Муравьиная карусель

– Любезный крестник, глянь в отдвижке, мне кажется, я видел там ленту, – Птиц ткнул пальцем на кособокую тумбу, жмущуюся к подоконнику.

Тумбу Птиц выклянчил у Крокодила. Только пойманный, но успевший просечь Клеточное мироустройство, крыс неделю ловил инструктора в коридорах и стенал, пока тот не сдался и не позволил утащить почти списанную мебель в бараки.

Оказалось, этот подарок стал для Крокодила последним. Тумба, черная, облупившаяся, с покосившимися створками, торчала в переговорной как могильная плита. Настолько неприкосновенная, что даже во время общих собраний на неё не приземлялся ничей зад.

Омут присел на корточки, осторожно дёрнул ручку. Петли обиженно завизжали.

Из недр тумбы посыпались фантики, засохшие апельсиновые корки, пучки травы и мелкий пластмассовый мусор. Последним выкатился тюбик розовой акриловой краски и губная гармошка.

– О, а я её обыскался! – Птиц спорхнул с насеста. Цепкие пальцы выудили гармонику из Омутовых ладоней и нежно огладили мундштук.

Музыку в жизнь Четвёртой принес Птиц. До этого в Клетке существовали только ритмичные удары подошв о плиты плаца, перестук пальцев о столешницу в приступах задумчивости и стрекот кузнечиков за окнами. До появления Птица Четвёртая не знала, что звуки могут настолько бередить нутро.

Сухие тонкие губы бережно коснулись корпуса. Первые ноты привычно выбили эм-эр в красную зону. Четвёртая нашарила на стене выключатель света и шлёпнула по нему ладонью. Комната погрязла во тьме. Где-то далеко, за стенами, мягко мерцали фонари. Небо – глубокое и холодное, мигало россыпями звёзд. Лихорадочные алые всполохи эм-эра стихли, перешли в ровную желтизну. Залившая комнату тьма густо перемешалась с льющимися из гармоники звуками. Глаза Птица мягко блестели в темноте. Глубокие, утягивающие.

Четвёртая с трудом оторвала взгляд от бледных пальцев, тонких и хрупких как птичьи кости. Зачарованные цыплята бездумно подсели ближе, прижались друг к другу боками. Эм-эры обоих были канареечными. В душе заскреблась зависть, заставив регистратор настороженно мигнуть. Если Омут, упившийся Птицевых травок, имел право не поддаваться чарам музыки, Бусинка обязана была вылететь в красную зону. Не вылетела. Сидела, щурилась, как сытая кошка, цеплялась за рукав Омута и оставалась жёлтой.

Четвёртая прикрыла глаза, успокаивая частящее сердце, и откинула голову на спинку дивана. О непрошибаемом юном поколении она подумает в другой раз.

Мирную атмосферу нарушил хлопок дверной ручки о стену.

– Это что за интимная обстановочка? – Коряга ворвалась в переговорную чёрным, бренчащим брошками ураганом. Хлопнула локтем по выключателю, зажигая свет, скинула на пол у порога ворох хозяйственных мелочей, полные руки которых притащила из недр барака.

Омут и Бусинка отскочили друг от друга как ошпаренные. Бусинка заалела щеками, Омут осоловело захлопал ресницами.

Из коридора послышался неясный, похожий на проглоченное рычание звук. Четвёртая приподнялась, выглядывая из-за спинки дивана. Бес стоял в дверях, сжимая в кулаке лямки пакета. Радужки его глаз выцвели почти до белизны. Экран эм-эра заалел.

Коряга, никогда не страдающая особой проницательностью, подцепила предводителя под локоть и потащила вглубь комнаты.

Они принесли на себе запах масла и пережженного сахара.

В пакете оказалась выпечка. Корявые, отбракованные поварихами, покрытые карамельной бронёй булки. Четвёртая, не дожидаясь приглашения нырнула в пакет и достала сразу две. Одну сунула в руки заторможенному Омуту. Тот до сих пор не осознал, как опасно балансирует на острие ножа.

Бес бросил на неё долгий взгляд. Ноздри его раздувались от едва сдерживаемого гнева.

– Забочусь о своих цыплятах, – одними губами произнесла Четвёртая и Бес, наконец, потупился.

– Откуда добыча? – Птиц покрутил булку перед глазами, ковырнул крепким, не очень чистым ногтем и склонил голову набок, безошибочно глядя на Корягу.

– Мои цыплята паслись у столовки, – та раздулась от гордости, словно лично подсказала мальчишкам помелькать перед глазами сердобольных поварих.

– А ты пришла и отобрала у них добычу? – поинтересовалась Четвёртая, вгрызаясь в край булки. Жжёный сахар хрустнул на зубах. Четвёртая прищурилась, едва не урча от удовольствия. Бракованные булки оказались почти так же хороши, как кексы, которые три года назад Четвёртая наспор умыкнула из поварской кладовки. За кексы ей и попавшему под горячую руку Бесу отсыпали ремня по голым спинам. Четвёртая оправилась быстро, а Бес, тогда ещё не до конца растерявший застенный лоск, слёг с лихорадкой. Рушить Палочкины стеллажи Четвёртая вовсе не собиралась. Заночевавшая в кабинете докторша не вовремя проснулась во время Бесоспасательной операции.

– Пусть привыкают к несправедливости мира, – Коряга широко улыбнулась и тоже полезла в пакет.

Птиц одобрительно чавкнул. Омут осторожно обнюхал булку и отломил маленький кусок. Бес, почти отморозившийся и ставший похожим на обычного себя, ухмыльнулся.

– Нечестно! – звенящий тонкий голосок разрезал тишину. Булка полезла на в то горло. Четвёртая раскашлялась до брызнувших из глаз слёз.

– Что? – обманчиво-спокойно переспросила Коряга.

Бусинка вжала голову в плечи, но чирикнула с той же горячечной верой в свои слова:

– Нельзя отбирать еду у слабых!

Коряга встала. Пальцы сжались в кулаки. Длинные когти врезались в кожу, оставляя наливающиеся кровью лунки. Бусинка вскочила следом. Маленькая, растрёпанная, сверкающая глазами, она вскинула подборок и замерла, не зная, что делать дальше.

Четвёртая напружинилась, готовая спасать подопечную, но Бес оказался шустрее. Он прикрыл глаза ладонью и расхохотался. Спорщицы синхронно повернули головы к предводителю.

Четвёртая подошла и молча приложила тыльную сторону ладони к Бесову лбу. Тот оказался прохладным.

– Да не брежу я, – отмахнулся Бес. – Просто вспомнил эту ораву наглых зубастых недоростков, и представил, как Коряга будет их обижать.

Глава 3. Бесовы беды

Зима кончилась внезапно. Сугробы осели как молочная шапка на кофе с преподавательского стола. На ветках чахлых кустиков, обрамляющих крыльцо барака, проклюнулись почки. Синица со своим мелкодевчачьим выводком нарезала старые цветастые тряпки на ленты и повязала везде, куда смогла дотянуться. Увешанные бантами кусты смотрелись нелепо, о чём Синице поведал каждый уважающий себя клеточник. Птиц это сделал трижды. Мог пойти и на четвёртый заход, но заклёванный жалобами Бес запретил любое упоминание злосчастных ленточек.

Солнце припекало всё сильней. На носу Птица и, неожиданно, Омута расцвели ярко-рыжие веснушки. Цыплята, которых инструктора, невзирая на погоду, гоняли по плацу до седьмого пота, промочили ноги и снова расчихались.

В воздухе пахло приближающейся весной. А значит – срывами, приездом новой партии цыплят из питомника и отъездом старших клеточников.

Беса Четвёртая обнаружила на крыше учебного здания. Солнце давно укатилось за горизонт. Дыхание срывалось с губ облачками пара. Под ногами похрустывал битум.

Бес не обернулся на звук шагов. Поёрзал, устраиваясь удобнее на расстеленной куртке и замер, нахохленный и несчастный.

– Хандришь? – поинтересовалась Четвёртая, приземляясь на свободный кусок Бесовой куртки. Кусок оказался мал, и она ткнула предводителя плечом, заставляя пододвинуться. Глаза привычно нашарили чужую руку. Бес хандрил тихо и степенно. Эм-эр мерцал ровной желтизной.

– Я ждал её пять лет, – глухо произнёс Бес, не отрывая взгляда от двора. – А она шарахается от меня, как от чумного.

По плацу ползали скрюченные от холода фигурки цыплят. Небо темнело. За стеной один за одним загорались огни уличных фонарей. Застенье, залитое тёплым жёлтым светом, словно напиталось красками и казалось почти уютным.

– Дай девочке время, – тихо произнесла Четвёртая. – Она столько лет жила и не знала, что вы когда-то снова встретитесь.

Бес выдохнул коротко и раздражённо. Эм-эр предупреждающе мигнул.

Четвёртая всё понимала. Она видела, как Бес лезет из шкуры, подбирая ключики к администрации, заискивает, торгуется, шантажирует. Заведений для потенциальных достаточно. Бусинка могла проскочить мимо Клетки и пропасть для Беса ещё на добрых пять лет.

– Меня выставят через несколько месяцев, – преувеличенно-спокойно произнёс Бес.

Четвёртая осторожно заглянула ему в лицо. Серые глаза потемнели, словно набрякшие предчувствием грозы небеса.

В Клетке старались не говорить о мире по ту сторону забора. Все, кто уходил из Клетки превращались в застенников. Умирали для их тесного чокнутого мирка.