Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2

Этот рокот никогда не оставлял её в покое. Казалось, надо продолжать что-то делать, нельзя просто лечь и заснуть.

Можно ещё раз перечитать отчёты за день… Впрочем, выудить из них что-то новое она уже вряд ли была сейчас способна – до следующего раза.

Однако уложить всё в голове, прояснить и составить единую картину будет нелишне.

Она не включала свет в кабинете – она почти никогда не включала свет по ночам, – только зажгла свечу на столе. Незачем тем, кто смотрит снаружи, знать, что она не спит. Кто бы ни смотрел.

Там, за стеной, шумело, будто город переговаривался на разные лады. Странные шорохи, далёкий, чуть слышный вой, шум прокатывающихся по асфальту колёс… Изредка слышалось тихое многоголосье: то вдруг резкий окрик, то сдержанное шипение, то невнятный гул, требующий чего-то.

Софи знала: это голоса Ринордийска, всегда нового и с рождения старинного, плывущего по волнам времени и всегда остающегося на том же месте.

Ринордийск тоже не спал. Огромным чёрным зверем поднимал он порой голову, взмахивал длинным хвостом, подёргивал чуткими ушами. Жёлтые глаза вспыхивали мутными огоньками, а зубы готовы были клацнуть, если не вовремя протянуть руку.

С ним не спали все те, кто жил здесь когда-то. Это их голоса просачивались сквозь щели в окнах, сквозь каменную кладку стен. Победители и побеждённые, подлецы и герои, получившие по заслугам и невинные жертвы… Ринордийск не забывал никого.

Они шелестели всё настойчивее и настойчивее, они пели тут каждую ночь. Как же ей надоело это пение…

Впрочем, нет, это всего лишь крысы, – в очередной раз решила Софи. Их ведь так много в городе.

Да, крысы… Софи подобрала откинутый на стул плащик, завернулась в него поплотнее: ночью тут становилось холодно. Вот они, все здесь – её трофей, её добыча; теперь они были обезврежены и абсолютно безопасны.

Софи не любила крыс, но поверженные они её не пугали. Ведь теперь она полностью властвовала над ними.

Она снова вернулась к отчётам: пробежала их мельком глазами, разложила на столе, как причудливый пасьянс, передвигая туда и обратно отдельные листы, объединяла, разъединяла, ловила взглядом все значимые моменты и снова сводила всё воедино.

Здесь нельзя отворачиваться ни на минуту: или всё, что было твоим, выскользнет из твоих рук и будет утрачено навсегда, а те, кто были с тобой, сотрут тебя в порошок. Голоса за стеной знали. И они шептались и об этом тоже.

В Ринордийске не всё спокойно, что бы там ни пелось в глупой старой песенке. Софи хорошо это помнила.

16.

Феликсу, по его же собственному признанию, крайне повезло с работой: не надо таскаться на другой край города каждое утро, да и вообще куда бы то ни было таскаться. Статьи он писал, когда было удобнее, а потому таким прекрасным днём, как этот, ничто не мешало погулять.

Солнце светило с неба, и небо было глубоким, бездонным и ничем не ограждённым. Неосторожное движение – и мир ухнет туда.

Здесь, внизу, только высохший после потоков снега асфальт набух трещинами: каждая обострилась, вычернилась, но прохожие всё равно их не замечали, всё так же спотыкались и так же куда-то торопливо бежали.

Справа Феликс рассказывал что-то. Кажется, начал он с истории той высокой башни, ярко белеющей в отдалении, и с того, что и когда в ней располагалось, но очень быстро перескочил на что-то ещё, и ещё, и ещё, и Лаванда давно потеряла нить повествования. Было сложно слушать и потому, что слева то и дело проносился гул очередного автомобиля. Она уже свыклась с мыслью, что они едут по своей дороге и можно не оборачиваться каждый раз, разглядывая, стоит ли отскакивать в сторону. Но звук этот всё равно напрягал и отвлекал на себя внимание. Да ещё и солнце… Люди… Весь этот шум и блеск.

Они двое не шли куда-то определённо, просто гуляли по центру Ринордийска. Хотя Феликс всё равно то и дело переходил на быстрый размашистый шаг, потом вспоминал, видимо, что идёт не один, притормаживал, но скоро разгонялся вновь.

Лаванда же, наоборот, слегка уже отставала. Ей было трудно вот так шагать и шагать. Солнце, отражающееся в стёклах и на металлических изгибах, люди, то выныривающие из-за спины, то движущиеся навстречу, – и те, и другие шли сплошным потоком, лица их были полны решимости добраться туда, куда они идут, пусть и сметая других, и гудели машины, и запах бензина и выхлопов наполнял дыхание, делал его тяжёлым…

Она запнулась, вскинула было взгляд на горизонт, чтоб не потеряться в гвалте и месиве, но горизонта, похоже, не существовало в этом мире. Почувствовав, что слабеет, Лаванда в последней попытке глубоко вдохнула, но асфальт всё равно поехал и начал приближаться.

Упасть она, правда, не успела: Феликс подхватил её.

– Лав? Что случилось?

– Воздуха… – пробормотала она. – Просто глоточек воздуха.

– Так, пойдём-ка.

Аккуратно обхватив Лаванду за плечи, Феликс увёл её куда-то, в сторону с оживлённой дороги. Куда – она поняла, только когда он усадил её на скамейку под большими ветвистыми деревьями. Похоже, это был парк.

Сгорбившись и зябко сведя плечи (дурнота всё ещё накатывала, хоть и волнами помельче), Лаванда исподлобья оглядывала кусты и тропинки вокруг. Вполне возможно, тот самый Турхмановский парк, где они гуляли в первый день.

Феликс опустился рядом на краешек скамейки. Он выглядел обеспокоенным:

– Так что всё-таки случилось, Лав?

– Нет… Нет, ничего. Всё нормально.

– Принести тебе воды?

– Нет. Не надо, – она перевела дыхание. – Просто… Большой город… Я ещё не привыкла.

Феликс смотрел так, будто только что вспомнил что-то, о чём напрочь забыл прежде, и сам себе удивлялся, как это так – забыл.

– Хочешь домой? – тихо спросил он.

– Домой? – Лаванда удивлённо подняла брови. – Куда это – домой? С тех пор как…

Она осеклась, но только помолчала немного и закончила, спокойно покачав головой:

– У меня больше нет дома.

Феликс смутился и, видимо, желая отвести взгляд, что-то высматривал по сторонам. Похоже, он не знал, что сказать дальше.

– Я привыкну, – твёрдо сказала вместо него Лаванда. – Ещё немного времени, и я привыкну.

– Правда?

Лаванда кивнула.

– Вот и молодец, – Феликс поспешно обрадовался, словно с него сняли тяжёлый вьюк, слегка потрепал её по волосам и вскочил со скамейки. – Я всё-таки принесу тебе чего-нибудь.

Он тут же исчез из вида.

Оставшись одна, Лаванда поглубже запахнула свою курточку. Слабость и дурнота уже прошли, остался только лёгкий озноб.

Внимательнее теперь она осмотрелась вокруг. Да, точно, это был Турхмановский парк: вон фонтаны, по-прежнему отключённые, а за ними виднеется знакомое здание бывшего дворца. Лаванда улыбнулась ему.

Некоторые места в Ринордийске ей искренне нравились – это, скажем, – и было жаль, что город не принимает её пока, смотрит хмуро и недружелюбно, что она не может его понять, влиться во всеобщий поток жизни. Вот как Феликс, например… В этом городе он был, похоже, как рыба в воде. Трудно было и представить его вне всей этой суеты, вечного бега, шума улиц и вечерних огней.

Лаванда выпрямилась и уставилась вдаль – туда, где чернела ограда парка, но ограды она сейчас не видела. Ей вдруг чётко вспомнилось, что она почуяла ровно перед тем, как начала терять сознание.

Над городом крылатой тенью нависла опасность. Это звучало в отражённом солнце и чёрных трещинах асфальта, тонкими эхами звенело в проходящих людях. Это нёс с собой невидимый ветер – холодный вестник далёкого ещё шквала, сметающего всё на своём пути. Люди не слышали его шёпота, не разбирали слов и даже не понимали, отчего тревожно на душе, почему зловещим веет тёплый и ясный день: они отворачивались, хмуря лоб, и спешили скрыться в сплетении улиц.