Вьюга

Москва очень сильно менялась тогда. В девяностых разрушалась Москва советская, а в нулевые на обломках строилась новая Москва. Отец остался в старой Москве.

Ярослав Владимирович покосился на церковную книжку, которую принесла Елизавета Михайловна, и спросил: «Ты же уже покупала такую, зачем тебе ещё одна?»

«Нет, Ярик, то была другая: «Душевный лекарь: о семейной жизни»,– зря ты её не стал читать, может она бы тебе помогла, а то ты всё один»

«Лучше бы печатали короткие формулировки законов естественных наук и продавали в церквях, толку бы больше было, может туда бы ходить перестали и студенты бы поумнее были, а то приходят, ничего не знают после школы»

«Нет, ну почему ты не хочешь почитать, там же всё только полезное, умные, святые люди ерунду не скажут, поумнее всех ваших профессоров и ученых. Потому что они с Богом напрямую связаны и глаголят истину единственную в этом мире. А ты, орясина, сидишь и обо мне совсем не думаешь!»

Такое происходило часто. Почти каждый вечер.

«Жена от тебя ушла и я скоро уйду, ты меня в могилу загонишь своей упёртостью»

«Да заткнись ты, старая карга!»,– мгновенно вышел из себя Ярик,– «Заткнись! Хватит меня доводить и устраивать истерики, ты, выжившая из ума старуха! Всё! С меня на сегодня хватит, я ухожу!»,– с этими словами он встал. Встал неаккуратно и тарелка с ужином полетела вниз со стола, упала и разбилась.

«Сама и убирай теперь, это твоя вина, что ты меня довела!»

С этими словами он ушёл, хлопнув со всей дури дверью на кухне, а потом и у себя в комнате, ещё и заперев её на ключ, чтобы нельзя было войти.

Мать начала убирать на кухне, после этого пошла в свою комнату. Квартира давно стала холодной и неуютной, последние огоньки семейного уюта и тепла ушли из неё много лет назад.

Комната её немного успокоила, тут был её личный мир. Старый коричневый шкаф из дерева был весь заставлен книгами: художественными советскими с шершавой бумажной или картонной обёрткой и новыми, с глянцевым покрытием, мягкие и твёрдые, на них уже были странные картинки, обычно абстрактные, научные книги, литературные журналы, книги по готовке, по шитью, по уборке и другим бытовым делам, старые учебники и куча религиозных книжек. На книжных полках лежали рамки с фотографиями родственников, ещё живых и уже не живых, рядом с не живыми стояли иконки. Фотография мамы, брата, мужа, а рядом иконки.

Воспоминания о хороших старых временах, в сравнении с настоящими, вызвали чувство смешанной тоски и обречённости. Она легла в кровать и почувствовала, как в напряжённых глазах начинает скапливаться влага, а из носа вытекать водица. Теперь она лежала в кровати и плакала от всего унижения, которое она пережила за последние годы. Когда-то были счастливые времена, кажется, что в другой жизни, а потом несчастья, всё покатилось. И вот теперь, она доживает свой век в одиночестве: раньше семья была единой и дружной, ходили в гости друг к другу, общались постоянно,– а потом, раз, и все разбежались. На маленькие семейки разбились и начали вымирать. В её семье два человека и всё идёт неправильно.

Плакала, плакала и заснула.

Ярик посмотрел в окно: февраль, утро. По Шаболовке идут большие потоки людей, все спешат на работу. Снег из-за машин черный, а под ногами у прохожих серое месиво. Ярослав встал, помыл за собой сковородку, тарелку, чашку, вилку, нож. Промыл чайник, выбросил из него переваренные чаинки в мусорку, под раковиной.

Мама уже ушла, то ли в монастырь, то ли на работу.

Послесонное умиротворение не покидало Ярика, пока он собирался на работу. Зима за окном только помогала этому ощущению, ведь дома тепло, а на улице холод, незнакомые безучастные люди. А на работе – работа. И только после всего этого, снова – домашнее тепло.

Так что эти последние ленивые минуты перед выходом были особенно ценны для него. Ярик оделся очень тепло, чтобы и на улице не растерять этого тепла и уюта. Потому что в большом потоке людей можно идти, не особо думая, уткнувшись носом в шарф, просто идти и думать о домашнем тепле, можно думать о детстве или вообще о прошлом, придаваясь тёплым воспоминаниям.

День прошёл по обычному. Лекция, семинар, кафедра, пришли должники. Человек десять. Каждого надо выслушать, проверить работу, объяснить ошибки, на это нужно время. А они там сидят в коридоре и бухтят: «Что же, побыстрее нельзя? Он там сидит – пердун старый, уже сколько времени прошло, а нас же всего десять было. Как же медленно.» Только ждущим кажется, что время идёт быстро и ничего не происходит. Ярослав Владимирович работал 2 часа подряд, без остановки. Ему казалось, что работает он с потрясающей скоростью и упорством. А работа при этом не заканчивалась. Он уже наперёд знал, что у него спросят и знал, как на это стоит ответить, навыки, доведённые до автоматизма за растянуто долгие годы работы.

«Ярослав Владимирович, а посмотрите мою домашку вторую вот я переделал»

«Ярослав Владимирович, а когда контрольную можно будет переписать, а то я проспал»

«Ярослав Владимирович, ну выдайте дополнительное задание»

И так далее, и тому подобное. Какой-то бесконечный единообразный поток. Или конвейер. Всё это безумно утомляет, однообразная мелочная работа, когда постоянно что-то отвлекает: нужно готовиться к занятиям, писать научные работы, проверять задания,– а тут эти назойливые мушки налетают.

«Хотя мушки обычно налетают на говно»,– подумал Ярослав Владимирович и мысленно себя поправил: «а тут это постоянное мелкое комарьё налетает.»

«Да, так звучит и лучше, и точнее, они жужжат и высасывают кровь»,– удовлетворённо подумал Ярослав Владимирович.

Студенты почти кончились, осталось всего трое: это были двоечники, ни на одном своём занятии он их не видел и решил, что, если они ждали его четыре часа, то подождать его ещё пол-часика для них не будет проблемой, тем более, по их лицам было видно, что деваться им некуда.

Он откинулся на спинку стула. На улице Солнце уже зашло. Оттого тусклые цвета кабинета становились только тусклее, чуть ли не превращаясь в сероватый. Преподаватели тоже не сильно выделялись красками на фоне стен. Уставшие от бумажной волокиты, однообразных приставаний студентов, преподаватели от отсутствия Солнца тоже становились ещё более безынтересными и безучастными к жизни вокруг, чем летом. Многие из них были людьми немолодыми и даже откровенно старыми, раздражительными, озлобленными, в основном семейными и в своей семейной жизни одинокими. Их подтачивало осознание безнадёжности их жизни. Прожито много, а накоплено мало, при том во всех смыслах: и в материальном, и в духовном. Было уже поздно, но на кафедре преподаватели оставались допоздна. Никто не торопился бежать домой. Большинство работало, чтобы не быть дома. Особенно те, у кого дома кроме жены-старушки никого не осталось, под старость, всё, что копилось долгие-долгие годы даёт свои плоды: в основном это что-то несъедобное или даже ядовитое и опасное для здоровья.

Ярик, хоть и не был женат, но тоже жил со старухой-матерью, что делало его не менее грустным и унылым, чем остальных.

Грустно здесь всем было от жуткой беспросветности: их всех засосало в этот водоворот мелочей, который как-будто постоянно не даёт заняться чем-то действительно важным. Но при этом никто не понимал: а чем, важным?

Кафедра напоминала склеп с живыми трупами.

Вот уже ночь, университет закрывают, последние профессора и отчаявшиеся студенты выходят на улицу. Несколько фонарей среди разбушевавшейся под ночь вьюги одиноко горят у дороги. Ярослав видел как лучи от этих фонарей как бы закругляются, попадая ему в глаза. Всему виной плохое зрение.

С последними студентами вышел тяжелый разговор на повышенных тонах. Ярослав Владимирович отказался давать им дополнительное время на досдачу долгов, у них его и так было предостаточно. Они, как стая собак, сначала скулили, потом рычали, потом виляли хвостами, пробовали по-разному к нему подступиться и вымолить ещё немножко времени, но не вышло, Петрюля Ярослав Владимирович был непреклонен.

Остановка, скамейка покрытая льдом и заметенная снегом, мигающий фонарь. Ждать автобус ночью обычно приходится долго, ещё и в такую погоду.

Потихоньку преподаватели и студенты вокруг исчезали, кто-то уезжал на автобусе, кто-то на такси, кто-то на своей машине, за кем-то заезжали друзья или родственники. Ярослав Владимирович стоял. Начинали подмерзать пальцы ног и рук, а ресницы и брови покрывались льдом. Телефон разрядился и поэтому оставалось только ждать. Ресницы слипались и становилось больно моргать. А держать глаза долго открытыми тоже тяжело. Холодный ветер будто бы пытался их выколоть или выдуть из глазниц. Становилось тяжело ждать. С каждой секундой такого стояния мысли о доме становились всё навязчивее, а за ними уже шли мысли о детстве и о чем-то тёплом, из прошлого. Но вот, в темноте показался неяркий желтый цвет, как у лекарства желтого цвета, разведённого в воде. Тут тоже желтый цвет был разведён белой пургой, которая была видна только из-за света автобуса и которая при этом этот свет ослабевала, съедая резкость цвета. Автобус номер 16*, последняя цифра не видна, но видимо это тот, который нужен.

Внутри было абсолютно пусто, Ярослав Владимирович зашёл, было уже поздно, ехать надо было 30 минут до ближайшего метро.

Потёртые коричневые сидения, вода на тёмном полу, желтый валидатор и поручни. Душный, тёплый воздух внутри успокаивал. Можно было отогреться. Он сел в середину автобуса, на места, располагающиеся чуть повыше.

За стеклом не было видно ничего, только снеговое поле вокруг автобуса. Снежинки носились вокруг, подхваченные ветром, бессильные что-то изменить они со всей силой и злобой врезались в автобус, в дорогу и друг в друга. Ярослав начинал волноваться: времени уже прошло не мало, а метро всё не было.

«Извините, а когда уже будет остановка метро?»,– спросил недовольно у водителя Ярослав Владимирович

«Метро?»

«Да, метро»

«Вот ваша остановка, выходите»

Автобус остановился где-то посреди дороги, остановки видно не было.

«Тут даже нет остановки!»

Водитель молчал.

«Эй, тут даже остановки нет! Ты что мне тут голову крутишь?! Вези меня до метро»

Ответа не было. Ярослав встал со своего места и пошёл к кабине водителя, место было пустым. Женский голос объявил: «Остановка метро «ВДНХ»»Водитель пропал.

Ярослав резко обернулся, ожидая, что позади него будет стоять человек в водительской форме, там никого не было, но дверь была открыта.

«Эй, я вас спрашиваю, где остановка метро?!!»

Ярослав выбежал из автобуса. Он был уверен, что водитель вышел на улицу, где же он ещё мог быть?

«Может быть автобус просто заглох, сломался, такое бывает, водитель наверное вышел его починить»