Открывается внутрь

Дашуня чапает по обочине, поодаль от всех, неровной своей походочкой, нарядная и грустная, в кедах со звездочками. Дашуня размером с Рому, хотя на два года его старше. Ася просит взять Серого за другую руку. Даша берет.

«Скажи спасибо, что в детдом тебя не сдала» – тут дело не в переживаниях Асиных по этому поводу, тут дело в другом. Не в чувствах дело, а в фактах. Хочется разобраться, как доктор Хаус. Почему «скажи спасибо», и откуда идея про детдом? Откуда вообще такой ход мысли?

– Почитайте-ка книжку Серому, пока не поехали. Рома, доставай книжку.

Нас…тупила…тупила весна.

Саша надел желтые носочки.

Жел-тые, как… Как кро… кор… Мама Ася, че это за слово? Ко-рокусы?

Крокусы. Цветы такие.

Или как… лю…лютики.

А Ма-ша во…во-об-ще не ста-ла на-де-вать нос-ки.

Мы пойдем очень далеко, сказал Саша.

Водитель включает зажигание. Триста шестая встряхивается, дребезжит, вибрирует.

Давай… кто… быстрее до-бежит до и… До и…вЫ? Это как так?

Ива. Дерево такое.

Предложил Саша… Ой, Даша, это твоя очередь еще! Видишь, с маленькой буквы.

Нечестно.

Не ссорьтесь.

До ивы, предложил Саша и помочался вперед.

Чего-чего вперед?

Помолчал вперед.

Помчался.

…Да, так вот: между прочим, ведь у мамы была сестра, которая покончила с собой. А почему она так – никто не знает.

…Сестра, которая покончила с собой. Асина тетя то есть. Она покончила с собой как раз почти сразу после Асиного рождения. Через полгода, если точнее. И почему-то у мамы нет ни одной фотографии Аси до шести месяцев. Это странно: обычно младенцев то и дело фоткают, даже в те времена. У деда был фотоаппарат, и снимать он любил. Но Асиных фоток до полугода не существует в природе.

Серенький уже весь извертелся у нее на коленках, а Даша и Рома давно перестали читать. Серый обмяк. Укачивает бедолагу. Да Асю и саму укачивает.

…Нет ни одной фотографии; она покончила с собой; скажи спасибо, что не сдала в детдом; дождь брызгает на стекло, Даша смотрит на Асю, и брови ползут вверх: я?! На мам Асю?! Похожа?! Да, детка, ты, на «мам Асю», а я похожа ли на свою маму? Не очень…

…Когда мне было шесть месяцев. А после шести месяцев я…

…Скажи спасибо, что не сдала в детдом…

…На самом деле мама – это та, которая…

…Которая, когда мне было шесть месяцев…

Тогда все складывается. Тогда понятно, почему все. Почему мама меня отдала бабке с дедом. И ее слова про детдом. И про папашу почему врет – тоже понятно. Не знает она, кто папаша. Если она сама не мама, то откуда папу-то возьмет?

И теперь Ася знает правильный вопрос. Она знает, что спросит в следующий раз, когда нальет маме красного сладкого. Нет-нет, она не спросит «кто моя мама» – уже лишнее. И не спросит «кто мой папа» – этот вопрос очевидно остается в таком же тумане, как вот, к примеру, церковь за болотом, мимо которой мы стремительно проезжаем. И переживать тут нечего, тем более что теперь Ася знает правильный вопрос:

– Мам, а мам, а как меня звали на самом деле?

* * *

Триста шестая въезжает на Автовский путепровод: внизу – рельсы, контейнеры, песчаные конусы, пестрые листья, тропинки, а наверху – тучи, в просветах – блеклое голубое небо и полосы белесых облаков.

Внезапно, глядя на мелькающие мимо автобазы, склады и электростанции, Ромка вспоминает, что в кармане у него осталось две мятные жвачки. Но если он вынет жову сейчас, то придется делиться с Дашкой. Если же он не поделится, то она затаит обиду. И зачем ему эта сестра, да еще старшая? Насколько было бы лучше, если бы их взяли только двоих, с Серым. Разве непонятно, что главный тут – он?

Так вот, значит, Ромке хочется жвачку, но он решает потерпеть, только чтобы с Дашкой не делиться; и он не знает, что Даша в это же самое время перебирает в кармане три утащенные у бабушки конфеты «Клубничные» и тоже предвкушает, – а между тем маршрутка въезжает на Зенитчиков, на каждом светофоре ненадолго останавливается, – вон общага, где они жили, и Ромка видит, как наравне с маршруткой какой-то мальчик бодро чешет по вытоптанной мокрой тропинке, мелькая за кустами. У мальчика такие же куртка и рюкзак, как были у Ромки, когда они жили еще с мамой, и Ромке очень хочется, чтобы это он сам и был и тогда, но на самом деле это другой мальчик, какой-то таджик вроде, черненький, – ой, да это не «какой-то» таджик, вдруг понимает Ромка, это же Давлат, бывший сосед их, а вот куртка и рюкзак – они не «такие же», они те самые, его и есть, только совсем уже драные и грязные, дальше просто некуда. И как только он это понимает, как рука сама тянется в карман за жовой, а там уж – че делать.

– Дашка, жову будешь?

– Спасибо, – говорит Дашка, – у меня конфетка есть. Кстати, хочешь?

2. Авангардная. Варя и Вера

В чистом поле, в белом поле было все белым-бело.

Потому что это поле

да, погода очень снежная

не выйти не то что с коляской, но и в слинге

спит как? спит плохо

ну так-то я ничего не вижу на первый взгляд, но если была потеря сознания

то без вариантов надо везти и все проверить

когда она упала?

в семнадцать сорок

Очень холодно, одновременно очень жарко. Младенец сосет. Бросает в жар и клонит в сон, одновременно озноб, потому что форточка открыта. Пахнет молоком и снегом. Клонит в сумерки. За окнами – синий заснеженный двор-колодец, темный день.

Это у вас микроволновка? – говорит врачиха, обходя стол на цыпочках и садясь.

Да! – Вера спохватывается и вытаскивает оттуда мясо.