Патруль

Глава 1

Ветхий тёмный переплёт,

Жёлтые страницы,

Пыльный в кожу оборот

Расскажет небылицы.

Открыв вступление главы,

Бросает тело в дрожь

От образа смутившей мглы,

В кой сразу пропадаешь.

В ней множество людской мольбы,

В ней душно, как в печи.

Как выйдешь в мире из игры,

Там встретят палачи.

Открыв чернеющую дверь

От гнили, разложенья.

Воскликнешь: "Боже, что за зверь?"

Впадает ум в забвенье.

Чёрный злобный красноглаз-

Саблей блеск во ртах.

И когтей по камню лязг

Нагоняет страх.

Как взревет трехглавый пёс

В зловония ущербе,

Пустишь много жалких слез,

Крича: "Помилуй, Цербер!"

Сзади смерть с косой в руке,

Костьми перебирая,

Плывёт в грехах людских реке,

Угрозой зазывая.

В лодку, где кишат клещи,

Залазить заставляет.

И тихо шепчет: “Не кричи!”

На весла налегает.

Из тьмы пробился свет скупой,

И гулкие рыданья,

Там черти в жиже кровяной

Несут жильцам страданья.

Копытом топчут души тех,

Которые пол жизни

Замаливали едкий грех,

Спасенья ждали в мысли.

Тупыми грязными ножами

Скребут людей нагих,

Которые родных предали,

Тем уничтожив их.

Пихают в тело змей, угрей

На следующей ступени,

Под пляски древних дикарей,

В плотских утех мигрени.

Ленивый тлен протянут вдоль

Упущенной мечты,

Где зависть пропитает соль

Апатии волны.

От жадности свою же плоть

Кровавые бароны

Пихают в узкий лгущий рот

Под жалобные стоны.

Вскипает ниже в лаве дно

Из люда пропитого,

В них крови нет, а лишь вино,

За всю жизнь залитого.

Психоделика сплошная,

Ниже углубляясь,

В постапокалипсис вникая,

Все больше сотрясаясь.

Душить под громкий смех кишками

Воров нормально здесь,

И чтоб фекалии стекали

На тех, кто любит месть.

Там люди тонут в тоннах денег,

Им нет конца и края,

И новый бесконечный ценник

Растет, надежд лишая.

Кругом огонь, страх, боль и крик,

Зловоние с мученьем,

И сатаны на стенах лик

Всех держит в заточенье.

Дальше, словно Холокост-

Километры тел,

Те во рву, а сверху мост

Пламенем горел.

Бросил свет на замок он,

Осветив лишь часть,

Раздался волков воя стон,

Смерть потеряла власть.

Лодка без движения встала,

Сердце защемило,

Чувство истины настало,

И душа застыла.

Ты от боли усмирев,

Покорно слазишь вниз.

И конвоя волчий гнев

Исходит за каприз.

Гиены у входной двери

Слюною истекают,

Раздался вопль: "заходи!"

Ворота открывают.

Стая из пяти собак,

Как в угол загоняет.

Виден трон, чертей зевак,

Что зал тот заполняет.

И накинулись гурьбой,

Тела не касаясь,

С сильной матерной тоской

Над ликом извиваясь.

В замке блеск и чистота,

Трон золотом покрыт,

Сиянья люстры красота

Над ним огнём пестрит.

Дворцовый свод пяти колонн,

На них резной массив.

И каждый внутренний нейрон

Стал низменно игрив.

Вдруг живность вся оцепенела,

На мрамор вмиг припала,

Впервые мысль пролетела,

Что это пик накала.

Зашёл во фраке человек,

Поправив воротник,

Смотря в глаза, спросил про век,

И что ты так поник.

Глаза почти что золотые,

Лезут прямо в душу,

Из уст вопросы все простые

Внутри навеют стужу.

Харизмой предрасполагает,

По-дружески себя ведёт,

Улыбкой ласковой прельщает,

Лишь правда с уст твоих течёт.

Признаешься в своих грехах,

Того не замечая,

А он пускает пыль в словах,

От радости вскипая.

Сменилась милость Сатаны,

И изменился глас,

И снова взвыли черти, псы.

Тебя никто не спас…

Предисловие

Во что вы верите? Верите ли вы в человека? Возможен ли такой вариант развития событий, когда ваша реальность разрушится, разбившись о скалы ненависти, подлости, коррупции, безответственности и гнили палочной системы? Грешили ли вы по-крупному? Благодарите ли вы себя за выбранный путь или, напротив, корите за содеянное? Будете ли вы отвечать на все заданные вопросы? Или, возможно, ответит кто-то другой…

Мы ежедневно смотрим в зеркало, однако не всегда видим в нем себя. Отражение может, на первый взгляд, казаться таким знакомым и полностью изученным, но вдруг что-то изменяется, и тот человек из зеркала становится непредсказуемым и ненавистным. Сталкиваются с этим все, просто, кто-то в меньшей степени, а кто-то в большей.

Человек, в течении всей своей жизни, делает выбор. И выбор не всегда правильный, порой даже омерзительный, бесчеловечный. Он старается оправдаться, найти виноватых, уговаривает совесть смириться и идет по неустойчивой, темной дорожке в собственный ад, боясь каждого шелеста, каждой кочки и этой же темноты, в которой невозможно страшно оставаться в одиночестве. Исчезают сон и радость жизни. Тревожность заносит чемоданы в мозг и основательно делает ремонт, а в гости к ней приходят депрессия, апатия и панические атаки.

Так почему человек шагает в эту пропасть? Каждый знает про последствия, боится их, но делает.

Потому что нет выбора? Бросьте… Выбор есть всегда. Потому что общество любит успешных людей? Нет. Многие страдают от испепеляющей зависти и под её эгидой умерщвляют толику хорошего. Даже если ее прогоняют и стараются искренне порадоваться, она как та самая подружка, желающая вам добра, но язвительная как стерва, внезапно напоминает о себе и твоем положении, обесценивая успехи.

Давайте будем честны, мы не умеем быть счастливыми без денег и хоть какой-то власти. Не научили, времена тяжелые были, родители как-то не так объяснили слово “счастье”. В погоне за этим обязательным слагаемым, мы выгрызаем свою возможность приблизиться к мечтам. Да и твои ли они?

Проблемы морального выбора особо ярко проявляется в конкуренции, на любой работе и в любом бизнесе. Судьба подает возможности тайком, через черный ход приносит в конверте с грифом совершенно секретно, а после следит, как человек достает из него то самое яблоко. Она ждет роковой час, когда душа сдастся, откусив хотя бы маленький кусочек. К сожалению, ей не наестся им, она всегда будет надеяться на новое яблоко, ждать его как приз за страдания.

Люди думают, что если есть возможность взять, то это непременно нужно сделать, потом создают эти ситуации искусственно, оправдывая свои действия, чтобы совесть не смогла воспротивиться. Эти истины передают доверенным, чтобы не чувствовать одиночества, утягивают в адские топи. И этот “ад” не будет после смерти, он будет на земле, вокруг и внутри, а его земные проявления, поверьте, самые справедливые и беспощадные.

Глава 1

Выпуск

Белые рубашки блестели на солнце. Выглаженная полушерстяная форма царапала стрелками на штанах глаза довольных офицеров. Фуражки с пилотками в ровный строй горели кокардами на одинаковых головах так ярко, что слепили дроны, снимающие счастливые лица выпускников. Черные нефтяные туфли отражали своими носами подбородки, прикрытые медицинскими масками. Жара топила сальные железы так, что даже самые стойкие невольно покачивались на незаметные миллиметры, и глобальная тишина выдавала вздохи задыхающихся лейтенантов. Идентичные друг другу они ждали мнимой воли.

Наконец-то раздался крик: «Инстииитуууут! Равняйс, смирно! Равненье на средину!» Заместитель начальника, хорошенько расправившись, громко затопал под барабаны к всемогущему генерал-майору, чтобы тот дал напутственные слова, и мы, в своеобразной форме, попрощались с флагом родного института.

Время пролетело. Однако на многократных репетициях парада оно стояло как вкопанное и портило весь настрой на данное торжество. Новоиспеченным офицерам уже ничего не было нужно, поэтому нервничали все.

Наконец-то из-под колена по традиции упали на счастье монетки, шумно ударившись о землю. Толстые офицеры и важные гости раздали выстраданные дипломы, и настало время торжественного потного марша.

Ноги затекли и припухли от давящей обуви на небольшом каблучке, собственный вес, казалось, вырос на 5 – 6 кило, а воздуха по-прежнему не хватало из-за мокрой медицинской маски. Стройная музыка загремела торжеством, заполняя в то же мгновение сердца патриотизмом, барабаны и марш слились воедино. Строй развернулся направо и зашагал… «Раз, раз, раз, два три», – говорили барабаны, а трубы им нервно поддакивали и выдавали неопытность музыкантов. Курс проходил мимо таких же влажных, полусонных, полнотелых полковников и серьезного генерала с щуренными, но улыбающимися глазами.

Вот-вот все должно было закончиться. Я все думала, как из жизнерадостной, с горящими глазами девчонки я превратилась в ровно противоположного своему естеству незнакомого мне человека, которому стало невероятно страшно делать самостоятельный выбор. Моя жизнь превратилась в существование и стала принадлежать только моему непосредственному начальнику Аркадию Станиславовичу. К слову, он же скоро сменится на нового командира… И не факт, что тот будет добрее, снисходительнее или просто дружелюбнее.

Отгоняя плохие мысли, я сконцентрировалась на предстоящем отпуске, старалась представить пляж, фрукты, прохладную озерную воду, в которую буду погружаться без какого-либо смотрителя. Я предвкушала его каждой своей клеточкой, рисуя в голове картинки побега не только из этого места, но и от своего нового естества.

Слезы накатывались на глаза, я стала чрезмерно плаксивой. Чего нельзя было сказать о моих коллегах, принявших неизбежность подчинения. Настроенные на дальнейшую служебную деятельность, о которой мечтали в институте, они искренне радовались всему, что происходило с ними в последние дни обучения, от подписания рапорта до заключения контракта. Однако были и те, кто злился от места своего распределения, подготавливаясь к худшему, или вовсе не осознавал, куда идет, и что его ждет за новой колючей проволокой.

Марш закончился, и пришло время прощаться. Слова, улыбки, рукопожатия, объятия напоминали утренник в детском саду, отличаясь лишь двуличностью как курсантов, так и офицеров. А может, я просто смотрела на людей под призмой обиды на выбранный мной же отрывок жизни. Некоторые персонажи раздражали.

К примеру, наш начальник, шестидесятилетний, крупный и назойливый мужчина, всегда был с двойным дном. Он умел манипулировать людьми, по крайней мере, искренне в это верил. Делал зло, но в то же время так тщетно себя оправдывал, выставлялся обиженным, недооцененным, что аж тошнило. Многие поплатились за свой острый язык и недопустимую критику в его адрес. Поплатились, естественно, своим свободным временем и выходными, проведенными в патрулях с субботы на воскресенье. Конечно, были и светлые стороны в этом человеке, но хорошее мало кто помнит, как показывает практика. А уж после очередного несправедливого решения это его «хорошее», во все сносится в раздел очередных манипуляций.

Соответственно, были крысы, доносившие у него под столом, и слежка не заканчивалась внутри института. Самое сочное, что можно было сдать – ночные гульбища. Они являлись неотъемлемой частью жизни, ребята прятали свои грешки от начальства как могли. Заместитель начальника лазил и днем, и ночью по социальным сетям, регистрируясь в них под разными именами, получал доступ к закрытым страницам, дивясь с историй нередких ночных похождений подчиненных, после чего специально проверял их наличие у себя в квартирах в этот же день, ведь курсанты по уставу не имеют права выходить из дома позже десяти вечера. Наказания можно было избежать, только назвав своих соучастников или сдав рыбу покрупнее.

Любимым делом Капитошки, так мы называли зам. нач. курса Антона Величко, за его незначительный рост и очень детское лицо, не соответствующее возрасту капитана полиции, было ставить людей в наряды непременно в их дни рождения и тогда, когда приезжают родители. А если его предупредить и отпроситься, то это будет равносильно красному флагу, и сто процентов тот доверчивый бедолага пойдет именно тогда и будет предупрежден о заступлении ровно за 24 часа.

Про руководство в моем взводе слагали стихи, талантов было много… Там был даже целый сборник веселейшей карикатуры на каждого главного персонажа, ребята развлекались как могли. Частенько не только на нудных лекциях, но и на сложных контрольных, они старались снять напряжение и от души насмеяться. Шедевры графомании сыпались прямо из ядовитых недр каждого обиженного, прыскали истерическим смехом в моменты отчаяния, когда приходило понимание, что хуже уже быть не может.

В общем и целом, возвращаясь к выпуску, с ним фотографировались и обнимались из жалости, так как не хотелось портить этот день. Все понимали, что это, возможно, последний раз, когда они видят его. Многим наверняка нужна была эта фотография только для галочки, ну или чтобы распечатать крупным планом и закидать дротиками для дартса, выплескивая негативные эмоции, продолжая жить без озирания на его настроение.

Распрощавшись, курсанты начали потихоньку расходиться. Девчонки поднялись в женскую раздевалку, чтобы проверить, не забыли ли они свои вещи, а кто-то шел выдохнуть, остыть и покурить. В этой маленькой комнате царил смрад дыма, запаха всевозможных курительных смесей, сопревших ног, носков, тряпок, которыми мыли пол, еды в контейнерах и потной полицейской формы. Здесь собирались всевозможные сплетни, обсуждения, разборки между собой, дни рождения, сюда приходили на полуденный сон. Одним словом, это было местом силы.

– Нууу, какие планы на жизнь? – спросила однокурсница, с которой мы никогда раньше тесно не общались.

Я осмотрелась, проверяя наличие недружелюбных в этой комнате, достала из кармана под, и глубоко затянувшись, устало выдохнула дым. Повисла пауза. Я думала, что ответить. В этот момент пришло осознание, что мы в какой-то яме, ведь наши друзья постарше пугали дальнейшей службой, об этом говорить было тяжело.

– Да… Не знаю, уволиться, уйти в декрет, сделать всё, чтобы только не работать. – сказала я на выдохе и достала телефон, уткнувшись в него и показывая всем видом, что не хочу разговаривать.

Нахлынули мысли о друзьях. О моей соседке, с которой снимали комнату и пили вкусный чай вечерами после учебы, о двух мальчишках на год старше, с которыми было здорово петь песни под гитару на квартирниках, об однокурснице, с которой бегали между парами в буфет за вкусняшками, пихали неуместившуюся еду в карманы формы. Мы делились переживаниями, поднимали друг другу настроение мелкими подарками, вечерами выходили на прогулки в местный небольшой парк, а на выходных могли устроить небольшое путешествие в торговые центры, кафешки или просто часами бродили по центральным улочкам нашего небольшого города. Эти люди стали спасательным кругом в море палочной системы.

 Я вспоминала о патрулях, где можно было прогулять какие-то контрольные работы, сплетничать ночами с напарником, спать на маршруте, ругаться с офицерами из дежурной части, а самая неотъемлемая часть – это нытье, по всем сферам своей, как часто казалось, бессмысленной жизни. Ведь когда я была совсем ребенком, мне мечталось, что я совершу какой-то подвиг, как это делали мои любимые персонажи из фильмов, или создам что-то полезное для человечества, нарисую невероятную картину или издам книгу, основанную на реальных событиях, а может, буду заниматься благотворительностью, стану защитником природы. Я никогда не думала, что отдам лучшие годы моей жизни этой душегубке.

Нельзя быть свободолюбивым мечтателем и работать в полиции, стать идентичным основной темно-синей массе, если ты каждый день настолько разный, что аж сам не понимаешь, какой сегодня твой цвет настроения. Нельзя идти туда, если ты себя уважаешь и бережешь, если у тебя творческая эмпатичная натура, если твоя тонкокожесть мешает спокойно воспринимать какую-либо критику, если внутри есть свое на все мнение.

Я не заметила, как под гул затихающих мыслей покинула стены института. Шла по асфальтированной дорожке не спеша, осматриваясь, как дикая кошка, перед которой распахнули дверь из клетки и сказали, что она свободна. А она уже разучилась жить на воле и без хозяина рискует умереть.

Железные кованые ворота разомкнулись и отворили мир, где мне разрешено немного погулять перед тем, как поймают и отправят жить в новую клетку

Глава 2

Глава 2

Хроническая боль

Я так сильно хотела сбежать от тяжелой процессуальной работы, что пошла на некоторые отвратительные для самой себя действия. Случайно познакомившись с офицером со связями и как следует подружившись с ним, приняла его настойчивую помощь, за которую отдала должок постыдным способом.

Меня порой так удивляла эта похотливая мужская часть, работающая на земле, что волей-неволей я задавалась вопросом: они делают подобное от безделия и скуки или от того, что им нужно удовлетворить свои темные стороны души, подпитать уверенность и мнимую власть. Что в головах у взрослых образованных людей, с большими семьями, со стабильной работой, чтобы вот таким способом самоутверждаться. В тот момент, когда я оправдала в своей голове эту отвратительность, моя совесть перестала бубнить и не подавала никаких признаков жизни, чему я начинала радоваться, ведь этот карт-бланш перестал редактироваться кем-то вроде нее. Само по себе возвращение в отчий дом меня пугало больше, чем новая работа. Ведь там меня ждали старые нерешенные проблемы.

Моя семья из четырёх человек всю жизнь прожила в маленькой двушке, и эта квартира находилась не в самом лучшем районе города. К сожалению, старая пятиэтажка уже начала покрываться изнутри плесенью, и никакие средства не могли её вывести. Мою комнатку 6 квадратов с маленьким окном после отъезда на учебу отдали сестренке. Ей на тот момент было уже 14 лет. И когда я приезжала в летнем отпуске домой, а это было примерно в одно и тоже время, то всегда наблюдала одну и ту же картину…

Диван – раскладушка, табуретка, на которой стоит маленький ноутбук, блондинка с сигаретой на подоконнике, смок дыма. Она молча смотрит в окно на раскаленный город-призрак. Пустые улицы, все разъехались по тем местам, на которые хватало средств. Город «К» – город металлургов, местный гигантский завод во всей красе погружает пейзажи в смрад химических отходов, купол серого дыма закрывает синее небо. +32 градуса по Цельсию.

Эта блондинка – и есть моя сестра. Она закончила школу в этом году, сдала ЕГЭ на достаточно высокий балл, наконец-то выполнила разряд мастера спорта по художественной гимнастике, что довольно поздно для данного вида спорта, влюбилась в достойного мальчика, старше нее на один класс, и хочет поступить за с ним в МГИМО.

К сожалению, я о нем мало знаю, так как последние 5 лет очень редко общалась с Машей. Чувствуя за это вину, я все равно ничего не предпринимала, не звонила, не писала, не приглашала к себе. Возможно, сестренка до сих пор таит на меня обиду, ведь перед моим отъездом выпросила с меня обещание не забывать о ней и хотя бы изредка позванивать в трудный час.

Она была не умной и не глупой, что-то вроде крепкого середнячка. Такая всегда пунктуальная, опрятная и чистая, но и своеобразия во внешнем самовыражении было достаточно. Ее нельзя было застать в платье, вся одежда – это чистый XXS размер мужских вещей, а вместо девичьих нарядов на праздники частенько носила красивые брючные костюмы. На ногах практически всегда висела весьма тяжелая обувь. Часто берцы, редко кеды. Но абсолютно вся обувь на высокой подошве.

Походка вальяжная, размашистая, но сутулостью не отличающаяся. Часто руки при разговорах принимали защитную позу, скрещиваясь на груди, или она их держала в карманах, пряча от посторонних взглядов искусанные до крови кутикулы на пальцах, которые ни разу в жизни не бывали за маникюрным столиком, но исправно посещали старый наборчик с кусачками в прикроватной тумбочке.

Есть и часть тела, которую моя сестра никогда бы не стала прятать, а даже наоборот, выставляла на показ при каждом удобном случае, ведь не так давно покрыла ее татуировкой в виде стаи черно-белых драконов, скромно ютящихся изгибающейся линией на левой ключице, уходя вверх по сонной артерии и прячась за мочкой уха.

Мама на удивление никак не ругала Машу за столь дерзкую, по моим меркам, выходку. Лишь посоветовала следить за собой, отшучиваясь тем, что если она будет кушать булки, то и драконы начнут быть похожи на летающих свинюх. Ну а мне до ее драконов уж тем более никакого дела не было, разве что пару раз директор путал мамин номер телефона с моим, и выругивался на расстоянии, утопая в море склочных фраз по поводу непристойности дочери, собственно, в чем не было нужды его переубеждать, тем более, что, когда он выговаривался, тут же бросал трубку без какого-либо встречного объяснения.

В детстве мы с сестрой были «не разлей вода», хоть и разница в возрасте была, как нам тогда казалось, существенной. Многие мои знакомые не гуляют и не ходят на тусовки со своими младшими, однако я очень хотела, чтобы она общалась с людьми немного старше нее.

На мой взгляд, чем раньше человек взрослел, тем быстрее он добивался каких-то результатов. А где в ее годах брать опыт, если не в общении с теми, кто уже пережил этапы становления?

Так получилось, что, когда я уехала, моя близкая подруга Энни начала присматривать по просьбе мамы за Машей. Мама боялась, что черствый характер сестры будет отпугивать от нее хороших людей. Однако это не помогло, и Мария окончательно обросла коконом, подселила в сердце жестокий расчет и меркантильность, очень редко подпуская к себе новые лица. Даже с добродушной Энн сестра перестала общаться, нередко жалуясь на нее в социальных сетях. Как колючий еж, щетинясь и шипя, моя бедная сестра отпугивала всех, кто хотел ей искренне помочь.

Внешность была типична ее состоянию души. Волосы от природы были светло-русые, длинные до пояса, но теперь стали пепельно-белыми и слишком короткими, даже для парней из ее класса. Брови хоть и остались своего притемненного цвета, но с одной стороны над правым глазом красовался пирсинг у самого края, а с другой багровела выстриженная полоска, напоминающая шрам. Носик нам с сестрой достался бабушкин, маленький, тонкий и немного вздернутый, с веснушками, орошающими не только его, но и щеки, а вот губы – папины, бледные, крохотные, словно детские. Самое красивое, что дополняло не только ее нынешний образ, но и подчеркивало красоту лица – сильные скулы. Они были не слишком широкие, но все же имели строгое очертание, об которое, казалось, можно неволей обрезаться. Ушки аккуратные, максимально прижатые к черепной коробке, на мочках свисали маленькие титановые кресты. Когда-то давно эта мадам проколола и хрящ, который не просто загноился, а в последствии попал на хирургический стол, поэтому кажется, что часть левого уха будто подрезана.

Никто не планировал проплачивать ей обучение в МГИМО, а баллы по ЕГЭ все равно не дотягивали до бюджетного места. После сдачи экзаменов она в истерике впервые за последние полгода позвонила мне. Её обуревал страх за поступление. К слову, зачисление планируется на следующую неделю, а перед ней по меньшей мере 10 человек. Маша подозревала, что ее возлюбленный, скорее всего, уже ходил налево, ведь ни он, ни она не верили в отношения на расстоянии. Срок любви – года три, и за это время Мария довольно много своих секретов доверила ему, открыла страхи, проблемы, психологические травмы. Иногда, тайком от матери, ночевала с ним, в мыслях многократно становилась его женой, воображая свое единственное белое свадебное платье, ведь только этот повод заставил бы ее вообще надеть хоть какое-то платье.