Зверобой

17. Ученица

Демьян на кухне готовил завтрак: шоколадные хлопья для Аськи, карамельные колечки для Марты, яйцо пашот с авокадо для Мары. Большая чашка кофе, налитого до кромки, как она любит. Если не долить – сразу спросит: тебе воды жалко?

Ему не жалко. Ему для нее ничего не жалко, даже жизни. Иначе как объяснить, что жизнь проходит, а он ни о чем не жалеет? Иногда думает, правда: а может, нужно было оставить ее в Москве? Не тащить с собой в эту жизнь? А как бы сложилось тогда? Как же тогда он без Марты, без Аськи?

Нет, не было вариантов.

Не представляет.

– Дети, Мара, завтракать!

Спускались, как молодые слоны – топот на весь дом. Демьян подумал, что здорово быть преподавателем местного университета, гораздо лучше, чем в МГУ, там бы ему никто квартиру не дал, а тут апартаменты двухэтажные. Специально, чтобы топать и не мешать соседям.

Первой с лестницы соскочила Ася, бежит, вытянув перед собой руки, в одной вертолет, в другой заводная пчела. Слева ррррр, справа – жжжж. Хочется сразу же приструнить ее, попросить замолчать, но Демьян себя останавливает: нехорошо, ведь ребенок, ребенок должен быть шумным.

За ним приходит Марта, опять обижена чем-то. Маленькая копия Демьяна: кудряшки и серые глаза. «Я как будто в ней не участвовала», – однажды сказала Марьяна, и Демьян даже испугался, что она будет ее меньше любить.

– Что стряслось, малышка? – Демьян пытается взять Марту на руки, но та вырывается и кричит:

– Я тебе так дам! Так дам! Так!

И хватает книгу со стола, зашвырнуть в Асю, та уклоняется, жжжж, рррр, ааааааа.

– Успокоились все! – Марьяна спускается как царица. Майка, шорты, носки.

Дети замерли на минуту, как в игре про морскую фигуру, а потом снова пустились в свой хоровод, на этот раз громко смеясь.

– Голова болит уже, – фыркнула Марьяна, мазнула губами Демьяна, опять промахнулась – вышло куда-то в угол губ. – Доброе утро.

– Я сегодня до вечера на работе, – сказал Демьян. – Ученый совет.

Ждал какой-то реакции – может быть, сожаления или сомнения, хотя чего в нем – честном и наивно влюбленном – сомневаться? Она его совсем не ревнует, совсем. Даже когда в прошлом семестре у него был короткий и неловкий роман со студенткой – впрочем, и не роман вовсе. Она сначала все время смотрела ему в глаза, потом позвала на ланч – обсудить дипломную. Писала про новую этику, разоблачала и уличала, исследовала, как меняется философия под действием новых требований к чувствам. Потом сказала: вы такой тонкий человек! Невероятно.

И коснулась его руки – легко, будто шелковым платком провела по свежей ране. У него голова закружилась, но он быстро прикрутил ее обратно. Было бы до ужаса нелепо спалиться на таком – попасть под колеса новой этики, философствуя о ней же. В общем, обошлось. На прощание она подарила ему пластинкуThe Cure – кто в наше время слушает пластинки? Ему даже не на чем было бы, если б и захотел. На обложке возле одной песни было написано: «Больше всего люблю этот трек. Он напоминает мне о вас». Он не поленился, нашел эту песню в эппл мьюзик, включил, когда ехал в метро из университета. У песни было простое название: Lovesong. «Где бы я ни был с тобой, я будто вернулся домой» – так начиналась песня. Сердце забилось отчего-то, а еще стало страшно, как будто прошел в метре от падения в пропасть. Он вспомнил, как когда-то отправлял Маре песню Гребенщикова: «Когда я с тобой – ты мой единственный дом». Ну и вот – то же самое.

За ужином рассказал:

– Представляешь, я думал, это только в книгах бывает или в кино, а тут реальность – в меня влюбилась студентка. Ужас.

– Почему ужас? – пожала плечами Марьяна. – Должно быть приятно.

– Да ты хоть понимаешь, как это опасно в наше время?

– Опасно – если бы ты дал этому ход. Но ты же не дал?

– Нет.

– Тогда просто наслаждайся.

Она улыбнулась, а Демьян понял: ей все равно.

Ася разлила молоко, брызги попали Марте на платье, и она разразилась слезами, которые заготовила с самого утра – наконец пригодились.

– Так значит, ты поздно сегодня? – спросила Марьяна, будто очнувшись.

– Да, к ужину не жди, – сказал Ян, и лицо его озарилось надеждой.

– Окей, – кивнула Марьяна. – Я тогда готовить не буду. Закажем что-нибудь с девочками.

А чего он ждал в ответ?

Что она скажет: ох, милый, ну почему, милый, мы так мало времени проводим вместе, давай я наготовлю всего, свечи расставлю, буду ждать тебя, а ты приходи, когда сможешь, тогда и приходи, я тебя всегда жду.

Это, наверное, сказала бы ему студентка – про себя усмехнулся зло, вспомнив песню.

Поймал себя на этом и смутился – зачем быть таким злым? То, что жена его не любит, еще не причина отвечать тем же молодой девушке, которая им восхищается. Как, кстати, ее звали?

Пока ехал в университет, подсчитал, что девушке с забытым именем должно быть уже больше двадцати. И она уже у него не учится. Решил найти ее в соцсети и написать. Просто спросить: как там учеба, собирается ли в аспирантуру? А потом, если сложится, позвать на кофе. Она, наверное, обрадуется – была ведь влюблена. И если парень есть, все равно придет – профессор парню не конкурент. Он попытался вспомнить, как она пахла – почти как сейчас – весной. И платье с вырезом запомнил, потому что весь вечер мучился, стараясь туда не смотреть. В этот раз обойдется без мучений. Она обнимает его на прощание – чистая вежливость, а он вдруг поцелует ее в губы. Даже зажмурился, испугавшись собственного плана.

Потом подумал про Мару – как он вернется домой после секса в машине (ее машине? кажется, у нее была) с юной девочкой в платье с вырезом, весь пахнущий ею, с ног до головы, уставший, запыхавшийся, а жена спросит: как день? Ничего особенного – махнет он рукой, ничего интересного – скучища, совет, коллеги, тарталетки, доклады.Ну, знаешь. А у самого руки еще не остыли, и влажная шея. От злости и нарастающей уверенности крутил педали сильнее, практически вбивал их в асфальт.

И только в аудитории перед началом занятий понял, что ничего не выйдет – чтобы кого-то найти, нужно хотя бы знать имя.

18. Снаружи

Рано утром Марьяна лежала в постели и мучилась от подступающей тошноты. Все-таки неясно, думала она, зачем каждый месяц яйцеклетка выходит наружу – как будто, не обнаружив внутри ни одного сперматозоида, она отправляется в большое путешествие на его поиски. Причем это путешествие всегда обречено. Супергероиня – яйцеклетка в этот момент выглядит как Амазонка, на ней синий с красным костюм и развевающийся на ветру плащ (обязательно!) – взбирается на гору, чтобы сразиться с драконом, найти сокровище, обрести любовь – и погибает. Но они (кто они? Ну, эти) продолжают верить. Месяц за месяцем они снаряжают все новых и новых бойцов, и те неизменно терпят поражение.

Даже если ты встретишь его, говорила Марьяна, глядя на свой противно ноющий живот, что ты станешь с ним делать? Ведь даже обретя друг друга, вы не сможете вернуться обратно для завершения миссии.

Однажды Ольга предложила Марьяне поехать по Золотому кольцу. Это, по представлению Марьяны, должно было быть романтическое путешествие, но обернулось беготней по монастырям, раздельными номерами, а в одном – совместном – ей пришлось ложиться на раскладное кресло – бежевое в цветочек. Она даже запомнила, как противно оно цеплялось за пятки – шершавым своим сукном.

В одном из городов – пожалуй, это была Кострома, хотя все Золотое кольцо слилось золотым дождем в длинную серую дорогу, в леса, в неуютные деревянные дома и дешевые гостиницы – вечером, когда на улицах уже никого, они вышли с Ольгой на набережную. Под ногами стояла река, в ней плескались отражения тусклых фонарей, мятые, как жеваная бумага. Ольга дрожала на осеннем ветру, а Марьяна, поддавшись порыву, ее обняла. Ольга что-то такое сказала о том, что пора возвращаться, но не отстранилась. И здесь бы нужно было признаться в чем-то важном, но все важное в тот момент оказалось невероятно тяжелым, как шпала. Так что Марьяна просто разжала руки и отошла, пропуская Ольгу вперед, на дорогу, ведущую к дому.

Тут то же самое, думала Марьяна, ожидая, когда подействует красная овальная таблетка, такое же самое: даже обретя друг друга на две минуты возле реки, мы бы не смогли войти вместе в избу. Мое путешествие с самого начала было обречено. Но я не поверила.

Демьян сделал очередную попытку – повернулся к ней, осторожно обнял, приблизился, чтобы поцеловать. Не то чтобы хотел этого, так было нужно, чтобы восстановить баланс. Марьяна увернулась, наградила улыбкой – чуточку смущенной, такую он раньше любил. «Не могу сегодня, – коротко повинилась она. – И к тому же поздно, надо уже детей будить». Выскользнула из-под одеяла и тут же набросила халат. Демьян поморщился от отвращения. Снова быть нелюбимым ребенком – какая гадость. Даже вспоминать не хочется. Но вспомнил – а как иначе?

Мать его, Ярослава Семеновна, женщина была неприветливая и где-то грубая, откуда только имя взяла такое – сложное, навороченное, иностранное как будто. Отец пил. Родители оба ничего от Демьяна не ждали, в футбол отправляли, но он не отправился, в борьбу – тоже не задалось. «Что ты за парень такой? Бабу свою защитить не сможешь, если полезет кто», – сокрушался отец, вернувшись на бутылке с суток. Мать не встревала. Работала медсестрой, тоже сутками, встревать было некогда. Демьян чего-то сам хотел и сам добивался – никто не спрашивал, лишь бы денег не просил, их и так нет.

Когда они с Марьяной впервые шли знакомиться с его родителями, он сразу сказал: «Я – не мои родители, запомни это».

Марьяну это тогда поразило, но решила не спрашивать.

Однажды он сам рассказал.

Маленьким мальчиком мечтал о собаке. Как любой, наверное, мальчик – сразу после динозавров и мусоровоза в хит-параде шла собака – большая, конечно, которую можно дрессировать. Он представлял, как они будут утром спускаться с ней в сумрачный туман, ходить за заборчиком по собачьей площадке (вверх, вниз и снова вверх, в кармане будут биться боками сушки, чтобы хвалить), а зимой – это особенно важно – бегать в парк – в одной руке санки, в другой поводок.

В собаке ему отказали. Мать говорила: Дема, ты что, дурак? Какая собака? Кто с ней будет гулять? Ты? Не рассказывай. И где держать ее? Ты сам вон на кухне спишь.

Он плакал – почти как девчонка, в каждом письме Деду Морозу писал: «Подари мне собаку. Собаку, пожалуйста. Мне нужен друг». Но Дед Мороз ему снова и снова давал не то: конструктор. Набор для выжигания. Альбом для марок. Один раз старый совсем крякнулся и прислал игрушечное ружье.

Отец выбор деда одобрил с дивана: хорошая штука. Полезная. Пригодится.

И вдруг появилась Аза.

Демьян тащился из школы – пальто нараспашку, шарф путается где-то в ногах, за плечами полный рюкзак учебников – а она ждала в переходе метро. Вроде бы у всех под ногами, но все ее обходили кругом. Собака спала: тяжелая морда на исхудавших лапах. Спокойная словно сфинкс.

Демьян нашарил по карманам какое-то копье, оставшееся от обеда, купил в запотевшей стекляшке сосиску в тесте, протянул ей. Она царственно подняла голову, благодарно взяла. Аккуратно, совсем его не задев.

Он сел на корточки, смотрел, как она жует, наклоняя голову, то в одну сторону, то в другую, а толпа омывала их, будто камни, упавшие посреди теченья.

Потом он позвал: за мной.

Аза (он сразу назвал ее так) покорно встала и пошла за ним. Домой пришлось добираться пешком, он не знал, как ехать с собакой в метро, заняло больше часа.

Мать была на смене, отец в депо, Демьян нашел тарелку с трещиной и синим цветком посередке, вылил туда из кастрюли щи. Аза выпила с совиным уханьем, шаркая языком по дну, начисто осушила. Затем Демьян повел ее в ванную, слегка потянув за холку. Вымыл ей лапы с мылом, вытер своим полотенцем. Что дальше делать – не знал. Хотелось скорее купить ошейник, он даже задумал какой: красный, с железными дырочками.

Мать разозлилась сильно, кричала, что ладно бы еще пуделя какого притащил, но не овчарку же?

Вот на черта тебе овчарка, спрашивала она, ты ж не охотник. А отец хохотал – почему ж не охотник, вот же пылится ружье.

Это не охотничья порода, сказал Демьян.

Без разницы, махнула рукой мать, все одно – огромная.

Мамочка, можно она останется, мамочка, ну пожалуйста, ныл Демьян, а она сказала ему: нет у нас места, Дема, держать такую собаку. И как ее прокормить? Он хотел сказать, что будет отдавать ей свою порцию, если нужно – щей вот, котлет и картошки, а мать разрешила, но временно: пусть поживет, пока не найдется хозяин. И надо развесить объявления, может быть, это чья-то, нельзя же так просто тащить в дом не пойми кого.

Те два месяца, что Аза жила с ним, были счастливейшими из всех – он просыпался с утра до будильника, наскоро одевался, кричал в темноту прихожей: «Аза, гулять!» Хватал поводок и бежал, перескакивая через ступеньки. Там – в утренней морозной дымке по команде Демьяна Аза живо пробиралась сквозь полосу бесполезных препятствий на занесенной влажными листьями собачьей площадке.

То же самое после школы. Он несся домой со всех ног.

Мать раздражалась все время – то грязные лужи в прихожей, то шерсти комки на полу, то супа почти не осталось, а она на неделю варила, между прочим, тут вам не рабочая столовка, у нее есть другие дела.

Аза на этой холодной войне вела себя мудро: пряталась под креслом-кроватью Демьяна, торчал только черный нос.

Однажды Демьян вбежал, швырнул в угол рюкзак, сорвал с вешалки ремешок, который служил поводком, крикнул: Аза, Аза! Но никто не выскочил к нему со знакомым уханьем. Он обыскал всю квартиру, все потайные углы – даже самые безнадежные, хотя уже понял – Азы тут больше нет, просто не мог поверить.

К супу не притронулся, лежал на полу и ждал мать. Мать появилась – в каждой руке по сумке.

– Сетки возьми, чего встал, – скомандовала она без «привета».

– Где Аза? – спросил Демьян, тенью заполнив проем.

– Все хорошо с ней, сынок, не волнуйся. – Мать даже как-то попятилась к двери, уловив настрой.

– Где она? – повторил он, наступая. – Где моя собака?

– Да в деревне она, чего ты, – скороговоркой строчила мать. – Тетя Надя забрала, помнишь, моя бывшая коллега. У них там дом большой, территория, у нее там будка будет своя, дом, понимаешь? Бегать есть где. Ну, большая собака, Дема, не для города она, а им там нужно. Они на забор повесят: «Осторожно, злая собака», хотя какая она злая, да, Дем? Вообще ведь не злая, но лает громко – как бы сигнализация.

– Но это же моя собака, – сказал Демьян, ничего уже не видящий из-за наступивших слез. – Это я же ее нашел.

– Ну нашел, молодец, – устала сражаться мать. – А теперь она живет у тети Нади. Порадуйся за свою собаку, что у нее теперь природа. Территория. Дом.

И добавила, сбавив голос:

– А у тебя скоро будет сестра.

Демьян в ужасе отшатнулся. Замер, а потом заорал вдруг:

– Я никогда тебе этого не прощу! Никогда! – схватил пальто и выбежал прочь из дома.

– Нужно мне твое прощение как собаке пятая нога, – бросила мать ему вслед, но этого он уже не слышал – шумно сбегал вниз по лестнице.

Он тогда несколько часов шатался по городу, вынашивал план мести, план побега, план поехать в деревню и выкрасть Азу, план найти и притащить другую собаку – еще больше и страшнее, на этот раз злую, и на дверь в кухню повесить табличку «Осторожно».

В парк, где он прятался, быстро спустилась ночь. Демьян проголодался, нащупал в кармане сушки, и больно кольнуло нутро. Он вышел к пруду, сел у кромки, долго всматривался в пустое, темное дно, где-то там наверняка спрятанное под созревшим льдом. Лед он потыкал палкой – показалось, крепкий. И сделал шаг – захотелось скользить вперед. Лед треснул, сразу же и как будто весь, тонкая корочка лопнула под ногами. Демьян только ахнул и весь оказался в воде – пытался нащупать дно, вроде бы у самого берега должно быть мелко, но только проваливался сильней.

Он долго барахтался, руки уже онемели, почти не чувствовал ног, кричать тоже почему-то не выходило, наконец удалось опереться на что-то, как будто внизу подставили табурет. Последним рывком он выпрыгнул всем собой и схватился за каменный берег. А потом вытянул себя, вцепившись за мерзлую землю.

До дома дошел в тяжелом размокшем пальто, как будто тащил на себе плиту – и с плитой внутри. На пороге упал, мать в ужасе отступила, а отец занес его в ванную, сунул в воду, обжегшую кипятком.

Следующие две недели Демьян не помнил – только бред от температуры, горькие порошки, банки, горчичники, небытие.

Когда оклемался, мать принесла ему календарь на 1996 год – с большой овчаркой. И еще сказала, что у Азы все хорошо, она гоняет кур и шлет ему привет.

И еще – извини, сказала мать. Извини, но не стоило топиться из-за собаки.

А из-за чего стоило, спросил он.

Мать махнула рукой и вышла, захлопнув дверь.

Сестру назвали проще – Катей. И чем проще Катя становилась, тем сложнее была к ней родительская любовь. Кате всего досталось сполна – и внимания, и ожиданий, и нулевых.

Катя быстро себя нашла: после школы торговала на рынке турецкими дубленками и радужными ершиками для разгона пыли, стояла вместе с матерью, которую к тому моменту сократили в больнице, на картонке, увещевала, привлекала фиолетовой курткой из полиэстера и крашеными волосами. Демьян злился, просил сестру хотя бы окончить школу, ругался с матерью до хрипоты, а та говорила: отстань, ты бы лучше помог, толку от тебя никакого. Отца уволили, и он запил совсем. Демьян поступил в аспирантуру. Родители смеялись: чего ты за дурак такой, люди бизнес делают, на ноги встают и страну поднимают с колен, а ты со своими книжками, много книжки твои нам денег сделают?

Хоть бы когда-нибудь они гордились им, единственным из всей семьи, получившим высшее образование, но нет, Катенька молодец, Дёма у нас… Ой, да смешно говорить.

Демьян Катю ненавидел – не мог объяснить себе, почему ее, по всему видно, не такую удачную, любят больше, чем его – правильного, самого себя вскормившего и давшего плоды. Потом понял, что логики в этом не было, слепая любовь.

В семнадцать Катя родила сына, любимого внука родителей. От кого родила неизвестно – да и какая разница, свой ведь! Демьян, освобождай квадраты, ты уже взрослый, пошел бы работать, теперь ведь еще и маленького надо кормить, а чем, Дёма, чем – ведь никто толком и не работает, а ты тратишь время на книжки, не дело, Демьян, принимайся за ум. Он вышел работать в ночь. Грузил какие-то ящики, днем готовил школьников к поступлению, по вечерам – в институте.

Когда его взяли младшим преподавателем, снял квартиру с приятелем. Родителям деньги носил ежемесячно, но без особых благодарностей. Да и не ждал уже ничего – есть предел и у ожидания. Просто звонил в дверь, протягивал конверт, пил чай на кухне, как каменный гость, стараясь не видеть, во что превращается жизнь когда-то родных людей. Выходил через час из подъезда, жадно вдыхал сырой воздух свободы. К лету удалось накопить немного, несмотря ни на что: купил абонемент в бассейн. Тогда и решил почему-то: у меня все будет иначе. Я выбрал себе другую жизнь, я заслуживаю любви, и жизнь мне любовью отдаст.

Сейчас, когда Марьяна демонстрировала ему свое безразличие (с улыбкой, конечно, жалостливой, но наигранной), Демьян превращался в кимвал звучащий и любви не имел. Имел раздражение, ненависть, злость – сразу от матери до Марьяны разливалось все это в нем и разрывало его изнутри. «Я хороший», – убеждал он себя в детстве, в слезах, запершись на кухне, раскачивался словно маятник и твердил: я хороший, хороший, хороший. Вот и снова: «Я хороший» – хороший, хороший, но совершенно потерянный. Марьяна его за это сначала жалела – как же можно не полюбить такого? Но сама не смогла, кажется, хотя и рассчитывала. Иногда во время ссор она говорила: ты слишком хороший, Демьян, в этом твоя проблема. Даже когда яйца достать нужно, ты этого не можешь. Потому что это неприлично, а у тебя на плохое ресурсов нет, этим я должна заниматься.