Но человека человек. Три с половиной убийства

О том, что Ксюшу все-таки отчислили, я узнал уже после ее смерти. Нам она врала, что продолжает учиться.

11

Д. вышел из больницы в начале февраля и тут же, не увидевшись с Ксюшей, уехал отдыхать. Ксюша узнала от той же М. И., что уехал он с Тортиллой, и серьезно психанула. Настроение у нее резко меняется, она лежит носом к стене, но пытается все скрыть от нас.

«Больше никогда я не буду к нему относиться так, как раньше. Когда с ним было плохо, он рыдал мне в жилетку, говорил, какие суки все вокруг, как тьма сгущается и я одна ему нужна. Я для него вуз бросила, все цацки продала, чуть собой не начала торговать. Теперь у него все хорошо – и он меня просто посылает и едет греть кости своей старухе-процентщице. Небось она его не стала спасать. А что, собственно, за дела у него такие крутые? Он просто опричник. Эта парочка, Д. и Е. Р.-Р., – они и есть слияние власти и собственности в России, ебутся там на папины деньги. Больно и унизительно мне. И еще какое-то мерзкое чувство в душе, как будто не могу отплеваться. Кажется, Д. что-то сломал во мне, и я уже никогда не стану прежней».

«Все, я забыла Д., я буду думать о том, что делать дальше. Мне нужно начинать работать. Выходить к людям и думать больше о деле. Это была болезнь, я выздоровела».

Если бы так. Дибок возвращается – и снова хаос в ее душе.

«Не могу понять. Все так искренне, так радостно… Может, ему правда нужно было просто отдохнуть от всего. Это ведь его право».

«Тебе нужно избавляться от эгоцентризма, Ксения. Ты просто единственный ребенок, тебе кажется, что вокруг тебя все должно крутиться. Легче, легче относись к таким вещам!»

Она занимается самовоспитанием:

«Мои недостатки: 1) потребительское отношение к людям; 2) цинизм; 3) расчетливость; 4) неустойчивое настроение – то падаю, то взлетаю; 5) нарциссизм, самолюбование; 6) узость мышления; 7) собственничество».

В начале марта они впервые спят вместе. Это событие помечено в дневнике рисунком: салют с разноцветными звездочками. Подписано: «К+Д, наконец-то, наконец-то! Это была настоящая феерия. Хочу еще. Хочу всегда. Хочу до смерти».

12

Листаю ее дневник, в котором мне знаком уже каждый завиток, каждая неровность почерка. Странно знакомиться с человеком после его смерти. Еще страннее думать о том, что умерла она уже давно; в каком-то смысле «осталась тогдашней». Мы вот – живем дальше, мы меняемся, остаемся свеженькими и молодыми, а она как будто постарела, поблекла; она не знает ничего из того, что происходит сейчас; ей, встреться мы, пришлось бы многое объяснять с нуля; она как бы оставлена далеко в моем прошлом – правдивы жестокие слова, что мертвый живому не товарищ.

Пересказывать то, что происходило с марта по август, неинтересно. Ксюша снова и снова сломя голову бросается помогать Д., он просит у нее денег еще несколько раз, намекает то на процедуру банкротства, из-за которой у него отнимут все, то на суицид, то на месть товарищей по службе. Он просит, а ей неоткуда взять, она перезанимает, берет какие-то «микрокрокодилы в Займишке» (отвратительная была контора, несказанно порадовался, когда их уничтожили). Она вся в долгах, дневник превращается временами в колонки цифр, нолей, стрелочек – кому, куда, откуда, сколько процентов, «Роме за Дашу Д. и Артема С.»; все это перемежается «жалко, жалко его» и «точно знаю, что он не вернет». Д., судя по ее дневнику, живет в атмосфере сгущающейся паранойи: упоминания слежки, угроз – «твердил, что я не должна быть с ним, чтобы не подвергать себя опасности, но я сказала, что не боюсь». Почерк становится мелким, карабкающимся. В некоторые дни Ксюша просто приводит «сводки короткой строкой»: «бросает трубку», «виделись», «дала деньги», «опять динамо».

Единственное светлое пятно во всем этом – их встреча на Сенеже. Ее Ксюша описала достаточно подробно. Шло то самое жаркое и дымное лето, когда дышать было трудно в прямом смысле слова.

Вот что она пишет:

«Мы залезли в воду по горло. Над водой стелился легкий дымок. Потом сидели в беседке. Немного выпили. Вокруг обычные люди. И Д. перестал эти свои прогоны про „вокруг меня сжимается кольцо“ и прочее. Распростел, обмяк. Стало видно, какой он несчастный на самом деле. И как себя не жалеет. Он страшный человек вообще-то, Ксюша. У него нет тела. Вот ему зимой поставили эти железки, он хромает – и не замечает даже. Ему что он сам, что машина. Он – та романтика, которая раньше была: демон, демон настоящий. Он об этом говорил: я только тогда счастлив, когда вылетаю из тела. Я хотел бы быть в твоем теле, но и там мне не найти настоящего дома. Мне кажется, что в той беседке остался наш настоящий дом, но ее снесут, я не могу там с ним быть».

Осенью Ксюша пытается устроиться на работу, точнее просто наводит справки – где она могла бы поработать. Просит меня устроить ее к себе, чтобы она начала понемногу понимать дела.

«А чего я собственно хочу? А я ничего не хочу. Я уже не знаю, хочу ли чего-то. Я пресыщена, мне ничего не нужно. Вот презирала мажорок – и сама стала как они: внутренняя пустота и темнота. Как будто вынесла из себя все, чем раньше была наполнена. Было что? – не помню, а теперь ничего нет. Не выдержало оно испытания. Было нежным слабым остался один цинизм и»

Ночью на день ее рождения проскользнуло: не оправдала наших ожиданий, бешусь с жиру, у меня все есть, а я ничего не могу; я почувствовал что-то мрачное и жестокое, но не решился внятно определить тогда; а потом, сразу, началось такое, что я обо всем забыл, а когда вспомнил, оказалось уже поздно.

«Прислал мне стихи, сказал, что посвятил их мне. Любовь – это то, что многие не ловят. То, что многие никогда не поймают. Погуглила – конечно, это не его стихи, ходят в интернете. Он думал, что я не проверю? При том что ему известно, как я насчет поэзии. Жалкий человек. Полная пустота. Так, как я его люблю, никто и никогда не любил».

А потом – список слов в столбик, где к каждому существительному приписано красным карандашом спереди: «любимый».

[любимый] подлец

[любимый] жиголо

[любимый] аферист

[любимый] мошенник

[любимый] опричник

[любимый] бандит

[любимый] лжец

[любимый] убийца

14

Школы здесь не очень, но кто я такой, чтобы судить. В России Луку не смогли бы учить, а тут учат. Может, когда-то я и был недоволен, но сейчас смотрю на вещи по-другому. Филька школу очень любит и дружит с соседкой по парте. Кстати, ее зовут Джульетта, и мы иногда берем ее поиграть к себе.

Когда-то мы придавали школе огромное значение, особенно жена. Она очень серьезно подходила к школьным успехам Ксюши. Придраться там было не к чему, но жена умудрялась, несмотря на это, тревожиться. Любая мелочь вызывала ее переживания. Достаточно ли хороша учительница по русскому? Соответствует ли она высоким стандартам гимназии, о которых заявляет директор?

Год назад случился скандал: выяснилось, что физик в Ксюшиной школе, работавший там со дня основания, спал с ученицами. Одной из пострадавших была одноклассница Ксюши, я ее не помнил, а жена помнила хорошо. Ночью, лежа в постели, в темноте, жена спросила меня:

– Помнишь, как Ксюша писала рефераты?

– Угу, – сказал я, хотя не помнил и не знал, в те годы был занят другим.

– Каждый реферат – тетрадка двенадцать листов. Еще не разрешали печатать, интернета толком не было, все от руки, по старинке. И вот она сидит и пишет… полночь, час ночи. Я шла спать, а у нее еще горела настольная лампа. Почему я относилась к ней так строго?

– Ты ее очень любила, – возразил я. – Никто не знает будущего.

– А надо было без будущего, – сказала жена. – Просто ребенку в полночь надо крепко спать, а не писать рефераты.

– Ты ни при чем. Она любила писать. Любила быть хорошей ученицей. Она писала их не для тебя.

– Не нужно было вообще отправлять ее в школу. Нужно было посадить на колени, расчесывать ее волосы, радоваться каждому ее слову. Нужно было беречь ее. Любить. Она была драгоценностью. Бриллиантом.

– Она была прежде всего человеком, – сказал я. – И у нее была своя жизнь. Короткая. Но была.

– Она была создана для счастья.

Я промолчал. Что ж ты, подумал я, невнимательно слушаешь своих новых святых друзей со стигматами. Они расскажут тебе, что такое истинная и совершенная радость. Но тут же мне стало стыдно и жалко жену.

И я вдруг вспомнил эту картину: вхожу, стараясь не шуметь, в темную прихожую; не включая света, вешаю пальто на гвоздик, бесшумно снимаю ботинки. Луч света из приоткрытой двери. Я вижу, как Ксюша сидит за столом и пишет от руки в тетради. Я подхожу ближе. В комнате темно, под лампой все озарено, целый мир на ее письменном столе, круглый MP3-плеер, наушники, пенал, ключи и брелок со стразами, и белоснежная тетрадь, и легкие тени от волос, и легкая тень руки летает над страницей, легким невесомым почерком с сильным наклоном вправо пишутся слова; я вглядываюсь и пытаюсь их прочитать, но вдруг меня начинает бить дрожь, охватывает сильнейшее беспокойство, горло перехватывает от ужаса, я хочу и не могу прочесть написанное, читаю и не верю, темнота вокруг сгущается и давит на виски, а свет лампы становится ослепительным, жарким, невыносимым.

15

Моя история подходит к точке, в которой я перестаю быть только рассказчиком и становлюсь действующим лицом. Эту часть мне рассказывать сложнее всего, ведь именно я виноват во всем, что произошло впоследствии.

Но чтобы понятнее приступить к повествованию о дальнейшем, я должен объяснить, какой бизнес я вел и каким было мое положение на тот момент. Итак, жила-была в Германии фирма, которая придумала интересную бизнес-модель. Компания заключает контракт с разнообразными ресторанами, аттракционами, кинотеатрами и проч. о том, что приобретатель их купона на три дня получает 50 % скидки на все товары и услуги фирм-партнеров. В результате партнеры получают огромное количество новой жадной до впечатлений аудитории. Часть этих людей неминуемо придут потом за полную цену, да еще и расскажут соседям, в каком классном месте они побывали. Я купил и адаптировал эту бизнес-модель для… скажу скромно, для Москвы, но работала она не только в Москве, а во всех крупных городах. Недавно я проверял: даже сейчас, с приходом мобильного интернета, у бизнеса с трудом получается правильно выстроить подобную коммуникацию с партнерами, предоставляющими услуги, и с их покупателями. А я провернул это в эпоху интернета с модемов, главным образом офлайн. За три месяца мы выросли втрое. Ни один мой бизнес до этого не приносил такой прибыли, и ни в одном я не чувствовал себя таким героем-первопроходцем, таким европейцем. При этом природная заячья осторожность не изменяла мне, я держал ушки на макушке и, казалось, обезопасил себя от всех возможных неприятностей. У меня было три партнера: супружеская пара Э., которую я знал со студенческих времен, и Игорь В., которому я доверил финансы. Мы дружили.

Наш офис находился у одной из центральных станций метро; крышевали нас «шаболовские» РУБОПовцы (представители управления по борьбе с организованной преступностью). Но времена понемногу начинали меняться. В то время как малый и средний бизнес продолжали «пасти» руководители ОВД и УВД, крупняши, включая нефть и газ, легли под других силовиков – чекистов; представители соответствующей структуры, их родственники и доверенные лица вводились в советы директоров, и компании охотно принимали их в свои объятия как гарантов безопасности и, что немаловажно, как источников информации о конкурентах.

Мой бизнес все еще принадлежал к разряду «средних», но, по-видимому, офис у метро или наши возросшие обороты начали обращать на себя внимание серьезных людей. Этим и объясняется то, что произошло одним неприятным октябрьским утром 20** года. В течение лета я был непрерывно занят выстраиванием бизнес-процессов с крупными партнерами, обслуживая быстрый рост и тиражирование коммуникаций, и в конце концов так вымотался, что после одной из поездок решил денек отлежаться. Вернувшись на следующее утро на рабочее место, я обнаружил, что в моем кабинете сменили замки. Секретаря не было на месте. Так вышло, что вместе со мной приехала и Ксюша – я привез ей ноутбук из поездки и хотел отдать; я послал ее к новому охраннику, который не знал мою дочь в лицо, она назвалась моим секретарем и попросила у него ключ.