Уход в затемнение

Инесса показывала ему зубки, потом смеялась. Она слегка высовывала розовый язычок, и этими зубками прикусывала кончик.

Николай чувствовал особое, ближе к романтическому, возбуждение, но никак того не проявлял. Инесса хлестала вино безбожно. Огромными глотками она опустошала бокал на раз-два. Оттого еще больше пьянела и еще откровеннее приставала к Николаю.

И вот, когда Инесса, напитая до такого состояния, что левый ее глаз не успевал за правым, петлей обвивая Николаеву шею, шепча ему эпитеты, которые он находил странными – "милый", "нежный", "мой" – в этот момент в квартиру въехал танк.

Радиоуправляемый пластиковый танк. Он наехал гусеницами на ногу Николая и замер. Мужчина огляделся вокруг, но никого, кто мог бы этим танком управлять, не увидел. Однако интуиция подсказала, что в коридоре кто-то прячется.

Николай подошел ближе к коридорному проходу.

Оттуда с громким "бу!" вылетела девушка. Она была изумительна и обнажена. Почти идеальная фигура, подчеркнутая округлость глаз, очаровательная улыбка. Грудь ее походила на холмы возле озера, а бедра, темно-румяные, казались идеальными.

В руках она держала пульт.

– Вы так прекрасны! – воскликнул Николай. – Не найду комплиментов, которые будут столь же идеальны.

Глазами он пытался найти Инессу.

– Она ушла, – заметив его взгляд, ответила девушка.

– Так как Вас звать?

– Вы же знаете, Николай! Мое имя – Надежда.

– Надя, – он кинулся целовать ее в губы быстрыми многократными поцелуями.

Она смеялась, пыталась его угомонить, но все впустую.

– Коля, – сказала Надежда, когда он немного поостыл, – знаю, тебе бы хотелось броневик, но, поверь, я в Берлине все ноги сломала. Там их нет. Можешь отпилить танку дуло, и из него выйдет отличный броневик.

Николай почти плакал.

– Господи, Надя! Броневик! Какой броневик?! Какой танк и какой Берлин?! Ну что ты, в самом деле?! Ты здесь! Милая моя, ты снова здесь! Это подарок!

– С днем рождения, Кубышкин! – ответила она с улыбкой. – Кремль, если что, там!

И она махнула рукой на северо-запад.

Их губы встретились. Они встречались вновь и вновь, расставание всегда было для них болезненным, а воссоединение – бесконечным праздником.

"Точка".

– Остановка – улица Широкая, – сообщил динамики. – Конечная.

Мужчина встал, поправил кепку, проверил, на месте ли сценарий. Во внутреннем кармане лежали теплые листы бумаги. Он подошел к кабине водителя, чтобы посмотреть, как тот выглядит. Однако в кабине никого не было.

Выйдя из автобуса, Николай увидел кинотеатр, в который они любили ходить с Надей.

Как-то они посмотрели там ванильную мелодраму про роман танцовщицы и госслужащего.

– У каждой – свой Николай, – сказала девушка после сеанса.

Они выходили из кинотеатра. Какие-то люди обкладывали его бочками, наполненными, похоже, горючим. По крайней мере, на бочках была наклейка "огнеопасно".

Эти люди, как обычно, ничего не успели.

Оставалось несколько сотен шагов, и Николай окажется на Кафедральной площади. Он увидит Собор и три мраморных ступеньки, и Надю.

Вероятно, она будет уставшая, вымученная дорогой. Но ведь Николай видел ее разной. Наблюдал ее милой, искрящей, словно оголенный провод, смотрел на нее, когда она была вдумчивой или усталой. Он помнил ее обнаженной, и ее тело было невозможно забыть за протянувшиеся полгода разлуки.

Как ее руки гладили его рано лысеющую голову, как голос ее щебетал, когда она что-то взахлеб рассказывала и при этом смеялась сама, как прижимала к себе Мартокота, а сверху стеной вставал ливень, и они оба пищали, выдыхая пар.

Все, что необходимо, – почувствовать вновь это приятный аромат фиников, почерневших за время их совместного одиночества и отдающих неясной горечью, но все также вкусного бразильского ореха. Ощутить ее материальность, понять, что она – не наваждение. Что все на самом деле было и может продолжаться в лучших, более атласных тонах.

Об этом он вскоре напишет сценарий. Финал будет радовать его ум, а середина истории очень сложно дастся Николаю.

Этот фильм лучше снимать, используя градации серого.

Вот дом по улице Широкой, за его углом – проспект. На проспекте начинается Кафедральная площадь, во главе которой стоит Богоявленский Собор. Но главное в этом Соборе – маленькая молодая женщина, ждущая Николая на мраморных ступенях. Она – его вера, его Надежда, его любовь.

Повернув на проспект, он ахнул.

Богоявленский Собор, основа города, точка его опоры, сгинул.

Пустошь, переложенная брусчаткой, по которой, неизменно тарахтя, движутся автомобили.

В центре площади виден невысокий предмет, похожий на мраморный куб. Надежды нет.

Николай подошел к кубу, прикрываясь от слабого, но все еще яркого солнца, сделал ладонью козырек над глазами и огляделся.

На месте Собора образовался рынок. Тут продают пирожки, мясо, рыбу, урожай с огородов, опята, свинину и говядину. Также есть шутихи, лазерные диски, книги о прошедшей войне и о надвигающейся.

Николай встал на куб, чтобы быть повыше. Со стороны вокзала кто-то бежал. Мужчина отметил реалистичность картины. Он приставил большой и указательный пальцы рук друг к другу, чтобы ограничить пространство кадра, и направил этот "кадр" на бегущего человека.

Человек приближался, и через несколько секунд стало ясно, что это – Надежда. Та самая Надя, несущая с собой перемены в жизни, та самая, что наверняка снимется в любом фильме, та Надежда, которую он любит и которая любит его. С этого момента все будет иначе. Иначе – в смысле лучше.

Он представил, как она бежит в ретроспективной съемке. Николай протянул руку так, чтобы казалось, будто Надя бежит к пальцам его ладони.

В этот миг куб под ним начал расти. Он становился все выше, и Николай, не понимая, что происходит, схватился другой рукой за лацкан своего пальто, прокричал:

– Надя, я написал сценарий!

Надя, игнорируя законы физики, поддавшись оптическому обману, вбежала на его ладонь. Встретившись изумрудным взглядом с каменными глазами Николая, она упала с его ладони вниз, на брусчатку, оставив лишь темное пятно.

Прошла секунда, и пятно превратилось в миногу. Та скакнула на ладонь Николая, спрыгнула с нее, и затерялась в ближайших дворах.

На рынке, возле прилавка с рыбой, на табурете сидел уже подросший и слегка растолстевший Мартокот. Он смотрел на окаменевшего Николая. Глаза кота были точь-в-точь, как у нескольких десятков рыб за его рыжей спинкой.

Кот был сыт.