die wirtschaftliche Entwicklung von Bosnien-Herzegowina», in Wandruszka and Urbanitsch (eds.), Die Habsburgermonarchie, vol. 1, pp. 528–566.]. Преобладающей страстью, едва ли не одержимостью, была у молодых людей идея самопожертвования. Гаврило Принцип даже выучил наизусть всю эпическую поэму Петровича-Негоша «Горный венок», в которой воспевается самоотверженный подвиг Милоша Обилича[160 - Строго говоря, эпическая поэма «Горный венок» не является повествованием о Милоше Обиличе, однако его имя, упомянутое в тексте два десятка раз, подается как традиционный символ мужества и жертвенной борьбы сербского народа. Полный текст на английском языке с критическим аппаратом, см.: https://www.rastko.rs/knjizevnost/njegos/njegos-mountain_wreath.html.]. На суде Принцип рассказал, что задолго до покушения чувствовал потребность навещать могилу террориста-самоубийцы Богдана Жераича. «Я проводил там целые ночи, размышляя о родине, о нашей тяжелой жизни, о самом Жераиче, и там же решился на покушение»[161 - Показания Гаврилы Принципа см. в: Professor Pharos (pseud.), Der Prozess gegen die Attent?ter von Sarajewo (Berlin, 1918), p. 40.]. Чабринович также рассказал, что сразу по приезде в Сараево отправился на могилу Жераича. Место было неубрано, и он украсил его цветами (в судебном протоколе язвительно отмечается, что цветы были взяты с близлежащих могил). Чабринович поведал, что именно в часы бдений у могилы Жераича задумал умереть жертвенной смертью. «В любом случае я понимал, что долго не проживу. Мысль о самоубийстве никогда меня не оставляла; всё вокруг было мне глубоко безразлично»[162 - K?hler, Prozess, p. 41.].

Это бдение на могиле самоубийцы говорит нам о многом, в частности, об увлечении идеей самопожертвования, столь значимой для сербской мифологии, и, шире, о самосознании сербских ирредентистов, чьи дневники и письма наполнены мыслями об искуплении. Даже само покушение [на эрцгерцога] содержало зашифрованную отсылку к образу Жераича, поскольку Принцип выбрал на императорском мосту ту же позицию, из которой когда-то стрелял [в губернатора] его кумир. «Я хотел, чтобы все произошло там же, где расстался с жизнью славный Жераич»[163 - Ibid., pp. 30, 53.].

Для трех заговорщиков Белград оказался тем тиглем, где выплавились их радикальные взгляды и преданность идее сербского единства. В любопытной выдержке из судебного протокола содержатся воспоминания Чабриновича о том, как в 1912 году он заболел так, что не мог продолжать работать в Сербии и решил вернуться домой. Обратившись за помощью в белградскую ячейку «Народной обороны», он услышал, что боснийский серб всегда получит нужную сумму, чтобы вернуться на родину. В офисе его встретил секретарь местной ячейки, некий майор Васич. Он снабдил Чабриновича деньгами и политической литературой, отобрал у него сборник рассказов Мопассана, как легкомысленное чтиво, недостойное сербского патриота, и на прощание пожелал всегда оставаться «хорошим сербом»[164 - Ibid., p. 5.]. Такие встречи были чрезвычайно важны для становления юношей, имевших непростые отношения с поколением их властных отцов. В националистическом подполье старшие готовы были не только помочь молодежи деньгами и советами, но и проявить к ней внимание и уважение. Это порождало у юношей ощущение – столь редкое при их небогатом опыте, – что их жизнь наполнена смыслом, что они участвуют в историческом моменте, что они – часть великого и многообещающего предприятия.

Эта система, где ветераны готовили молодежь к участию в ирредентистском движении, была важным фактором его успеха. Вернувшись из Белграда в Сараево, Чабринович обнаружил, что ему нет места в прежней социалистической среде; чувствуя перемену в его мировоззрении, товарищи по партии исключили его как сербского националиста и шпиона. К моменту возвращения в Белград в 1913 году Чабринович был уже не левым революционером, а «анархистом с националистическим уклоном»[165 - Ibid., p. 6.]. В ту же возбуждающую атмосферу окунулся и Принцип, когда в мае 1912 года он, желая продолжить образование, перебрался из Сараева в Белград. Там его встретил все тот же вездесущий майор Васич. С началом Первой балканской войны майор помог Принципу добраться до турецкой границы, где тот собирался вступить в отряд добровольцев, но местный командир (которым оказался Воя Танкосич) отослал его назад, так как юноша был «слишком хилым и малорослым».

Не менее важным, чем знакомство с активистами, вроде майора Васича, или с печатной пропагандой «Народной обороны», была атмосфера столичных кофеен, дававшая молодым боснийским сербам, попавшим в Белград, ощущение причастности к общему делу. Излюбленными кофейнями Чабриновича были «Желудевая гирлянда», «Лавровая гирлянда» и «Золотой осетр», где происходили «разного рода разговоры» и встречи со «студентами и типографскими рабочими», с «ветеранами боев», но особенно – с боснийскими сербами. В кофейнях молодые люди курили и закусывали, обсуждая политику и газетные новости[166 - K?hler, Prozess, p. 6.]. Именно за трапезами в «Желудевой гирлянде» и «Лавровой гирлянде» Чабриновичу и Принципу впервые намекнули о возможности ликвидировать наследника австрийского престола. Неудивительно, что «популярной фигурой в белградских кофейнях» был и старший функционер «Черной руки», снабдивший молодых людей браунингами и взрывчаткой[167 - Ibid., p. 9.]. В политической атмосфере этой среды преобладал просербский и антиавстрийский экстремизм. В стенограмме судебного заседания содержится характерный отрывок, в котором на вопрос судьи, откуда Грабеж почерпнул свои ультранационалистические взгляды, Принцип простодушно ответил: «Когда он [Грабеж] приехал в Белград, он тоже начал разделять эти взгляды». Ухватившись за подтекст, крывшийся в этих словах, судья задал уточняющий вопрос: «Иначе говоря, достаточно было побывать в Белграде, чтобы напитаться теми же идеями?»[168 - Ibid., p. 24.] Однако, чувствуя, что судья рушит его линию защиты, Принцип отказался от дальнейших комментариев.

Как только подготовка к покушению началась всерьез, были приняты все меры к тому, чтобы скрыть контакты между властями в Белграде и террористами. Связным между ними был некто Милан Циганович, боснийский серб и боевик «Черной руки». Раньше он воевал против болгар в партизанском отряде под командованием Танкосича, а теперь был служащим Сербских государственных железных дорог. Циганович подчинялся Танкосичу, который, в свою очередь, был подотчетен Апису. Все приказы террористам отдавались исключительно в устной форме.

Подготовка террористов проходила в столице Сербии. Ранее прошедший подготовку в партизанской школе, Гаврило Принцип оказался лучшим стрелком в группе. 27 мая заговорщиков снабдили оружием. Четыре револьвера и шесть маленьких бомб (каждая весом в два с половиной фунта – около килограмма) были взяты из государственного арсенала в Крагуеваце. Вдобавок к оружию они получили обернутые ватой флакончики с цианидом. После покушения участники должны были застрелиться, а если не получится – отравиться: это было еще одной мерой предосторожности против возможного вольного или невольного признания на допросе, которое могло бы бросить тень подозрения на Белград. Молодые люди были готовы расстаться с жизнью, считая свой поступок актом мученичества.

На территорию Боснии заговорщики попали с помощью «Черной руки» и ее агентов в сербской таможенной службе. 30 мая Чабринович пересек границу близ городка Малый Зворник с помощью агентов так называемого подпольного экспресса «Черной руки», в котором принимали участие школьные учителя, пограничная стража и даже секретарь местной мэрии, и направился в Тузлу, где должен был встретиться с Принципом и Грабежем. Этих двоих сербские таможенники проводили до местечка Лозница – и 31 мая оставили на лесистом острове посреди Дрины, разделявшей Сербию и Боснию. На этом острове, привычном убежище контрабандистов, заговорщики были надежно укрыты от бдительных австрийских пограничников. Следующей же ночью местный контрабандист, а по совместительству – агент «подпольного экспресса», переправил заговорщиков на австрийскую территорию.

Хотя террористы всячески старались не попасться на глаза австрийским полицейским и чиновникам, в общении с местными сербами они проявили крайнюю беспечность. Например, Принципа и Грабежа сопровождавший их школьный учитель, служивший агентом «подпольного экспресса», разместил на ночевку на хуторе боснийского серба по имени Митар Керович. Употребив по пути слишком много сливового самогона, учитель вздумал поразить воображение крестьян: «Вы себе не представляете, кто эти парни. Они направляются в Сараево, чтобы бросить бомбы и убить австрийского эрцгерцога, который должен приехать туда»[169 - Ibid., pp. 137, 147.]. Поддавшись мальчишеской браваде (они ведь уже пересекли Дрину и были на родной земле), Гаврило Принцип, в свою очередь, продемонстрировал хозяевам револьвер и объяснил, как действует бомба. За эту глупость семья Керовичей – неграмотных, аполитичных крестьян, слабо представлявших замыслы их случайных постояльцев, – заплатила дорогую цену. Неджо Керовича, который на своей телеге отвез молодых людей в Тузлу, признали виновным в государственной измене и соучастии в убийстве – и приговорили к смертной казни (замененной двадцатью годами заключения). Его отец, Митар, был приговорен к пожизненному заключению. Их показания в суде над террористами в октябре 1914 года внесли в процесс незапланированный оттенок черного юмора. На вопрос председателя суда о его возрасте, Неджо Керович, сам отец пятерых детей, ответил, что точно не знает и что лучше справиться у его отца. Когда же Керовича-старшего спросили, сколько он выпил в ту роковую ночь, тот ответил: «Когда я пью, то счета не веду; пью столько, сколько влезет»[170 - K?hler, Prozess, pp. 145–146, 139.].

В Сараеве к трем юношам присоединилась еще одна ячейка из четырех человек, которых завербовал Данило Илич, агент «Черной руки» из боснийских сербов. В свои 23 года Данило был среди них самым старшим; благодаря австрийской стипендии он выучился на школьного учителя, но из-за болезни не смог работать по специальности. Он был членом «Молодой Боснии» и личным другом Гачиновича, автора поэмы о Жераиче. Как и остальные, в 1913 году Илич оказался в Белграде, где, пройдя через экзальтированную атмосферу столичных кофеен, сделался агентом «Черной руки» и заслужил доверие самого Аписа. В марте 1914 года Илич возвратился в Сараево, где устроился на работу в местной газете – сначала корректором, позднее – редактором.

Первым, кого Илич завербовал в группу по ликвидации эрцгерцога, был мусульманин из Герцеговины плотник Мухаммед Мехмедбашич, придерживавшийся левых взглядов. Они были хорошо знакомы: в январе 1914 года они встречались во Франции с Воей Танкосичем по важному делу: покушению на жизнь Потиорека. Этот план провалился. В поезде по дороге домой Мехмедбашич, увидев полицейских, запаниковал – и в туалете спустил флакон с ядом в унитаз. Кинжал, который он собирался этим ядом отравить, Мехмедбашич выбросил в окно. Двумя другими террористами из Сараева были Цветко Попович, одаренный восемнадцатилетний студент, и Васо Чубрилович, брат того самого школьного учителя, что привел первую группу заговорщиков в дом Керовичей. Чубрилович, тоже школьный бунтарь, в свои семнадцать лет был самым младшим из участников второй ячейки. Он лично не был знаком с Иличем до момента сбора всей группы; двое других местных сараевских юношей – Попович и Чубрилович – впервые увиделись с другими заговорщиками (Принципом, Мехмедбашичем, Чабриновичем и Грабежем) только после убийства эрцгерцога[171 - О конфликтах Чубриловича с его учителями, см.: Zdravko Antonic, «Svedocenje Vase Cubrilovica o sarajevskom atentatu i svom tamnovanju 1914–1918», Zbornik Matice srpske za istoriju, 46 (1992), pp. 165, 167.].

Выбор кандидатов на роль цареубийц – молодой человек, уже отметившийся проваленным рискованным заданием, и двое совершенно неопытных школьников – на первый взгляд кажется безумием, но в безумии Илича была своя система. Истинным назначением второй группы террористов было сокрытие подлинных нитей заговора. В этой связи Мехмедбашич представлял собой идеальный выбор: инициативный, хотя и некомпетентный террорист был полезным дублером для Белградской ячейки, и при этом, что важно, не был сербом. После теракта Илич и Принцип, как боевики «Черной руки», обязаны были (в теории) покончить с собой или по меньшей мере хранить молчание. В отличие от них сараевские активисты не смоги бы ничего рассказать обо всей сети заговора – по той простой причине, что ничего не знали о его масштабах. Таким образом, это должно было создать впечатление, что убийство в Сараеве – чисто локальное событие, никак не связанное с Белградом.

Реакция Николы Пашича

В какой мере Никола Пашич был осведомлен о заговоре против Франца Фердинанда и что он предпринял, чтобы его предотвратить? Практически наверняка какие-то детали заговора были ему известны. Об этом имеется ряд свидетельств, но наиболее красноречивым являются воспоминания Люба Йовановича, министра образования в правительстве Пашича. Йованович ссылается на слова Пашича (в отрывке из мемуаров, изданных в 1924 году, но, вероятно, написанных гораздо раньше), сказанные на заседании министров «в конце мая или начале июня», что, по его данным, «какие-то люди собирались отправиться в Сараево, чтобы убить там Франца Фердинанда». Все правительство, включая Пашича, согласилось с тем, что убийство следует предотвратить, для чего глава кабинета отдаст соответствующий приказ пограничным службам на Дрине[172 - Ljuba Jovanovic, «Nach dem Veitstage des Jahres 1914», Die Kriegsschuldfrage. Berliner Monatshefte f?r Internationale Aufkl?rung, 3/1 (1925), pp. 68–69; о значении этого документа, см.: Albertini, Origins, vol. 2, p. 90; впрочем, эта версия событий не является общепринятой: см., например: Buha, «Mlada Bosna», p. 343, где утверждается (на основании отсутствия прямых доказательств), что Пашич знал о пересечении границы, но не о характере миссии молодых людей; см. также: Batakovic, «Nikola Pa?ic», p. 162; Stankovic, Nikola Pa?ic, p. 262.]. Прочие документы и фрагменты показаний, а также странное и малообъяснимое поведение Пашича после 1918 года, лишь усиливают подозрения в том, что кое-что о заговоре было ему известно заранее[173 - Свидетельство о том, что этот факт заранее был известен Пашичу, обсуждается в: Albertini, Origins, vol. 2, pp. 90–97. Альбертини особо акцентирует свидетельство Л. Йовановича, подкрепленное сведениями о том, что Циганович мог быть агентом Пашича; Лучано Магрини, коллега Альбертини, добавляет еще два признания, сделанных сотрудниками Пашича и записанных во время войны, см.: Id., Il dramma di Seraievo. Origini i responsabilit? della guerra europea (Milan, 1929), pp. 106–108, 114–116. Имевшаяся на тот момент информация получила правовую оценку в Sidney Bradshaw Fay, The Origins of the First World War (2 vols., New York, 1929), vol. 2, pp. 140–46; Hans Uebersberger, ?sterreich zwischen Russland und Serbien. Zur s?dslawischen Frage und der Entstehung des Ersten Weltkrieges (Cologne, Graz, 1958), pp. 264–265 дополняет это свидетельство, публикуя найденную в бумагах сербского МИД записку почерком Пашича, где упоминаются «школьники», «бомбы» и «револьверы». В весьма детальном повествовании Владимира Дедиджера о предыстории заговора предполагается, что Пашич, вероятно, заранее знал о заговоре: Vladimir Dedijer, The Road to Sarajevo (London, 1967). Однако, допускает автор, это была лишь интуитивная догадка Пашича, базирующаяся на уверенности в вероятности такого заговора и подкрепленная неполной и разрозненной информацией, которой он располагал. Позднейшие работы предлагают ряд интерпретаций, но не добавляют к этому корпусу литературы никаких новых свидетельств; см., напр.: Friedrich W?rthle, Die Spur f?hrt nach Belgrad (Vienna, 1975).]. Да, но как он мог узнать о нем? Основываясь на косвенных доказательствах, можно предположить, что его осведомителем был тот же Милан Циганович, служащий Сербской железной дороги и по совместительству агент «Черной руки». Представляется, что за деятельностью тайного общества он следил по личному поручению премьер-министра. В таком случае Пашич заранее имел подробную информацию не только о заговоре, но и об участвовавших в нем лицах и организациях[174 - Доказательство роли Цигановича как информатора является косвенным, но убедительным, см.: Bogicevic, Proc?s de Salonique, pp. 32, 131–132; Fay, Origins, vol. 2, pp. 146–148; и Albertini, Origins, vol. 2, p. 98. В ряды общества «Единство или смерть!» входил также племянник Пашича.].

Три террориста, в конце мая проникшие в Боснию и следовавшие в Сараево, никаких следов в официальных сербских документах не оставили. В любом случае они были не единственными, кто летом 1914 года нелегально переходил границу Сербии и переправлял оружие. В докладах сербских пограничников в первой половине июня сообщается о разветвленной системе тайных трансграничных операций. 4 июня начальник пограничного округа Подринье в Шабаце предупредил министра внутренних дел Протича, что офицеры, осуществляющие пограничный контроль, намереваются «с помощью наших людей в Боснии переправить туда партию оружия и боеприпасов». Начальник округа собирался было изъять оружие, но, поскольку багаж уже находился на боснийской территории, возникли опасения, что эта попытка бросит тень подозрений на пограничную стражу и сделает явными ее тайные операции. Как показали дальнейшие расследования, человеком, принимавшим оружие на боснийской территории, был не кто иной, как Раде Малобабич[175 - См.: Глава Подринского округа – Протичу, Шабац, 4 июня 1914 г.; Протич – Пашичу (с кратким изложением донесений с границы), Белград, 15 июня 1914 г.; Глава Подринского округа – Командующему 5-й пограничной стражей в Лознице, Шабац, 16 июня 1914 г.; Командующий Дринской дивизией, Валево – Военному министру, 17 июня 1914 г., DSP vol. 7, docs. 155, 206, 210, 212, pp. 290, 337–339, 344–335, 347.].

Эти операции вызывают тревогу – сетовал местный чиновник – не только потому, что проводятся без ведома соответствующих гражданских властей, но и потому, что осуществляются «публично, среди бела дня». А поскольку в них участвуют «люди на государственной службе», то может сложиться впечатление, будто «мы поощряем такого рода акции». Пашич и министр внутренних дел Протич всё это понимали. Если правда, что Пашич в то время уже знал о существовании заговора, то он должен был сделать все возможное, чтобы пресечь деятельность, опасную для репутации правительства в Белграде. Действительно, 10 июня гражданским властям приграничных округов поступило указание о том, что «такого рода деятельность следует всячески предотвращать»[176 - Министр внутренних дел – Главе Подринского округа в Шабаце, 10 июня 1914 г., там же, ответ Протича, приложенный к док. 155, p. 290.].

Способны ли были гражданские власти в пограничных районах пресекать операции пограничной стражи – это уже другой вопрос. Когда от Райко Степановича, сержанта пограничной стражи, переправившего в Боснию нелегальную партию оружия, потребовали явиться для отчета к главе округа, тот просто проигнорировал вызов[177 - Глава Подринского округа – Протичу, Шабац, «Сов. секретно», 14 июня 1914 г., ibid., doc. 198, p. 331.]. В середине июня, после заседания кабинета министров, гражданским властям было разослано распоряжение о проведении официального расследования фактов нелегальной отправки оружия и людей в Боснию, а капитану 4-го пограничного округа 16 июня была направлена лаконичная записка, «рекомендовавшая» «пресечь трафик оружия, боеприпасов и других взрывчатых веществ из Сербии в Боснию». Никакого ответа на это не последовало. Позже выяснилось, что командиры пограничных частей имели строгий приказ: все обращения гражданских властей оставлять без ответа и передавать вышестоящему командованию[178 - Капитан 4-й пограничной стражи – Командующему 5-м пограничным округом, 19 июня 1914 года; Командующий 5-м пограничным округом – Начальнику Генерального штаба, та же дата, там же, оба доклада приложены к документу 209, с. 343; см. также: Dedijer, Road to Sarajevo, pp. 390–391; Buha, «Mlada Bosna», p. 178.].

Иначе говоря, государственную границу правительство Сербии не контролировало. Когда военный министр Степанович обратился к начальнику Генерального штаба с просьбой уточнить официальную позицию военных в отношении тайных операций на территории Боснии, запрос был передан сперва начальнику оперативного отдела, отговорившегося незнанием, а затем – начальнику военной разведки, которым был хорошо знакомый нам Апис. В пространном, дерзком и неискреннем ответе начальнику оперативного отдела Апис выгораживал Малобабича и утверждал, что переданное ему оружие предназначалось лишь для самообороны сербских агентов, действующих в Боснии. О бомбах он якобы ничего не слышал (три года спустя Апис под присягой заявит, что он лично поручил Малобабичу обеспечить и координировать убийство Франца Фердинанда)[179 - Полный сербский текст заявления Аписа на суде имеется в публикации: Milan Z. Zivanovic, Solunski process hiljadu devetsto sedamnaeste. Prilog zaproucavanje politicke istorije Srbije od 1903. do 1918. god. (Belgrade, 1955), pp. 556–558; см. также: MacKenzie, «Black Hand» on Trial, p. 46.]. Если же на границе возникла угроза безопасности Сербии – пишет Апис, – то не из-за осторожных и необходимых операций военных, а из-за волюнтаризма гражданских властей, требовавших передать им контроль над государственной границей. Короче говоря, вся ответственность ложилась на гражданские власти, пытавшиеся вмешиваться в деликатные – и выходящие за рамки их компетенции и понимания – операции военных[180 - Разведотдел Королевского Генерального штаба (Апис) Оперативному управлению Генерального штаба, 21 июня 1914 г., в DSP, vol. 7/2, doc. 230, pp. 364–365.]. Ответ Аписа был направлен начальнику Генерального штаба Путнику, который резюмировал и одобрил его в письме военному министру Сербии от 23 июня. Пропасть между структурами гражданской власти и сербским военным руководством, в которое глубоко проникла «Черная рука», протянулась теперь через все государство – от берегов Дрины до правительственного квартала в Белграде.

Встревоженный дерзким тоном заявлений Аписа и начальника Генерального штаба, Пашич решился на ответные меры: 24 июня он отдал распоряжение о проведении полного расследования действий пограничной стражи. Согласно данным из «многочисленных источников», сообщал он в письме военному министру под грифом «Совершенно секретно», «сербские офицеры» занимаются деятельностью, которая является не только опасной, но и предательской, «поскольку направлена на разжигание конфликта между Сербией и Австро-Венгрией».