Мир и война в жизни нашей семьи

Грибы наша бабушка сушила и солила. В то время грибы не мариновали.

Баба у нас, как говорят, была строгая, но мне почему-то запомнилась доброй. Правда, сейчас даже и не припомню, в чем ее доброта выражалась. Мне кажется, она всех нас – внучат – очень любила. Роста она была небольшого, не худая, но и совсем не упитанная. Мы, внучата, все ее слушались беспрекословно.

Помню случай, когда Поля в чем-то провинилась. Ей было тогда, наверное, 5–6 лет. Баба в наказанье посадила ее в подпол. В эти годы сидеть в темном подполе, конечно, было страшно. Но баба Анна приучала нас к послушанию и уважению старших. Приучала к мысли, что наказания старших справедливы. И когда Полю выпустила из заточения, она плакала и сквозь слезы говорила:

– Баба! Спасибо. Спасибо, баба! Я больше не буду.

Баба, любя всех внучат, не делала различия между детьми Егора и Андрея. Но всё же любимой у нее была старшая внучка – Рая.

Из снох больше любила нашу маму, хотя из сыновей почему-то больше жалела Андрея. Когда же с увеличением семьи стало больше внучат, а в семье начались распри и дело встало о разделе, то баба Анна пошла жить с нами. Тетю Машу – жену дяди Андрея – баба не любила.

До раздела мы жили все одной семьей, и даже Миша и Поля качались в одной люльке. В молодости баба Анна с детьми Егором (Георгием) и Андреем жила в маленьком домике где-то на задворках Центральной улицы. Ныне эта уже не маленькая, а настоящая улица – Октябрьская.

Затем, когда сыновья подросли, она получила усадьбу на Слободке. Так называлась улица, где ныне стоит наш дом.

Я еще помню, когда Корзинкин дом был крайний. В Корзинкином доме сейчас живет их зять Козлов. Улица наша старая, увеличилась за 50 лет немного. Правда, старых домов осталось довольно мало. Большинство новых домов постарело.

Папанька

Отца мы, дети, никогда не называли отцом. И даже как-то считалось, что говорить своему родителю отец или мать неуважительно, оскорбительно. Говорили мама, а отца у нас было принято называть тятей. Так, наверное, раньше везде в деревнях отцов звали тятями. Это даже в большой литературе отражено:

«Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца!».

Затем, с года 23-24-го, привилось слово папанька.

Папанька на селе пользовался авторитетом – был грамотным и считался умным. И его даже заочно называли уважительно по имени отчеству – Егор Николаевич, что в деревне случалось редко. Даже мама иногда, находясь в обществе, в гостях обращаясь к нему, тоже подчеркивала это уважение и называла его Егором Николаевичем.

Награжден за успехи в учебе Егор Савин

Обложка Евангелия полученного Егором Савиным в награду за успехи в учебе

В святцах Егора нет – есть Георгий. Георгий Победоносец. Но имя Георгий, как многие слова в русском языке, трансформировалось: Георгий – Егорий – Егор – Егорка. И у народа слово Егор привилось накрепко: «Егорьев день», «женили Егорку на Красную горку» (Красная горка – это первая неделя после праздника Пасхи).

Анна Алексеевна рано овдовела. Жила с двумя ребятами бедно. Ребят – Егора, Андрея – воспитывала строго. Но, несмотря на бедность, ребятишек в школу пускала. Егор учился в церковно-приходской школе три года. Учился хорошо. Хорошо понимал арифметику. Хорошее было правописание. Знал Закон Божий. За успешное окончание курса начального училища в 1892 г. Егору Савину в награду было выдано Евангелие (Новый Завет), что скреплено подписями экзаменационной комиссии. Любил читать. Читать пристрастился ночью при лампадке. Мать для этого гарного масла не жалела. Днем читать некогда, да к тому же это считалось за баловство – читать книги.

С течением времени чтение настолько увлекло, что он брал книги, где только мог. Иногда попадались и запрещенные книги, и постепенно папанька проникся передовыми, прогрессивными идеями. Очень любил читать Толстого, Чехова, Никитина, Некрасова, Горького. Получал подписные издания Толстого и Чехова. В книгах Толстого целые страницы были замазаны тогда типографской краской – по цензурным соображениям.

Писал папанька очень красиво. Раньше в школе на уроках правописания непременно стремились научить писать красиво. От большого чтения выработался навык правильно писать слова, и писал папанька грамотно.

Как к хорошо грамотному и безотказному человеку к папаньке шли соседи при необходимости написать какое-либо прошение или письмо. Писал Егор Николаевич очень складно.

В начале он соседку подробно расспрашивал – кому, куда и о чем она хочет написать, а потом уже ее сумбурный рассказ, сопровождаемый подчас слезами и излишними отвлечениями, не имеющими отношения к существу дела, он излагал в прошении на бумаге кратко и ясно, а где нужно – со слезой, с выражением.

Так как читал папанька много, он хорошо знал действующие законы правопорядка и поэтому почти всегда по написанным им прошениям принималось положительное решение.

В силу этого авторитет Егора Николаевича рос и в народе говорили: «Иди, Марья, к Савину Егору, он знает, как написать».

Вспоминаю, как часто приходила тётя Настя Лабутина. Отказать ей папанька не решался, хотя она была настолько назойлива и нахальна, что выходило будто папанька обязан ей писать.

В своих жалобах она часто была не права. У нее не было оснований, чтобы ее жалобы решались в ее пользу. И она стала обвинять папаньку в том, что он не достаточно убедительно излагал смысл ее жалоб, и начинала чуть ли не ругать его. Папанька каждый раз говорил, что откажется ей писать, но когда она приходила еще раз и начинала причитать, он сдавался и опять писал. Характер у папаньки был мягкий.

Большое влияние на характер и поступки папаньки оказало толстовское учение. Он говорил, что человек должен пройти всё, все испытания, и не обижался на превратности судьбы.

Есть народное выражение «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Это выражение папанька часто повторял и говорил, что человек не должен бояться испытывать всяческие трудности. И в дальнейшем сложилась судьба его так, что ему пришлось испытать большие тяготы, но он не падал духом, так как его сознание было подготовлено к любым испытаниям.

Если папаньке за добро платили злом, то он особенно не обижался и говорил маме: «Да ладно, мать, не обращай внимания. Люди это делают от недопонимания, а не со зла».

Чтение книг, написание всевозможных жалоб, прошений развивало его познание жизни. Он был общественником. Общие интересы общества, соседей, коллектива, где он работал, его очень волновали. Он не мирился с недостатками людей, с несправедливостью.

Не жадный на материальные ценности, он был жаден до работы и не переваривал лени. Работал очень много, и физически, и умственно. А усталости как будто не чувствовал.

Даже устав от физического труда, вечером, а то и ночью много читал и писал.

Очень долгое время папанька был добровольным статистическим корреспондентом. Регулярно вел наблюдения за природой, урожаем, отмечал необычные явления природы, заполнял всяческие опросные листы, анкеты и периодически отсылал их в областное статистическое управление, которое размещалось в здании на Садово-Триумфальной, дом 10. Часто бывал там на всевозможных совещаниях.

Мне тоже довелось побывать в этом здании. Когда зимой изредка мы ездили в Москву продавать картошку, папанька брал с собой меня или Саньку. Почти при каждой такой поездке папанька заезжал на Садово-Тримфальную, 10 и водил нас в столовую, которая размещалась в подвале. И всегда на третье папанька брал дольки арбуза, искрившиеся сладкими белесоватыми каплями.

Папанька живо интересовался жизнью всей страны и международной политикой. Был постоянным подписчиком газет «Беднота», «Крестьянская газета», «Московская деревня» и журнала «Сам себе агроном».

Иногда сам писал заметки в газеты и даже кое-когда получал гонорар. Стал нештатным селькором газеты «Крестьянская газета». А затем начал регулярно писать в районную газету «Красногорский рабочий».

В Павшине при избе-читальне регулярно выходила стенная газета.

В 1928 или 1929 г. на областном смотре стенгазет по содержанию и оформлению нашей газете было присвоено второе место. В этой стенгазете папанька помещал заметки критического содержания и раёшники. Я в стенгазете помещал шарады и ребусы. Художественное оформление делал Лукьянов Миша. Он прекрасно рисовал и однажды на хорошей бумаге тушью скопировал червонец, да так, что червонец был очень похож на подлинник. Червонец этот каким-то образом оказался у Клюева Сашки (Александра Михайловича). И тот решил им воспользоваться. Пошел в магазин и что-то купил. При сдаче магазином денег фальшивка обнаружилась, кассирша вспомнила, кто ей дал червонец. И Мишу арестовали, отобрав все краски и тушь. Когда же узнали, что нарисован червонец не с целью обмана, художника отпустили. Однажды ночью в 1929 или 1930 г. за критику в газетах папаньке устроили темную. Среди нападавших папанька узнал Андрея Корзинкина. За избиение селькора в то время могли очень строго осудить. Я смутно помню, что Андрей Васильевич приходил к нам домой и просил прощения у папаньки. Папанька в силу своего толстовского мировоззрения Андрея, конечно, простил и уголовного дела возбуждать не стал.

С 1903 по 1926 г. папанька работал на рублевской насосной станции дежурным мотористом при английских медленных фильтрах.

Работая в Рублеве, он одновременно занимался в Павшине сельским хозяйством. Вставал очень рано. Каждый будний день по утрам и вечерам, в субботу после обеда (в то время на производстве по субботам работали до обеда) и в воскресенье с утра до вечера папанька выполнял намеченные сельскохозяйственные работы.

В период Первой мировой войны Рублевская насосная станция как особо важный объект была переведена на военное положение.

Папаньке предоставили бронь и дали квартиру для всей семьи в Рублеве. В Павшине осталась жить только баба. А дети – ее внуки – обычно лишь гостили у нее. Я помню, что какой-то непродолжительный срок мы жили с бабой зимой вдвоем.

Когда папанька работал в Рублеве, он был членом партии. Активно участвовал в общественной работе и, как видно, пользовался авторитетом у администрации станции.

Помню, две групповые фотографии, одна – человек около 50-ти, другая – человек 25. Администрация сидит на стульях, а рабочие и служащие сидят перед стульями на полу и стоят в три или четыре ряда позади стульев. На обеих фотографиях папанька в возрасте примерно 30–35 лет стоит во втором ряду после стульев. Задний ряд, наверное, на каких-то подставках.

В это время папанька участвовал в драмкружке. Разыгрывали они пьесы Горького, Толстого, Достоевского. Папанька играл Луку в пьесе Горького «На дне», участвовал в постановке пьесы «Живой труп». Но кого он там играл, не знаю. В Павшинском драмкружке совместно с папанькой играли тетя Паша Вуколова, Павел Кулагин, учителя и другие.

Папанька переписывался с революционером Гуляевым Кириллом Васильевичем. В моей памяти остались только его фамилия и имя, и то, что он был сослан в Каширу. Письма от него приходили открытками, причем на открытке обычного размера письмо писалось очень большое, так как писалось оно бисерным почерком и прочитать его можно было лишь через лупу. Содержание писем я не помню. Знаю только, что открытки приходили часто и после получения их папанька обычно ночью долго писал ответные письма.

Папанька в письмах излагал свои мысли очень складно и писать обычно не ленился.

Когда мы с Верой были в Сибири, то больше всего писем получали от папаньки. Одно из них отражает историю нашей с Верой любви.

Наши жизненные пути сначала случайно перехлестнулись во время поездок на поезде в Москву. Вера обратила внимание на складного молодого человека в кожаной куртке с планшеткой. Он ей понравился, она стала заглядываться на него и однажды поинтересовалась у своей подруги Клавы, кто это такой и как его звать. – Да это Юрка, мой двоюродный брат. Хочешь, познакомлю.

Знакомиться Вера не решилась, но обращать внимание на Юру стала все больше и больше.