Прятки
Некогда белый, а теперь – весь в трещинках, из холодного дерева, облупившегося и с забившимся внутрь мусором. Двойная рама с пыльными стёклами, между которыми растёт паутина. Смазанные комки пыли.
Словом, подоконник был знакомый, будто пришёл прямиком из детства, и Яша вдруг вспомнил, как они с соседскими детишками сидели на таком же обшарпанном дереве, поджав колени, и играли в карты или считали прохожих во дворе. А когда играть надоедало, свешивали ноги, отталкивались и с громким шлёпом приземлялись на подъездный пол. Подоконник тогда оказывался на уровне их глаз. Потом его, как и все окна, заменили на пластиковый, ломкий и непригодный для сидения, и рамы тоже стали гладкие и пустые. Паутину предусмотрительно вымели.
Несколько секунд он постоял, глядя на свежие следы в пыли. Потом развернулся и пошел прочь. Неважно, куда. Просто чтобы уйти из этой комнаты.
***
«Все рас-сто-яния когда-нибудь в круг за-мы-ка-ются. Ла-ла-ла-ла.»
Слова, как луч света, вдруг долетели до него из какой-то комнаты, залезли в него и не отпускали. Он пошёл на звук и вскоре уже стоял за приоткрытой дверью, вслушиваясь в голоса внутри.
Внутри в воздухе расцветала хрупкая плёнка из музыки и слов. Гитарник.
Самое, пожалуй, лучшее, что только может произойти здесь наутро, подумал он. Песня света и надежды, приветственная и прощальная одновременно. Утешение тем, кто остался, и тем, кто ушёл.
Все молчали. Кто-то пел, шёпотом, в голос, про себя, и молчал – о том, что внутри. Говорила только песня, и больше ничего говорить было не надо.
Человечки, сидевшие в комнате, были выжившими путниками, перешедшими очередной перевал. Ночь закончилась и отступила, испуганная светом. Шторм утих. Кораблик разминал уставшие снасти и плыл дальше, свято веря, что ветер, ведущий его – добрый и ласковый. Экипаж пел.
Яша зашел в комнату и лег на пол рядом с кем-то маленьким в жёлтой толстовке. Все вокруг свалились в одну теплую кашу-малу, выпитые, измученные, и с трудом двигали затекшими руками и ногами. Пахло утром, сладким потом и спокойствием.
Меж телами то и дело шмыгал лохматый кот, подлезая под колени и нагло задевая хвостом гитару. Кто-то утирал опухшие веки. Лица, мертвенно-бледные ночью, заново расцветали и розовели. Песня ненадолго связывает все души в один большой плед. В такие моменты можно лечь рядом, шептать строчки, обнимаясь, вдыхать запах чужих волос и принимать его как родной. Ненадолго потёмки в сердце каждого растапливаются и без страха открываются всем, кто сидит рядом. Когда песня кончится и дозвенит последний аккорд, все снова станут собой. Но пока они пели. Живые и невредимые.
Это был праздник утра. Ведь все из разлук – обязательно встречей кончаются.
Яша медленно закрыл глаза и закутался в счастье.
Что-то очень близкое зажглось и закопошилось внутри. И вдруг…
***
Внезапное воспоминание из далекого лета. Свет, столовая, быстрыми глотками выпит невкусный компот из гранёного стакана.
«Ну же, – говорит он себе. -Давай. Это всего лишь стакан. Никто не заметит.»
И ему кажется (?), что весь лагерь смотрит на него.
Звон подносов смешивается со звоном в ушах. Сейчас – или никогда. Последний обед смены. Через минуту отряд построится и уедет отсюда навсегда. Иди в очереди. Сдавай пустые тарелки с кусочками хлеба на мойку.
«Разбей стакан.»
Он никогда не делал ничего, что могло бы привлечь внимание. Но тут…
Разбей стакан. Просто так, потому что почему нет. Это как свистнуть песенку или соседские груши.
«Забудь о них – шепчет он себе. – Они – друг для друга, они ржут и переговариваются о своём, и им нет дела до тебя. Если не было все эти две недели – то, с чего бы сейчас быть?»
Очередь заканчивается. Подходи к судомойке. Пять человек впереди. Четыре. Сдал. Три. Парочка подружек шагает вперед и шепчется о чём-то.
«Это просто шутка, за которую тебе ничего не сделают.»
– Эй? Э-эй?
Заметила.
– Чего застыл?
Теперь и её подружка – тоже. Пялят на него, и секунды тикают.
Это всего лишь последний день смены.
Он начинает говорить и закашливается.
– Кхм… Дамы, – улыбается он, нервно подняв руку. – На счастье!
И разбивает о столовский кафель стакан.
Другие взгляды. Белый
До того, как умереть на белом подоконнике, скрытом занавеской, Лиза провела в доме несколько дней. За это время ей кое-как удалось вспомнить несколько историй, то ли из своей жизни, то ли из снов – примерно так же, как Яша встретил чужие руки, задремав в шкафу. Ночь высвечивала что-то уродливое. После ночи наступало утро, и надо было как-то с этим жить. Днём она выговаривалась и пересказывала все Гримму. Тот слушал очень внимательно, иногда что-то записывал и советовал не забывать.
И, в общем и целом, можно сказать, что она до конца продолжала следовать этому совету.
***
В город прокрадывалась зима.
Лиза шла домой, свалив с последнего урока, слушала химроманс и чуть-чуть пританцовывала в такт. Маленькая, худая, как спичка, с красноватыми мешками под глазами, чудесно игравшими на бледном лице. Ей было тринадцать, и мир крутился вокруг. Вдалеке носились серые поезда. Дома дышали окнами.
И дорога была светла, насколько это было возможно в таком странном возрасте. Впрочем, иногда случались мелочи.
Когда отец напивался, они с мамой запирались в комнате, оставляя его ночевать на кухне. Он ходил весь вечер туда-сюда по лабиринту от холодильника до входной двери, выл неразборчивые песни и искал бутылки. Мама прятала их с изобретательностью волшебника. Как-то раз она заметила, что отец хранит выпивку в гараже, и закрыла гараж на ключ. Весь тот день отец ходил бешеный, а мама с Лизой украдкой посмеивались. Она положила ключ в его ботинки, как раз те, в которых он и ходил.
Иногда в запертую дверь раздавался стук. Глухой и одинокий. В детстве Лиза представляла, что это стучит некто из подземного царства, сам чёрт пытается войти к ним в комнату. И тогда она посильнее куталась в одеяло и спокойно засыпала, радуясь, что никто и никогда не сможет пробраться к ним сквозь эту дверь.
Как-то раз отец решил устроиться на работу. В прошлом он был подполковником, теперь сделался таможенником в Домодедово и тащил домой всякую вещь. Однажды он принес большую-пребольшую коробку, полную – не верилось! – телефонов, поставил перед Лизой и сказал: «Держи.» Лиза с восхищением начала копаться в контрабандной технике, но скоро восторг сменился разочарованием: телефоны на первый взгляд были как настоящие и даже включались, но больше никак не работали. Один из них они разобрали с отцом отверткой: внутри было пусто, ни железок, ни разноцветных микросхем. Только штучка с парой проводков, позволявшая экрану гаснуть и гореть. Так что телефона у неё тогда не было.
Ну, а теперь был, и она могла слушать Честера или танцевать под «Animals» хоть весь день, смотреть по ночам мультики и общаться с парнем. Парень жил на другом конце города, а потому «контакт» спасал.
Жизнь её находилась на уровне острой и чудесной сказки. Не ребенок и не взрослый, она была одновременно женщиной, смотрящей в зеркало и впервые замечающей, как изменилось её тело, – и девочкой, рисующей Финна и Джейка в тетрадках назло учительнице. Она стала жить где-то между мирами, не всегда зная, какой из них – настоящий. Как ещё, впрочем, можно жить в тринадцать лет?
Лиза ходила в школу в красной клетчатой рубашке, забив на форму, на уроках всегда сидела в наушниках на последней парте и в перемену тихонько выбегала на задний двор покурить. Ей было наплевать на таблицу элементов по химии, зато она знала наизусть все песни в сохранёнках. По значкам на рюкзаке можно было посчитать, сколько она смотрит сериалов, а самые любимые у неё был, конечно, «сверхи». В боковом кармане рюкзака она таскала складной ножик. Ей нравилось читать страшилки, вызывать пиковых дам (хотя этого она бы никому не рассказала) и понарошку играть в смерть.
Кстати, знак, изгоняющий нечисть, надо было рисовать кровью. Никогда не угадаешь, когда рядом появится монстр, так что лучше заранее попробовать. На всякий случай. Не торопись. Самое сложное – это не остановиться и прорезать самый нижний слой ткани на подушечке пальца. На секунду становится совсем больно – но только на секундочку. Потом станет тепло, и из пальца потечет скупая струйка крови, застывающая на бумаге. Наловчишься – и успеешь размазать пятнышко в рисунок, пока оно не засохло из красного в бурый. Со временем крови хватит на то, чтобы обвести звёздочку в круг.
***
Дома ждал холодный белый стол, напитавшийся декабрем из окна. На столе жили стопки «Поттера» и Экзюпери, цветные шариковые ручки, мамины иконки и свечки над компьютером. Ручками можно рисовать Кроули и Шифера в тетради по матеше, на полях, а воском капать на конверты с письмами. Самой себе. Вернее, воображаемому адресату. Как-то раз она прочитала, что можно вызвать у себя в голове Тульпу, которая будет как настоящий человек, только невидимый для всех остальных. И решила попробовать. Ничего не вышло, но, в конечном счете, она все равно понимала, что это разговор с собой. Тульпа так и не пришла. А воск был прозрачный, белый.
На втором, её этаже кровати стены были увешаны плакатами и самодельными стикерами с Честером, глазастыми треугольниками и красными гранатами в форме сердец. В полке спрятана коробка из-под карт с запасом сигарет и бутылёк спирта с ватой. Под подушкой спутались белые наушники. На втором этаже кровати можно было быть как дома. Здесь она ревела над смертью Чарли в десятом сезоне, в первый раз красилась, в первый раз просыпалась от боли в животе и кровавых потеков на простыне. Писала письма самой себе. Выговаривалась по ночам. Здесь было безопасно.
***
Снег завалил еще гуще, чем раньше. Хойзер выл припев в наушниках. Было четыре, и на улице рано темнело. Лиза вылезла из каморки-чердака и закрыла за собой скрипящую дверь.
На крыше было довольно скользко, но нам, как говорится, не привыкать. Лучше отсидеться здесь, чем дома, пока отец не протрезвеет. Вот в январь будет совсем холодно. Жалко только, что нет розетки, а то телефон скоро разрядится на такой погоде. Ну и ладно. Ходи кругами, тихо подпевай, не волнуйся. Мы это уже проходили. Под хорошую песню – всё пройдет.
Снег всё валил, и под ногами зажигались теплом чьи-то окошки. С наступающим.
Сказка повзрослела, и волшебные двери оказались беззащитными.
Да как тут успокоиться?!
Лиза падает в сугроб возле дымохода и бьет кирпичи в его основании. Без перчаток. Не рассчитав, до крови. Суёт руку в белую гущу и плачет.
«Я никто. Я красные слизистые буквы, потёкшие по белой стене. По его стене, в прямоугольной рамочке прямо под профилем. Извините, вам ограничили доступ. Вот так у нас теперь выглядит отчаяние.»
Над головой темнеет, над головой из ведра на землю выливается вечер. А Честер умер. Повесился.
«Не реви на холоде, глаза воспалятся. – машинально подумала она. – А, к чёрту.»
Где-то там, внизу, в кухне бьют посуду и истошно кричат, не разбирая сторон и слов. А вдали кричат поезда, потерянные, заблудившиеся в метель.
Рука в сугробе замерзла. Теперь трудно было сигарету вытащить. Лиза стала греть пальцы об огонёк зажигалки. Просто крошечный огонёк посреди большой и тёмной крыши.
Был бы сейчас рядом парень, стало бы немного легче. Но он исчез, хотя в последнем сообщении все-таки обещал позвонить. Лиза втайне лелеяла надежду, что это просто какое-то недоразумение, и сейчас он наберёт ей, и утешит, они поговорят и просто будут вместе. Он у неё был первый, поэтому она ещё не знала, как это бывает. Она курила, давилась, задыхалась электричеством и ждала.
Всё обязательно случится. А наутро отец протрезвеет и начнет искать работу, и мир вновь наладится.
А вот и зазвонил телефон, лёгок на помине. Ничего, живем, бойцы! Есть еще похер в похеровницах. Ща проплачемся и будем как новенькие.
– Алё? – сказала она.
Облачко пара изо рта.
– Лиз?
– Привет!
Женский голос по ту сторону трубки.
– Привет. Слушай… Надо поговорить. В общем…
Снег валит, и на крыше становится еще темнее.
И тут огонёк гаснет, и уже не остаётся ничего.
День второй. В тесноте
Гитарник перешел в сон, сон выродился в полудрёму. Перевалило за полдень. Яша выкрался из комнаты, переродившийся, но не свежий, и пошёл искать Гримма.
Гостиная, к которой он направлялся, была сонной и расплывчатой, полной полуспящих, измученных людей. Кто-то медленно съезжал в кресле, никак не находя сил упасть на пол. Чья-то рука, подрагивая, протягивала сигарету другой фантомной руке. Гримм, лежавший между ними, с усилием поднялся, помог им передать наконец, что надо, и упал на твёрдый ковер. Вот ещё чуть-чуть, подумал он, и я превращусь в типичного утреннего зомби. О боги…
Тут он краем глаза увидел движение в двери.
«Опа, – прошептал он, завидев, как Яша, пошатываясь, заходит в комнату. – Таки пришёл. Ну, значит, будем играть.» Гримм потянулся, вскочил, с наслаждением сбрасывая с себя полуденный сон.
– Доброе, доброе утро! – сказал он уже громко, раскинув руки, – ну что, солдат, как тебе ночка? Пошли на кухню, щас мы тебе сообразим сухпаёк. – И он увлек открывшего было рот Яшу прочь из комнаты.
– Значит так, – продолжал он, ведя его сквозь коридоры, – во-первых – поздравляю. Ночь нынче бедовая, но сейчас всё уже закончилось. Во-вторых, поешь. И пойдем искать пятницу, надо тебя с ней познакомить. И ещё…
– Гримм, – перебил наконец новенький, – что здесь происходит?
Гримм опешил.
– То есть – что?
– Я просидел чёрт знает сколько часов в каком-то шкафу, убил спину, и всё это – чтобы подыграть какой-то вашей приколюхе, – говорил он, раздражаясь, – которой на самом деле вообще нет?
Гримм застыл на секунду, затем проницательно улыбнулся.
– А-а, значит, вот как. Ты его не видел.
– Кого?
– Воду. Я ж тебе вчера говорил. Ну, значит, повезло тебе! Что, совсем ничего не было? – с завистью допытывался он, – ты просто все проспал??
Яша подумал о подоконнике, помедлил и сказал:
– Ничего.
Гримм прищурил глаз.
– Ну ладно. Пошли. Если интересно, – как бы невзначай бросил он, – я тебе покажу дом, расскажу, что знаю…
– Рассказывай.
– Ну вот, – улыбнулся Гримм – теперь с тобой можно разговаривать.
И они пошли по коридорам, как заблудший путник и лесник, ведущий его к опушке сквозь чащобу.
– Найди себе место, – продолжал он на ходу, – какое-нибудь такое, где сможешь просидеть четыре часа и не сломать спину. В ближних комнатах всегда полно людей, но никто не держит тебя у кухни. К тому же, люди приходят и уходят. Так вот, нашёл – и никому о нём не говори. Пусть будет тайник только для тебя, знаешь, как в детстве, в прятках. Нашёл нычку где-нибудь в кустах или на дереве, и ни гу-гу, чтоб никто другой не знал и не занял. Здешняя игра, как и любые детские игры, проста. Думай, как ребёнок, и будешь жить. Думай по-другому, и, возможно, выиграешь.
– И что это должно значить?
– А ничего. Все остальное – додумаешь сам, тебе подскажет игра.
«Ладно, – сдался Яша и решил сменить тему.»
– А у тебя есть такой тайник?
– Знаю парочку, – уклончиво ответил Гримм.
***
В кухне было полно народу. Мальчики, девочки. Где-то промелькнул скрюченный силуэт, сопровождаемый котом. Какой-то старик. Яша попытался проследить за ним взглядом, но тот пропал так же внезапно, как и появился. Всё вокруг подернуто солнечной дымкой. Все смешались, оживая после очередной ночи, мельтешащие, маслянистые, разноцветные лица.
Гримм всё время вертел головой и всегда внимательно поворачивался к тому, с кем говорил. Создавалось такое ощущение, что он хочет перездороваться со всеми, кто есть в доме, а если найти кого-то не мог, обязательно расспрашивал о нём у знакомых, просил разыскать его где-нибудь или передать привет. Он был весел и сосредоточен. Яша заметил, что он иногда загибает пальцы, будто что-то считал.
Он ко всем был добр и всем оказывал внимание – обнимался, шутил или просто бросал какое-нибудь словцо. Но все это делал как-то легко и отстраненно. Что-то Яше подсказало, что это не столько дружелюбие, сколько внутренняя щедрость, которую Гримм может направить куда угодно. В слова, в причинение боли или в изобретение чего-нибудь. И направляет в людей просто потому, что может.
– А, вот она, – сказал Гримм и вытащил из толпы низенькую девицу со светлыми волосами. Одежда у нее была скромная, но в ушах сережки из перьев всех цветов радуги, а лицо бледное, северное. Гримм её обнял, несколько дольше, чем всех остальных, шепнул что-то – и представил Яше.
– Знакомьтесь! Яша, пришёл вчера, – он указал на новенького, – а это Пятница.
– Кира, – девочка протянула руку. Ладонь у нее была маленькой, но пожатие – крепким и холодным. – Ты пережил первую игру – поздравляю. Теперь тебе нужна карта, идём за мной.
Яша пошел следом, рассматривая странное создание. Комната Киры находилась совсем рядом с кухней, в рукаве того же коридора. «Близко живёт, – подумал он. – Значит, она здесь давно, если верить тому, что говорил Гримм.»
Гримм тем временем толкнул дверь, пропуская всех вперед, и они оказались в небольшой спаленке. Большую её часть занимал внушительный шкаф, в который легко могли залезть несколько человек. Девочка зашла внутрь и стала шарить по полкам.
– Как-как, ты говоришь, её зовут? – шепнул Яша Гримму. – Кира?..
– Пятница! – долетело из шкафа. – Прозвище такое. Осталось с незапамятных времён.
Яша смущённо отошел в сторонку и принялся разглядывать комнату.
Спаленка погрязла в полумраке и походила на запрятанное, заколдованное болото. Что-то в ней было не такое. Не то что бы в ней стоял другой хлам, дело было даже не в смятой, наверняка тёплой кровати. Здесь был другой воздух. Обжитая комната. Жизнь. В доме было мало таких мест, Яша чувствовал, несмотря на то что был здесь всего сутки, – кухня пахла жизнью, гостиная, и вот эта спальня тоже. Весь остальной дом был на вид таким же, но на ощупь – прохладнее.
Да и сама обитательница комнаты не походила на других.
Но чем, Яша пока что не знал и просто стоял у стенки, вертя головой по сторонам.
– Пятница? Это что, целая твоя комната? – крикнул он в шкаф.
– Да, – донеслось оттуда. – я здесь давно. Вот, нашла, – из глубин показалась рука Киры, в ней – фонарик и сложенная несколько раз бумажка. А потом – сама Кира.
– Вот тебе карта, что могли, зарисовали, – пропыхтела она. – Вот фонарь, мало ли, понадобится. В кухне можешь брать чай или кофе, чашек всегда полно.
Яша взял дары и сказал спасибо.
– Ну все, – хлопнул его по плечу Гримм, – боец готов! Лучше посмотри на карту перед ночью. – он взял листок из Яшиных рук и развернул. Он оказался больше, чем Яша себе представлял: карандашные коридоры, какие-то условные пятна, черточки… – Вот эти красные галки – занятые комнаты. Там спрятаться негде, так что не трать время. Синие пометки – это кружки. Комнаты, в которых обычно устраивают гитарники, обсуждалки и всякое такое. Есть тут парочка компаний, вот они эти места облюбовали. Захочется поговорить о жизни или завести знакомства – иди туда. Зеленое – это общие места. Гостиная, кухня. Ну, а с остальным разберешься сам. Пройди днем по комнатам, привыкни к карте, – сказал он, сворачивая обратно листок.
– А места, откуда идет вода, случайно нет? – спросил Яша.
– Нет, – рассмеялся Гримм, – он же каждый раз идет из новой комнаты. Если бы всё было так просто!
Новобранец вздохнул. Ну ладно. В любом случае, с картой, да ещё такой подробной, было лучше, чем без. Он посмотрел на Киру:
– Ты сама всё это рисовала?
– Не-а. Это все вместе делали. Был здесь раньше чел один, так он прошел по всему дальнему коридору, там, где даже мебели никакой нет. Вот он, в основном, и зарисовал. Ну, и остальные тоже приделывали что-нибудь.
– То есть, тут весь дом?
Кира замотала головой.
– Не весь. Ещё многих дальних комнат нет, и вообще у меня такое ощущение, что они периодически меняются. Не ближние, вроде кухни, но вот дальше – могут.
Яша почему-то не удивился.
– А что стало с тем челом?
– Он ушел
– Проиграл?
– Нет, ушел. Он вышел, – сказал Гримм.
Трудно сказать, произнес это грустно или радостно.
Повисло молчание, обнажившее суету и шаги в коридоре.
– Ладно, – включился одноглазый, – не теряй времени. Весь день – твой. Иди.
И выпроводил Яшку из комнаты, хлопнув по плечу так сильно, что толкнул. Проследил глазом, пока он дойдет до конца коридора, и вернулся в спальню.
– Ну че, сколько он тут? – тихо спросила Кира, доставая из кармана маленькую книжечку, похожую на поваренную, но точно не с рецептами.
– Второй день, – ответил Гримм. – Насколько я понял, вчера ему повезло.
Она что-то чиркнула в длинный списочек. И выглянула из комнаты в коридор.
– Думаешь, эту ночь он выдержит?
Гримм без понятия фыркнул и развел руками.
***
Яша остался один на один с домом. Поразмыслил немного, сел на пол в коридоре и развернул подаренную Пятницей карту.
Квартира оказалась куда больше, чем он думал. Огромный, запутанный организм из множества прорисованных карандашом проходов, комнат, дверей, тупиков. Это был не дом, а лабиринт. Яша бежал глазами по значкам и стрелочкам, расходящимся от кухни, пытался разобраться, где что. В одних комнатах все было тщательно зарисовано, вплоть до расположения кроватей и шкафов, с крестиками – подсказками, где можно спрятаться. В других все было истерто и пусто, словно мебель сначала была, а затем куда-то исчезла. На каких-то комнатах стоял вопросительный знак. Коридоры, начерченные пунктиром, наверняка петляли изо дня в день. Или, может, просто никто не дошел до них с карандашом и картой.
Здесь вообще все было сделано карандашом. Дом мог стереться и исчезнуть в любой момент.
А пока что по узким улицам этой квартиры-города можно было идти весь день и не дойти до конца. Яша представил, как по разным комнатам в отдаленных концах дома кипит своя жизнь. Где-нибудь кто-то живет. В синих клеточках сидят давно знакомые люди. Он почти что слышал их голоса с листа бумаги.
И всё это было сделано от руки, с такой осторожностью и любовью, что за одну только такую карту дом мог бы выпустить рисовальщика на свободу. В благодарность. Но он, разумеется, этого не сделал.
Он сидел и ждал, когда Яша пойдет по коридорам. И Яша пошел.
Для начала он попробовал найти какую-нибудь комнату, сверяясь с картой, прошёл пару поворотов – и тут же запутался. Повернул назад, но не смог найти прежнего места. Что-то здесь было не то.
Это проявлялось в мелочах, замечаешь не сразу – дом был нежилой, вернее, неживой. Стены пахли пылью и какой-то пустотой, которой не ожидаешь от человеческого дома. Он обманывал. Дом пытался быть гостеприимным и чистым, но, когда ты садился в кресло тебе казалось, что сейчас оно съест тебя. Поэтому игроки сидели на полу и закидывали ноги на подлокотники. Писали фломастерами послания на стенах и нещадно тушили сигареты обо все что ни попадя. Это было честно, и дом отвечал им холодной, без обиняков, взаимностью.
В кухне пахло плесенью, в гостиной нервически стучали часы. Ты спокойно заходил в комнату и по привычке искал в ней убежища, чего-нибудь теплого и поддерживающего твоё тело, но не находил. Словно весь дом был – бутафория. Неудачные декорации в покинутом театре. И ты сам тоже начинал меняться под действием этого дома.
Кто бы мог подумать, насколько сильно человека программируют стены и потолок вокруг. Вроде бы ты оставался самим собой, но пробыв пять минут в этом месте, ты уже привыкал к запаху, к духоте… И голова начинает жить по-другому. Память как-то отдаляется, словно покрывается пленкой, привычные слова исчезают, каждое движение становится чужим. Этот дом гипнотизировал и превращал твое тело – в не твое. А ты и не замечал этого. А когда наконец заметил, найти дорогу назад стало почти невозможно.
Яша бросил попытки найти дорогу назад и просто пошел, куда глаза глядят, периодически приличия ради смотря в карту.
И квартира показывала ему своих обитателей.
Игроков было много, и были разные. Тут и там в комнатах сидели сбитые задолго до него компании и говорили о чём-то своём, так что он словно оказался в летнем лагере, где никто не знает его, и он не знаком ни с кем. И от этого все вокруг говорят на другом языке. Кто-то спал, укрывшись чужим одеялом. Кто-то сидел в углу и пил. Горланились анекдоты, смыкались чужие объятия и истории, Кира Пятница сидела в кругу людей в одной из комнат и верховодила сеансом коллективной исповеди и историй из детства. Яша постоял у двери некоторое время, всматриваясь в неё и в игроков.
Что-то в ней было неплохое, но странное. Впоследствии он понял, что.