Трамвай «Иллюзия»

– Останкино и Восточное Измайлово, нет?

– Это названия для нормальных. А есть правильный маршрут – мы сейчас как раз по нему и двинем. И на нем конечные называются «Жизнь».

От такой иронии сводит скулы.

– Звучит… Жизнеутверждающе.

Кондуктор смотрит так, как прожженые воспитатели в детском саду смотрят на подопечных, с аппетитом поедающих песок. А я ненавижу снисхождение так сильно, что воздух вот-вот заискрит: уже чувствую, что искры пытаются пробиться через кожу на волю. Сжимаю кулаки и зубы. Пытаюсь дышать. Он все еще смотрит, и эта чертова улыбка-ухмылка выводит меня из остатков равновесия:

– Так а в чем прикол-то? Откуда взялся какой-то там правильный маршрут, как мы здесь оказались, я здесь вообще при чем?!

– Тише, тише. Успокойся, – вкупе с выражением лица елейный голос Кондуктора только усиливает ощущение непрекращающейся пытки. – Постепенно все поймешь. Но, так скажем, это единственный способ вернуть то, что ты хочешь.

– Ты не помогаешь, ты в курсе? Я вообще хотела просто совершить традиционную тупую прогулку для тупого ментального здоровья, а не что-то там возвращать.

– Правило первое, – парень встает, отряхивается, протягивает руку. Хватаюсь за нее – с чего бы вдруг? – как за спасательный круг. – Если ты оказываешься в трамвае «Иллюзия», так и должно быть.

С каждой минутой ситуация все больше походит на нелепую игру, а мой мозг все хуже переваривает происходящее. Будь это все книгой, автор – явно не самый здоровый на свете человек. За ручку бы к психологу отвела, честное слово. И сама бы следом записалась. А лучше сразу к психиатру, чтобы уж наверняка.

– А еще правила будут? Ну, пальцы в розетку не совать и все такое?

– Хотел бы сказать, что по правилам нельзя ерничать, но не могу. Но посоветую расслабиться и получать удовольствие.

Я останавливаюсь, в очередной раз окидываю спутника взглядом с головы до ног. Он совершенно точно какой-то городской сумасшедший. Нет, я вообще уснула. На жаре разморило, всякое бывает, и не такое может присниться.

– Подожди, давай еще разок. Ты предлагаешь мне расслабиться и получать удовольствие непонятно где, непонятно с кем и непонятно для чего. Я правильно уловила суть?

– Не прикидывайся, что никогда так не делала.

Он уходит вперед, насвистывает что-то под нос. Не понимаю, идти за ним или вернуться в трамвай – хотя какой толк, если больше никого нет. Даже водителя. Ни одной живой души на километры вокруг, только пыль, сухостой и груды железа. Это выбор без выбора.

– Слушай и запоминай, – он не сбавляет шаг, и мне приходится ускориться, чтобы хоть что-то расслышать. – Обе конечные остановки трамвайного маршрута И-11 назывались "Жизнь". И – потому что иллюзия. Одиннадцать – потому что начало и конец до невозможности одинаковые. Если заглушишь мысли, услышишь голоса. Трамваи повторяют кое-что важное. Не правило даже, скорее саму суть. «И вечно жить нам, и вечно плыть нам»[2 - «Русский ковчег» (2002), реж. А. Сокуров], знаешь такое?

– Знаю, как же, – голос сбивается из-за внезапной одышки. – Сокуров, конечно, гений, но я не осилила.

– Ну, тройка тебе. Исключительно за знание первоисточника. Если посмотришь под ноги чуть внимательнее – сможешь рассмотреть рельсы. Точнее, следы для них. Чисто технически, – он немного наклоняется ко мне, как будто не хочет, чтобы нас подслушали, – трамвай летит.

– Чего?

– Ну, смотри, – Кондуктор садится на корточки рядом с покореженным вагоном. – У трамвая есть колеса, правильно? – киваю. – И ему нужны рельсы, по которым он поедет, правильно? А как можно проложить рельсы, если трамвай сам понятия не имеет, куда едет?

Я не могу сдержать нервный смешок:

– Нет, ты точно издеваешься! В смысле, блин, трамвай не знает, куда едет? А кто тогда знает, Пушкин?

– Лучше, – собеседник, будь он трижды неладен, уже даже не пытается скрыть превосходство. – Единственный человек, который знает точный маршрут – это ты.

Из горла вырывается стон, я обмякаю, прислоняюсь спиной к ржавой железяке. Хватаюсь за голову – совершенно конкретно, не метафорически. Я же даже не пью, это не может быть белая горячка. Подсыпали что-то? Да вряд ли, в последний раз ела и пила перед выходом из дома. Так какого черта тогда вообще происходит?

Кондуктор сидит рядом, но выдерживает дистанцию. Очень любезно с его стороны.

– У тебя нет других вариантов, кроме как пройти по маршруту до самого конца. Придется смириться, Лиля. Так вот, колеса трамвая…

– Заткнись на пару минут, ладно? А лучше дай сигарету.

Он учтиво протягивает пачку, чиркает колесиком дешевой зажигалки. От первой затяжки я с непривычки закашливаюсь, но процесс удивительным образом успокаивает. Дело даже не в запахе и вкусе, скорее в глубоком дыхании. И в иллюзии – кажется, я уже ненавижу это слово – хоть какого-то контроля.

Мы молчим минут пять. Смотрю вдаль, туда, где садится солнце. Картина одновременно завораживает и вгоняет в тоску. То там, то здесь над землей поднимаются оси с колесами, очень отдаленно напоминая могильные кресты. Размаха, конечно, не хватает, но если дать волю фантазии – самое то.

– Ладно, что там с полетами было?

– Если вкратце, – кажется, Кондуктор тоже увлекся созерцанием пейзажа, – для движения трамваю нужно время. Точнее, физическая его форма. Там, где мы находимся, это чаще всего паутина. Она наматывается на колеса, создает своеобразную подушку, и трамвай поднимается над землей. И топливо – тоже паутина, в общем-то.

– Вообще нихрена не понятно.

Спустя время он снова закуривает. Я тяну руку, в пальцах оказывается уже прикуренная сигарета. О гигиене и правилах приличия отчего-то хочется думать меньше всего. Глубокий вдох, второй, третий. На фоне едва различимо бубнят мертвые трамваи. Солнце висит над горизонтом, но не касается его – и словно даже не планирует.

– Чего задумалась?

– А что в этом всем иллюзия? Жизнь, смерть или все, что между?

– Девочка, да ты начала понимать смысл игры, – снова встает, снова отряхивается, снова протягивает руку. Я поднимаюсь следом. – Здесь как раз припасено кое-что, что поможет найти ответ.

Не знаю, сколько мы уже бродим среди трупов. Кондуктор периодически что-то бормочет, выискивает, высматривает в горах рухляди. Внезапно дергает меня за рукав, ускоряется, а потом вообще переходит на бег. Когда я наконец оказываюсь рядом, протягивает пожелтевшую фотографию. На ней совершенно непримечательный двор пятиэтажки, деревья, бордюры с облупившейся побелкой. Края местами растрепались в бахрому, на обороте ничего нет.

– Узнаешь?

– Хочешь сказать, это какой-то выдающийся типовой двор?

– Так, я понял. Приготовься, сейчас немного тряхнет.

Быстрым и словно отточенным движением он забирает фотографию, бросает на землю, наступает в самый центр. Хватает меня за руку – и в тот же миг мы проваливаемся в пустоту. Чувствую себя Алисой, летящей вниз по кроличьей норе: пространство и время стираются, то там, то здесь всплывают картинки из прошлого.

Мы оказываемся в том самом дворе с фотографии, я быстро понимаю, в чем дело. Перед подъездом стоят люди. Все в черном, кто-то с цветами, венками, сигаретами в дрожащих руках. Разбились на кучки и молчат каждый о своем, но все об одном и том же.

«То есть смерть – это когда вот так?»

Я молчу вместе со всеми, чувствуя себя чужой. Точно так же, как в тот треклятый день. Именно тогда я возненавидела кладбища окончательно и бесповоротно. Одно дело – приезжать на чьи-то могилы уже постфактум, но смотреть, как кто-то отправляется в яму без возможности откатиться к предыдущему сохранению – совсем другое.

– Вспоминай. Ты уже знаешь ответ на свой вопрос.

Кондуктор говорит в полный голос, но никто не обращает внимания. Понимаю, что нас никто не видит. Да и вряд ли это полноценное путешествие во времени: их же не бывает. Мы просто нырнули в мое воспоминание, от которого я предпочла бы избавиться навсегда.

Если верить этому типу, я уже в курсе, что такое иллюзия. Значит, ответ где-то здесь. Поиски рядом с покойником отметаю сразу же. Тогда не подходила до последнего и сейчас тоже не собираюсь. Пусть хотя бы здесь останется небольшая надежда, что никакой смерти нет и не было никогда. Хотя бы до отправления на кладбище. Всеми силами отвожу взгляд от гроба – и случается озарение. Я помню, что поразило меня сильнее всего.

В тот день на четвертом этаже соседнего дома было открыто окно. Девчонка лет одиннадцати широко улыбалась и махала рукой каждому, кто был внизу. Болтала ногами, разгоняя огромный шар под ними. Будто не понимала, что происходит. Прямо как сейчас.

– А теперь ответь, – проводник кладет руку на мое плечо, – что из этого – смерть?