Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2

– Нет, тут тепло.

Он коротко рассмеялся:

– Ну, если это, по-твоему, тепло… А хотя да, ты же северная. «Девочка с севера, девочка ниоткуда», – вполголоса промурлыкал он. Лаванда сдержано улыбнулась.

Ей было, пожалуй, даже немного жарко в синтепоновой курточке, и Лаванда потянулась расстегнуть воротник, шуршащий вокруг шеи. Рукав отполз с запястья, выпустив на волю браслет из птичьих перьев.

Взгляд Феликса тут же уцепился за новый предмет.

– О, это что? Перья настоящие?

– Настоящие, – кивнула Лаванда. – Я сама его сделала. Вернее, делаю постепенно.

– Это как?

– Если я нахожу красивые перья, то вплетаю их в браслет. И так многие годы. С самого детства. В каждом новом месте оказываются другие птицы.

– Это что-то вроде оберега, да? – Лаванда удивлённо вскинула брови. – Ну, или амулета…

– Н-нет, – она покачала головой. – Его просто приятно носить. Он красивый… и успокаивает. Когда тревожно и непонятно, чего ожидать, приятно чувствовать, что он по-прежнему на руке.

– Ясно, – Феликс кивнул так, будто и вправду понял. Забавные у него всё же порой были выводы о причинах и целях всего вокруг.

Какое-то время прошли молча. Тишину, правда, уже гасили проезжавшие машины и резко прибавившие в числе пешеходы. В спешке они иногда спотыкались о трещины в асфальте и при этом забавно сердились.

– Сейчас придём, бросим твой чемодан, – вновь заговорил Феликс, – поедим чего-нибудь, а потом пойдём гулять.

– Хорошо.

– Или ты устала? – словно вдруг вспомнил он.

– Нет, мне хотелось бы на воздух, – после нескольких суток поезда и вправду хотелось – чтоб вспомнить и убедиться, что настоящий мир большой, а не ограничен тесными стенами, за которыми ничего.

– Отлично! – Феликс вновь взмахнул свободной рукой. – Значит, пойдём в парк. Кстати, как тебе престольная? – спросил он без перехода и пытливо уставился Лаванде в глаза.

– А?

– Как тебе Ринордийск?

Лаванде хотелось ответить что-то вроде «Ты знаешь, не в моём вкусе», но она понимала, насколько невежливо это бы прозвучало. Настолько невежливо, что даже добавленное «Но вообще ничего» не спасёт.

– Ты знаешь, я ещё не очень поняла, – сказала она вместо этого. – Надо присмотреться, познакомиться с городом поближе.

– Это ты успеешь! – рассмеялся Феликс. – Это я тебе обещаю.

3.

Они наскоро позавтракали яичницей с тостами, которые после трёх дней поезда пришлись весьма кстати, и вышли вновь.

Улица жила теперь увереннее. Золотистый свет, правда, исчез за то время, что они пробыли в помещении, только небо хмурилось свысока и молча накрывало сплетения проспектов, перекрёстков с суетящимся движением и тонких, как паутинка, переулков. Временами ряды домов вдруг расходились, улица прерывала на минуту бесконечный бег, и глазам открывалась мощёная площадь или тенистая зелень какого-нибудь парка.

В Ринордийске, как заключила Лаванда, было множество парков, но Феликсу из них всех приглянулся почему-то один, почти у самого центра – Турхмановский. Видимо, близость Главной площади придавала ему особый статус: он выглядел ухоженнее, чем большинство улиц и скверов, видно было, что за ним следили. Большие кованые ворота, чёрной решёткой встающие в небо, были приоткрыты на одну створку и охотно пускали посетителей внутрь.

Людей за оградой, правда, ходило не так много: несколько там, несколько здесь, компанией или парой, но чаще поодиночке. Они прогуливались бок о бок – кто не спеша, кто почти вприпрыжку, – и, хотя они не были вместе и не знали друг друга, получалось, если замереть и прислушаться, уловить тонкий-тонкий, едва различимый резонирующий гул. Это было как на вокзале, только там люди кричали, а здесь молчали, оставляли слова мыслями, и носилась по рядам здесь скорее не злость, а… что же, что же…

– Нравится парк? – сбил всё Феликс. Он будто хвастался чем-то.

– Тут красиво, – искренне ответила Лаванда. Высокие величественные деревья и вправду нравились ей, даже без листвы. Они выглядели старыми и мудрыми, проводившими не одно поколение приветственным колыханием ветвей.

– Считаешь? Тут красиво летом, – Феликс, прищурившись, огляделся, будто припоминал что-то. – Когда включаются фонтаны.

– Фонтаны?

– Да. Идём, покажу. Сейчас, правда, тоже ничего, но летом – ни в какое сравнение. Тут тогда всё блестит, сияет и много людей. Прямо праздник жизни.

Сойдя с асфальтовых дорожек, что огибали парк по краям, они углубились в тихую, нетронутую пока сердцевину: здесь всё пронизали гравийные тропинки, а между ними прилегла пожухшая прошлогодняя трава; местами ещё сохранился снег. Феликс указал на глубокие траншеи, тут и там пересекающие землю. Изнутри они были выложены плиткой и металлом.

– Вот, это фонтаны. На зиму их выключают. Они начинают работать только в конце весны.

– Как много, – удивилась Лаванда.

– Это один большой, по сути, – пояснил Феликс. – Фонтаны переходят друг в друга и замыкаются в одну систему. Когда правил Пихтарь, ему пришло в голову сделать из Турхмановского парка парк-фонтан, у него вообще была тяга ко всяким необычным штукам. Говорят, эту идею он подсмотрел где-то за границей.

Теперь Лаванда увидела: и вправду, рытвины были соединены, перетекали одна в другую. Вот широкая пиала, а вот от неё отходит правильный прямоугольник. От него же каскад ступенек поднимается ввысь, к большой плоской плите, а оттуда, наверно, вода устремляется вниз, как с обрыва, и с грохотом разбивается о гладь пруда, взбаламучивает спокойную ширь и тонет в ней. Но сейчас только неподвижные каменные уступы стояли здесь. Царили молчание и дремлющий покой.

– Правда, – продолжал Феликс, – говорят, горожане не оценили результат: называли Пихтаря вредителем и самодуром. В парк почти перестали ходить, хотя это всегда было популярное место… Но указом Пихтаря тут всё равно продолжали всё поддерживать в идеальном порядке. Этот парк-фонтан у него был чем-то вроде идеи фикс. Впрочем, – он кинул взгляд на гуляющих людей, – кажется, нынешнее поколение не разделяет мнения предшественников.

За фонтаном – по ту сторону каскада и плоской плиты – виднелось старое здание, и вид его чем-то привлёк Лаванду. Оно стояло в глубине парка, среди зарослей кустов и, утратив, видимо, со временем все яркие краски, терялось в зеленоватых тенях. Но даже и так оставалось заметным, что когда-то оно было очень красивым.

– А что это за дом?

– Какой? – Феликс обернулся. – А. Это дэка.

– Что? – не поняла Лаванда.

– Дворец Культуры. «Дэ Ка» – сокращённо. Ну, то есть сейчас это давно уже никакой не дворец, но в прошлые века здесь часто собиралась творческая богема. Писатели, художники, музыканты… Устраивали тут сходки.

– Что, правда? А известные люди там бывали?

– И известные тоже. Никогда же не знаешь заранее, кто станет известным, а кто нет, – Феликс как-то странно всматривался в «дворец», будто видел что-то, чего там не было.

– Давай подойдём? – предложила Лаванда. Она и сама не знала, чем притягивает её старое здание, но почему-то очень хотелось оказаться ближе, погулять около него.

Феликс не возражал и даже как будто обрадовался. Подойдя, они остановились у широкого крыльца. Мраморные ступени в сетке трещин, будто шлейф платья, спускались к сухой траве; по бокам от них изломанной линией тянулись парапеты, а наверху, закрывая от взоров дверь вовнутрь, поддерживали скат крыши изящные колонны.

– А сейчас тут что-нибудь есть? – спросила Лаванда.

– Насколько я знаю, нет, – протянул Феликс. – Вроде одно время тут пробовали устроить музей, но что-то не пошло. Сейчас изредка используют для всяких выставок или чего-то в этом роде. Но большую часть времени здание пустует.