Русская демонология. Мертвецы о железных зубах, змеи-прелестники и кикимора кабацкая
Как и огонь, овинник представал непостоянной, двойственной стихией. Бытовало мнение, что овинник – добрый дух [217. С. 373], помогающий сушить снопы и следить за огнем, но чаще он изображался опасным, мстительным демоном, жестоко наказывающим за неподобающее поведение. Из страха перед овинником крестьяне опасались ходить в овин поодиночке, тем более в неурочное время.
«В Брянских лесных местах <…> рассказывают такой случай, который произошел с бабой, захотевшей в чистый понедельник в риге лен трепать для пряжи. Только что успела она войти, как кто-то затопал, что лошадь, и захохотал так, что волосы на голове встали дыбом. Товарка этой бабы, со страху, кинулась бежать, а смелая баба продолжала трепать лен столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать и не нашли: как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья и видят на гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся кожа цела, и можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы пальцев на руках и ногах» [153. С. 50–51].
Разгневанный овинник мстит людям за оскорбление, поджигая овин. «В овинах живут овинники, которые имеют вид старика. Однажды крестьянин деревни Острова пошел сушить овин, видит – у теплины сидит овинник и печет картофель! Мужик сотворил молитву и ожигом (палкой, которой шевелят огонь в теплине) хватил нечистого наотмашь. Овинник побежал и с угрозою произнес: “Я тебе припомню!” На другой день овин и сгорел» [164. С. 292].
Между тем в жутком образе пиромана-овинника проглядывает его изначальная связь с духами рода. На материале вятских быличек видно, что овинник принимает облик огненного змея или «огненного снопа» и в таком виде посещает женщин, тем самым отождествляясь с фигурой змея. Вероятно, это связано с архаическими общеславянскими представлениями о змеином духе – покровителе родового огнища [19. С. 226], этим легко объяснить огненную, змеиную природу овинника. Поэтому его задабривают, устраивают подношение на осенние «овинные именины», связанные с началом и завершением работ в овине – Феклу Заревницу (24 сентября), Воздвиженье (27 сентября), Покров (14 октября) [287. С. 373].
В ипостаси защитника он укрывает от нечистой силы молящего о помощи человека. Подобные сюжеты связывают как с овинником, так и с банными духами, спасающими «постояльца» от чертей и мертвецов. «Сошлась раз бесёда. А тут как раз старуха перед этим помри. И стали холостые дразнить одного парня: явится к нему старуха. А он всё смеялся. Вышел он с бесёды, старуха и пристань к нему. Так он бежит от нея, а она за ним. Взмолился он тут овиняннику. Так он, батюшка, вышел, да со старухой до самых петухов дрался, а парня сберег» [274. С. 327]. В другом рассказе гуменник защищает забежавшего к нему мужика от жуткого упыря-еретика со «стальными зубами» [164. С. 297].
От овинника и банного духа можно отделаться, потянуть время до первых петухов, подробно пересказывая глубоко мифологичную, утомительно долгую процедуру подготовки льна к прядению и его последующих трансформаций – это популярный в фольклоре мотив «житие растений». «Вот сначала [лен] пашут, да пашут, да пашут, боронят да боронят. Потом его сеют, да сеют, да сеют. Потом он всходит, да всходит, да всходит…» [162. С. 61] Умной падчерице в сказке-бывальщине удается избавиться от овинника, пока он бегал то за одной, то за другой свадебной штучкой, но нерасторопную мачехину дочку он «у’пролубь засадиу у’верх ногами» [224. С. 544].
С нежитью, обитающей в нежилых постройках, связан интересный мотив наказания праздно шатающихся смельчаков, причем расправа над ними сопровождается речевыми формулами «Луку гну в дугу» [162. С. 59], «Толку я Луку на мелку муку» [161. С. 126] и проч. «Запохвастал Кузька в овин сходить. Пошел в овин, да нечистая сила: “Кузьку мну, Кузьку тру, Кузьку в три раза загну, Кузьку в короб складу”. Задавила нечистая сила – овинник» [166. С. 11]. На Русском Севере зафиксированы отрывочные представления о хозяине амбаров – амбарнике [287. С. 14]: в них он тем же манером губит забравшегося ночью в амбар шутника. «А утром открыли анбар, а тамотки того мужика скрутило. Отдельно ножки, руцки, головка, все как девки слышали» [162. С. 66].
Если в овинах и амбарах творятся такие ужасы, то как же спасаться в ночной бане?..
Вот твоя рожа, а вот женина кожа
Страшная баня «на болоте рублена, по сырому бору катана, на лютых зверях вожена, на проклятом месте ставлена». В ней, черной и сырой, нет икон, при входе туда снимают крест – иначе банный убьет. По ночам там парится банная нежить, из грязной воды и последа народившаяся, да черти и мертвецы с ближнего погоста. Представьте – курная баня на сваях, точь-в-точь изба-домовина Бабы-Яги, стоящая у реки или на задах: идти до нее ночным садом, где поджидающая мертвецкого пара нежить отирается, а потом еще и шарахаться в банной тьме. Скрючишься в три погибели, волосы распустишь, уж и сама на обдериху похожа – и все ждешь, как бы кто не ошпарил кипятком, не прыгнул на спину, чтобы в кровь изодрать… Проворонишь урочный час, тотчас зашипит-заскрежещет под полком черный котище, да и званые черти тут как тут – вон в окошко стучатся.
Русская баня служила местом избавления от нечистоты телесной и духовной, ей приписывали чудодейственные, лечебные свойства, к тому же она являлась неотъемлемой частью родильной, свадебной и похоронной обрядности [121. С. 30]. Оттого-то в ней, связанной с культом предков, и обретались покойники и духи… В ночной бане можно не только увидеть черта, но и научиться колдовству, прыгнув в пасть огненного зверя, и погадать на жениха. Да, большинство страшных гаданий связаны с баней – пограничным локусом, где осуществляется связь с иным миром: полночью, в зеркале, отчаянным гадальщицам показывается нечистый в облике суженого. Залюбуешься на жениха, не успеешь зачураться – черт выйдет из зеркала и задушит.
Как и в нежилой избе, в бане легко нарваться на чертей и мертвецов, парящих в ночи свои косточки[14]. «У моего двоюродного брата в бане черти мылись <…> Он из клуба шел, услышал, что гремит в бане что-то, заглянул, а там такие волосатые с хвостами» [31. С. 116]. Оттого-то ночью туда и носа совать не стоит – нечисть растерзает.
«Один бесстрашный тоже в баню пошел, да долго оттуда нейдет. Пошли к дверям звать его, а его не пускают. Стали в дверь стучать, а ему только больнее от этого. Зовут его, а он и говорит: “Вот, – говорит, – мне сейчас гроб делают”. И слышат снаружи, что в бане пилят и стругают, и топором стучат. Он кричит: “Вот теперь, – говорит, – заколачивают”. И слышно, как гвозди вбивают. Утром вошли, а он мертвый в гробу среди бани» [234. С. 230–231].
На Святки, в дни страшные и нечистые, в бане веселится еще более кровожадная публика, всевозможные святочные демоны. В рассказе из Калужской губернии упоминаются святочницы, которые «колупают» сунувшихся в баню девок. «Вырвались девки кое-как из бани, побежали, а святочницы за ними, рвут куски мяса, то у одной, то у другой…» [214. С. 123] – но от них удалось избавиться, рассыпав на пути нечисти бусы.
И все же постоянный обитатель бани – еще страшней.
Банный хозяин, нечистый дух банник, баенный, встречается в русской и белорусской традициях. Банный черт – злющая нежить, и, в самом деле, по злобе своей он куда ближе к черту, чем к духу места. Иногда происходит отождествление домового и банника, поскольку баня воспроизводит устройство дома, и в ней мы сталкиваемся с отдельной реализацией образа домашнего духа, предка-родоначальника, включенного в семейную обрядность, – правда, сниженной. «Да, там уж домовой хозяйничает в бане-то, это уж после двенадцати часов ночи» [161. С. 88]. В некоторых областях парятся дома, в просторной печи, но и там не скрыться от козней банника: «Раз женщина в деревне Иванкине вечером залезла в печку попариться, а в избе никого не было. Банный пришел и так крепко приколотил заслонки, что потом еле отодрали. Женщину выволокли из печки чуть живую» [218. С. 291].
Выглядит банник как страшный старик [225. С. 87], «мужчина черный, лохматый» [164. С. 275] – он нагой, либо мохнатый, с длинными когтями, в грязи и прилипших листьях от веников. У него «голова большая, борода зеленая» [165. С. 84], «сам он весь из шерсти, лица, рук, ног нет» [31. С. 116]. Для банных духов характерны зооморфные облики, самый частый – кошка, но при этом чудовищный банник, у которого вместо рук и ног «лапы с ужасными когтями», в быличке представляется то «огромною лягушицей», то собакой [164. С. 277]. Подобно домовому, банник обитает за печкой – каменкой, или под полком.
Основной пласт рассказов посвящен тому, как в бане пугает. «Один мужик пошел с бабой в баню. Вдруг кто-то застукотал на вышки. Они спугались и пошли на вышку благословясь, а там никого нет. Они спустились и опять стали мытце. Вдруг закричало нерусским голосом: “Уходите скорея, а то заем!” Мужик да баба побежали домой голы» [287. С. 30]. Сердитый банник страшно хрипит, воет из-под каменки, швыряется камнями, плещется кипятком, напускает угар, запаривает до полусмерти тех, кто нарушает главный запрет – не ходить в баню после захода солнца, в полночь или после третьего пара, когда черти моются. Нечистый придушит, а скажут – запарился. «Банник зол, истязует и замучивает до смерти, особенно по ночам на праздники и в Святки» [164. С. 274]. Из уважения к хозяину в бане старались не шуметь и лишний раз не гневить его: «В бане с бабы, которая бранила и посылала своих детей к черту, байнушко сорвал кожу с ног до головы» [87. С. 194].
Немудрено, что с банником и обдерихой связаны самые мрачные сюжеты: про содранную кожу, запиханный под печку освежеванный труп и чаны, полные крови. «Пришли – вот ён в этом жолобу втиснутый ляжить. Целый жолоб крови. И няживой» [164. С. 279]. Вот уж в самом деле кровавая баня… Бывает, пойдет человек в баню, парится-парится, а когда придут ломать дверь, то обнаружится, что мясо уж лежит в каменке, а кожа на каменке [59. С. 23], или от нарушителя остается только «шкура» на печи, которую повесил сушиться банник [165. С. 81–82].
Причем в чувстве юмора ему не откажешь, свежует банник жертв с шутками-прибаутками.
«Муж с женой в баню пошли. Только муж помылся да и хочет идти, жену кличет, а та не хочет: легла на полок парится. Вдруг у окна черт закричал по-павлиньему. Муж-то выбежал и вспомнил вдруг про жену, бежит назад, а уж его не пускает нечистый-то. Одну женину шкуру ему в окошко кинул. “Вот, – говорит, – твоя рожа, а вот – женина кожа!”» [234. С. 230], или: «Пришел [мужик] в баню, донага разделся, плеснул воды на каменку, а ему голос говорит: “Давай жарчая – обдирать будет ловчая”. Ой, как мужик тот побежал из бани, а то не успел бы: нечистая сила его и уморила» [59. С. 23].
Чтобы хоть как-то умилостивить банника и избежать скорбной участи, при входе и на выходе из бани ему кланялись и благодарили за баньку, оставляли воды на донышке, веник и кусок мыла, а также закапывали или резали у входа в баню черную курицу [287. С. 36] – идеальное подношение любому нечистому.
Банник, как и все домашние духи, участвует в девичьих гаданиях. Когтистой лапой ударит по заду – к худу, погладит шерстяной ладонью – к добру. Но у него непременно нужно попроситься, нельзя гадать без разрешения банного хозяина: «Дедушка-банничок, можно у тя погадать?» [59. С. 22] – спрашивают девицы, входя в баню. В одной бывальщине он наказывает незадачливую гадальщицу и вместо золотых колечек пребольно насаживает ей на пальцы кольца железные – рукой не пошевелить [216. С. 130]. Так-то нечисть по пустякам беспокоить!
Помимо прочего, есть любопытное представление, что банник, как и положено всем чертям, владеет нечистыми сокровищами: неразменным рублем, который можно обменять на черного кота, и даже шапкой-невидимкой. «В Тройчине Кадниковского уезда есть поверье, что если кто желает быть невидимым, тот должен во время Христовой заутрени прийти в баню и найти там банника, который в это время обыкновенно спит, снять с него шапку и бежать с ней как можно скорее в церковь. Если успеешь добежать до церкви прежде, чем банник проснется, то будешь обладать шапкой-невидимкой, иначе же банник догонит и убьет» [217. С. 353].
Кузьку гну, в шайку кладу
Женский банный дух, обдериха, банница, встречается в севернорусской традиции. По имени нетрудно догадаться об основном обдерихином занятии – в кровь исцарапывать моющихся в бане людей, сдирать с них кожу: «Пришли люди к бане, зашли в нее и увидели на полу вместо людей две человеческие кожи лежат. Значит, мать с дочерью чем-то обидели баенку, и она с них шкуру-то и сняла» [161. С. 113].
В соседних традициях, граничащих с русской на Севере, имеются схожие представления о банных духах – это, например, банник пывсянса или банная бабушка гурэнька у коми-зырян, с которой также связаны мотивы людоедства, сдирания кожи и похищения детей. «В бане сидит банная бабушка, она всей баней руководит. Сама она страшная, вся черная и лохматая. Сидит в углу, в бане, глаза красные, как угли горят. Нельзя в баню ночью ходить, насмерть загрызет» [68. С. 36].
Из родильной крови и грязи возникает обдериха. Заводится она в бане после того, как там родится ребенок, причем обдерих может быть несколько: «Сколько вымыто, как родились, столько и обдерих» [162. С. 38]. Вероятно, это объясняется тем, что в образах банника и обдерихи сохраняются отголоски образа мифологического покровителя, связанного с родами и родовспоможением.
Обдериха на диво страшна – у нее и «зубы-то длинны, глаза-то широки» [162. С. 58], «во лбу один глаз» [84. С. 36], кое-где даже проглядывает сходство с обликом водяницы: «На полке баба сидит, зеленоватая такая вся, и волосья чешет, длинные да зеленые» [161. С. 109]. Отмечается ее иномирная растрепанность, волосатость: «Черная женщина с растрепанными волосами пугает в черной бане» [161. С. 113], «сидит девка волосата», «космата баба» и проч. [166. С. 12]. Чаще она является людям в зверином обличье: «Обдерихи волосаты, только в бане покажутся собакой или кошкой» [166. С. 14]. Черная кошка, как вы могли заметить, излюбленный облик домашней нежити. И впрямь, чем как не кошачьими когтями драть кожу?.. В этом они с овинником солидарны.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Лавкрафт Г. Ф. Вестник. Перевод Н. Л. Шошунова.
2
Представления о духах локусов, ведущих происхождение от строительной жертвы, распространены у южных славян. Стоит только измерить тень человека и поместить мерку в основание постройки, как вскоре тот умрет и по смерти станет опасным духом, стерегущим место, к которому привязан. Таких духов называют таласм [126. С. 156].
3
В пределах одной и той же традиции домовой может одновременно осмысляться и как антропоморфный персонаж-предок, и как зооморфный – уж, ласка. Однако та или иная группа мотивов будет соотноситься с конкретным образом: к примеру, домовой-ласка связан только со скотом, в рассказах о предвестье будущего он не встречается [136. С. 119].
4
Здесь, вероятно, информант вспоминает знаменитую историю о барабашке – полтергейсте, который проявил себя в московском общежитии. Проживающие там девушки смогли наладить с ним контакт, после чего барабашкой заинтересовалась передача «Очевидное – невероятное». Несмотря на то что мы не можем полностью отождествить домовых духов традиционной культуры с городскими полтергейстами, некоторые сходства в их поведении все-таки прослеживаются.
5
Вместе с тем неожиданные блага, обрушившиеся на человека, могут толковаться как влияние нечистого духа-деньгоносца, искусственно выведенного колдуном. Он носит своему хозяину деньги, молоко и масло, оставленные без благословения, и в целом являет собой гибридную форму домового духа, хотя, безусловно, приобретает негативные коннотации и соотносится с чертом. Подробнее о «денежном змее» см. в пятой главе.
6
Еще о связи домовых духов с гаданиями см. в статье: Криничная Н. И. Домашний дух и святочные гадания. Петрозаводск, 1993.
7
На пересечении жанровых областей сказки и былички возникают любопытные гибридные тексты [117. С. 291]. Это, например, единичный вариант сказки на сюжет СУС 334 «Две доманушки (доможирихи)» из записей И. В. Карнауховой, при этом в кратких замечаниях дополнительно поясняется, что здесь имеются в виду именно «доможирихи – жены домовых» [232. С. 478]. «Жила одна домбнушка – людей ела. А другая доманушка была умная. И стала она именинница, стала ей годовщина. Она и пошла с именинами. Шла-шла – стоит белый конь, белый воз, белый человек – все бело. Шла-шла – стоит красный конь, красный воз, красный человек. Опять шла-шла – стоит черный конь, черный воз, черный человек. Приходит она к злой доманушке, на крыльце лежит рука, на последней ступке – нога, а на верхнем столбе коса (от человека – волосы), а на колидоре кишки вися на спицке, а в поклете – все кровь одна, а в шкафу – все одны головы. А зашла в избу, так на божнице-то – глаза…» [232. С. 198–199]. Разумеется, по уверениям злой доманушки, и кровь-то не кровь, а пивце, и головы – не головы, а коврижки. Вероятно, здесь мы имеем дело с видоизмененным сюжетом СУС 333В «Людоедка», в котором также присутствуют подобные элементы, но почему в этом варианте задействована мифологическая номинация «доманушка» – загадка.
Здесь и далее восточнославянские сюжеты приводятся по: Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка / Под ред. К. В. Чистова. Л., 1979.
8
Наименование кикимора может применяться и для описания напущенной колдуном болезни, которая поселяется внутри человека и заставляет его «кликать». «Кикимору берут с болота и садят в человека. Сестру просватали, так ей посадили: у нее живот рос. Она когда умирать стала, кикимора у нее изнутри заговорила человечьим голосом. Когда сестра умерла, ничего, никакого живота не стало и форточки выбило. Это берут с наговором с болота, может быть, и икру лягушачью. На три года была посажена. Когда пить хотела, так не своим голосом говорила она» [166. С. 106]. Подробнее о духах болезни и кликушах см. в восьмой главе.
9
Души умерших, навьи, появляются в птичьем облике, оставляя следы куриных лап в банном пепле. Они «мыются и порплются в попели том, яко и кури след свой показают на попеле» [60. С. 15]. Соответственно, кикимора, ведущая свое происхождение от заложных покойников, предстает в «птичьих формах».
10
См. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1893. Т. 1. С. 1200.
11
С приходом христианства в русской традиции формируется образ Параскевы Пятницы – покровительницы прядения, ткачества, которая наказывает прядущих в неурочный день женщин, им она «может засорить глаза куделью и намыкою от пряжи» [26. С. 120]. В других традициях в качестве мифической пряхи могут выступать персонификации иных дней недели.
12
Целовальник – продавец вина в питейном заведении, кабаке.
13
См. статью: Козлова Ю. А. Чухломское дело 1635–1636 гг. «пущаго ведуна» Митрошки Хромого // Проблемы истории России. Вып. 5. На перекрестках эпох и традиций. Екатеринбург, 2003. С. 454.
14
«Двое поспорили между собой. Один говорит, что переночует лучше в нежилой избе, чем на кладбище. Другой говорит, что он скорее согласится переночевать на кладбище. Решили переночевать – один на кладбище, другой в нежилой избе. Который парень переночевал на кладбище, встал утром рано и пошел к товарищу к нежилой избе звать его. Пришел рано и зовет товарища. А из избы ему отвечают: “Погоди, еще грудь его не изрезана”. Вслед за тем слышит опять голос, который говорит, что из него кишки еще не вытасканы» [217. С. 7].
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: