С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов

Если феодалы и армия еще как-то подчинялись власти Шаха, то народные массы, особенно в крупных городах – Тегеране, Тебризе, Ширазе, – находились в состоянии постоянного отчуждения и конфронтации с шахским Двором, феодалами и их вооруженными формированиями. Реальной властью в городах обладало лишь магометанское духовенство. Влияние его среди городского населения было огромно, причем духовное влияние поддерживалось еще и тем, что духовенству принадлежала и судебная власть.

Любые массовые движения того времени – будь то народные волнения или празднества – так или иначе направлялись духовенством, широко использовавшим религиозный фанатизм масс в своих интересах. Стихийные волнения в собственном смысле, т. е. не вызванные духовенством или, по крайней мере, не санкционированные им, в истории шиитского мусульманства тех лет практически неизвестны. Едва ли правомерно полагать, что нападение на русское посольство в Тегеране было исключением (мы имеем в виду версию о стихийном характере нападения). С самого начала волнения оно направлялось духовными пастырями ислама. В этом смысле версия об определенной доле ответственности муджахеда Месих-мирзы и других руководителей мусульманской общины в Тегеране за нападение на русское посольство соответствует истине. Однако эта версия не раскрывает причин нападения по существу и не отвечает на вопрос, действовали ли муджахеды по собственной инициативе или были лишь исполнителями чужой воли.

Бо?льшая часть исследователей склоняются к тому, что либо муджахедов силой или хитростью, подкупом или посулами вынудили так поступить, либо они сами стали жертвами хорошо организованной провокации. Сделать это могли только две силы – шахский Двор, т. е. собственно персидское правительство, или англичане, позиции которых в Персии были тогда очень сильны.

Шахский Двор и тегеранское духовенство находились в довольно прохладных отношениях; тем не менее правительство располагало достаточными средствами, чтобы побудить муджахедов действовать в нужном ему направлении. Вопрос, однако, состоит в том, нужно ли было Шаху нападение на русское посольство, заинтересовано ли было его правительство в гибели Грибоедова. И если не оно, то кто был в этом заинтересован?

Персидские письма

Чем больше изучаешь относящиеся к рассматриваемому вопросу документы, тем яснее становится, что Шах не был заинтересован в действиях против русского посольства и, более того, был в высшей степени заинтересован, чтобы такие действия не предпринимались.

В этой связи я хотел бы сослаться на следующие четыре документа. Это письмо британского посланника Джона Макдональда от 19 февраля 1829 г. своему правительству, в котором зафиксировано переданное ему первоначально в устной форме сообщение о нападении на русское посольство и гибели Грибоедова. Далее, личное письмо (фирман) Шаха к Макдональду с объяснениями по поводу трагических событий, а также письма главы персидского правительства Абул Вахаб-мирзы и министра иностранных дел Абул Хассан-хана по тому же вопросу – также адресованные Макдональду.

Три последних письма представляют собой обстоятельные ответы на протест, заявленный британским посланником по получении им сообщения об убийстве Грибоедова. Одно из них имеет дату «1 рамазана 1224 года хиджры» (что соответствует 5 марта 1829 г. по европейскому календарю); на двух других дата не обозначена, но имеются достаточные основания датировать их тем же числом.

Тексты писем были тогда же переведены с персидского на английский язык ответственными работниками британской миссии Джоном Макнилом и Джоном Кэмпбеллом. Владение персидским языком этими лицами и ситуация, в которой осуществлялся перевод, не вызывают сомнений в его адекватности. Переводы были размножены в четырех экземплярах и направлены Макдональдом в три адреса: политическому секретарю правительства Ост-Индской компании, председателю Совета директоров Ост-Индской компании и главнокомандующему русскими войсками в Закавказье генералу Паскевичу.

Комплекты, направленные в первые два адреса, сохранились и находятся в настоящее время в библиотеках Лондона (Public Record Office. Foreign Office, 249/27; Indian Office Library). Комплект, направленный генералу Паскевичу, попал в архив Наместника Кавказа (входивший до последнего времени в общий архив Министерства иностранных дел). В 1910 г. с комплекта этих писем были сняты копии, которые хранятся в Институте русской литературы РАН.

Публикуемые ниже русские переводы всех названных документов сделаны автором книги[4 - Впервые опубликованы мною в кн.: Грибоедов А. С. Материалы к биографии. Л.: Наука, 1989. С. 108–133. Ссылки на источники – там же.].

1

Первое по времени сообщение о гибели Грибоедова, исходящее от персидских властей, было сделано в Тебризе 6/18 февраля 1829 г., то есть неделю спустя после разыгравшейся в Тегеране трагедии, наследным принцем Аббас-мирзой британскому посланнику Джону Макдональду. Сообщение, как упоминалось, было сделано в устной форме.

Для понимания последующего необходимо представлять некоторые особенности взаимоотношений персидского правительства с иностранными державами. Персия в те годы стремилась по возможности отгородиться от внешнего мира, полагая, что таким образом она обеспечит себе независимое и самобытное развитие. Ограничив до предела внешнеполитические связи, персидское правительство поддерживало дипломатические отношения только с Оттоманской империей, Великобританией и Россией. Существовавшие ранее дипломатические отношения с Францией были упразднены. Мало того, дипломатические представительства, согласно воле Шаха, размещались не при шахском Дворе в Тегеране, а при Дворе наследного принца Аббас-мирзы в Тебризе – примерно в неделе пути от Тегерана. Приезд иностранных дипломатов в Тегеран (в особенности из немусульманских стран) допускался лишь в особых случаях, как исключение. Именно таким особым случаем была поездка в Тегеран русского посольства во главе с Грибоедовым, начавшаяся 8/20 декабря 1828 г. и трагически завершившаяся 30 января / 11 февраля следующего – 1829 года.

В действительности изоляционистский курс персидского правительства был малоэффективен. Персия уже давно попала в зависимость от Великобритании, и англичане, хотя внешне и соблюдали предписанную Шахом регламентацию, чувствовали себя в стране полными хозяевами. Они систематически субсидировали Шаха и его Двор и таким образом контролировали финансы страны; английские офицеры руководили боевой подготовкой персидской армии и отлично знали все ее уязвимые стороны; английские врачи лечили Шаха и его приближенных; английские консулы-резиденты имелись во всех крупных городах Персии и т. д. Устраивала англичан и изоляционистская политика персидского правительства: устраняя конкурентов, изоляционизм способствовал монопольному влиянию англичан в Персии. Правда, британскому посланнику Макдональду приходилось вследствие этого жить в Тебризе, но атташе британской миссии – он же личный врач Шаха – Макнил жил в Тегеране и даже имел собственные апартаменты в шахском дворце.

Любопытная деталь: находившийся в Тебризе Макдональд узнал о гибели Грибоедова не от Макнила, находившегося в Тегеране и обязанного по долгу службы найти способ уведомить своего шефа о случившемся чрезвычайном происшествии, а от наследного принца Аббас-мирзы.

Вот что мы узнаем на этот счет из доклада Макдональда политическому секретарю (министру иностранных дел) правительства Ост-Индской компании Джорджу Суинтону, датированного 19 февраля 1829 г.:

«Сэр, 18-го сего месяца поздно вечером я получил от одного из доверенных служителей гарема уведомление, что Его Королевское Высочество принц Аббас-мирза желает безотлагательно переговорить со мной по делу исключительной важности.

Я тотчас же отправился во дворец, где застал Его Высочество уединившимся с Каим-Макамом и нетерпеливо ожидавшим моего прихода. Оба, казалось, находились в состоянии крайне подавленном. Принц был в слезах, лицо его выражало глубокую скорбь. И действительно, он был так сильно чем-то взволнован, что еще несколько минут после того, как я вошел, только и твердил: "Ла-Ила-Ила-Аллах, нет Бога, кроме Бога, горе мне, обречен я никогда больше не знать ни минуты покоя! Водам Дуная не смыть наших грехов, не стереть водам Евфрата безумия, которое мы совершили!"

Продолжая горько причитать по поводу собственных несчастий и несказанных бедствий, грозящих обрушиться на его дом, принц был некоторое время или не в состоянии, или умышленно не хотел сообщить мне о случившемся; не мог и я отгадать причину его отчаяния. Наконец он пожелал или, вернее, сделал знак своему министру прочесть вслух письма, которые только что пришли из Тегерана и которые, я говорю об этом с величайшей скорбью, содержали ужасное известие, что г-н Грибоедов, Чрезвычайный Посланник и Полномочный Министр Его Величества, Императора России, почти со всей своей свитой убит жителями столицы во время народного возмущения, вспыхнувшего утром 8-го сего месяца.

Подробности этого ужасного события – самого страшного, которое только могло сейчас обрушиться на эту злосчастную страну, – сообщены в упомянутых мною документах, которые были переданы мне Его Королевским Высочеством и переводы которых я направляю для представления Его Светлости Лорду – председателю Совета. Других сведений насчет этого, из ряда вон выходящего и зверского нарушения международного права, у меня пока нет. Но, хотя все это еще темно и неясно, мне представляется, что общественное мнение было сильно возбуждено еще до ухода женщин из дома Алла Яр-хана (бывшего премьер-министра) поведением ходжи Якуба, одного из главных шахских евнухов, который бежал из дворца, где он состоял в очень конфиденциальной должности, и нашел убежище в русской миссии, предоставить которое было обязанностью г-на Грибоедова, согласно условиям Туркманчайского договора.

У меня нет оснований полагать, что Шах или кто-либо из членов его правительства были хотя бы в малейшей степени причастны к этой жуткой катастрофе. Последняя – насколько я могу судить по тому, что сейчас известно, – объясняется исключительно внезапной и непреодолимой вспышкой массового исступления, вызванного обращением с магометанскими женщинами, заносчивым поведением лиц, принадлежащих к русской миссии, смертью нескольких горожан и, наконец, нарушением таких нравственных норм, которые более, чем что-либо другое, затрагивают предрассудки и воспламеняют дикие и необузданные страсти магометанской толпы, нетерпимой ко всякому вмешательству в их религиозные обычаи и особенно ревнивой – до какого-то сумасшествия – к святости гарема.

Уже одно то обстоятельство, что мехмандар Посланника (персидский придворный Назар-Али-хан. – Л. А.) был тяжело ранен, защищая Его Превосходительство, и то, что Шах направил ему на помощь гвардейцев, отчаянно рвавшихся к посольству, причем многие из них, пытаясь противостоять буйству и натиску толпы, были убиты, – уже это должно послужить как бы смягчающим обстоятельством в этом деле и, как я надеюсь, ослабит справедливый гнев и, может быть, даже отвратит вполне предсказуемое возмездие со стороны Императора. Действительно, какие мотивы, спросил бы я, могли бы быть у персидского правительства, чтобы подстрекать к преступлению, из которого оно не только не могло рассчитывать извлечь какую-либо выгоду, но, напротив, неминуемо подвергло бы свое государство неотвратимой опасности, вплоть до риска быть полностью уничтоженным?

Невинность принца (Аббас-мирзы. – Л. А.) и его полнейшее неведение обо всех событиях, которые прямо или косвенно вели к этому прискорбному происшествию, лично для меня вне всякого сомнения. Расстояние, которое отделяло принца от места действия, его отчаяние, искреннее изумление и непритворное горе; его готовность на любое, какое только было бы в его силах, искупление и вознаграждение оскорбленному Монарху – всё это веские свидетельства в пользу того, что принц никоим образом не замешан в преступлении, которое заклеймило его соотечественников печатью позора. Преступление это должно было бы навсегда остаться для принца печальным примером идиотского бессилия администрации его отца, оказавшейся не в состоянии призвать к порядку население города, который является его резиденцией.

Его Высочество объявил всеобщий траур, распорядился покрыть барабан сукном, чтоб заглушить звук, закрыть зал Аудиенции и запретил общественный Салам. Он также направляет своего старшего сына вместе с министром Каим-Макамом в С.-Петербург, чтобы представить Императору подробный отчет о происшедшем, и уполномочивает сына передать в распоряжение Его Императорского Величества некоторых зачинщиков и подстрекателей мятежа.

Более всего я опасаюсь, как бы Эриванский двор (т. е. окружение главнокомандующего русскими войсками в Закавказье генерала Паскевича. – Л. А.) не заподозрил Персию в попытке воспользоваться неудачей, неожиданно постигшей русскую армию на Дунае, и вновь повторить ту вероломную и дерзкую роль, которую она уже однажды сыграла в начале войны. Никаких признаков такого рода намерения со стороны Шаха или его сына я не вижу, да если бы оно и возникло, то разве они в состоянии пойти на новую войну, когда их средства не только истощены, но когда в королевстве, во многих провинциях обнаружились самые явные признаки беспорядка, неповиновения и возмущения?

Я горько сожалею, что не сопровождал г-на Грибоедова в Тегеран, так как склонен думать, что мое присутствие и посредничество сыграло бы положительную роль и, во всяком случае, предотвратило то, что произошло. Но так как Его Превосходительство отправился ко Двору собственно только для того, чтобы вручить верительные грамоты, и намеревался тотчас же вернуться в Тебриз, как только он повидает Шаха, – мне не хотелось покидать Аббас-мирзу накануне его отъезда в чужеземную миссию.

В усугублении несчастья, к которому привело это ужасное происшествие, замечу еще, что г-н Грибоедов недавно женился на молодой, прелестной и обаятельной княжне Чавчавадзе, которая теперь, находясь в последней стадии беременности, оплакивает потерю дорогого и любящего мужа. Сейчас она временно (до тех пор, пока мы не будем иметь благоприятного случая снестись с ее родителями) находится в моем доме, где я и моя жена стараемся утешить ее.

Более, чем кто-либо другой, я могу засвидетельствовать благородный, смелый, хотя, быть может, несколько непреклонный характер покойного. Будучи долгое время с ним в искренней дружбе и постоянно сталкиваясь в делах служебных и частных, я имел немало возможностей по достоинству оценить многие замечательные качества, которые украшали его душу и ум, и убедиться, что высокое чувство чести руководило им во всех его поступках и составляло его правило во всех случаях жизни.

Я намерен заявить решительный протест по поводу этого грубейшего попрания священных прав и неприкосновенности Посланника дружественной нам державы. Но я не хочу задерживать отправку этих писем ни на один день – и буду иметь честь подробно докладывать Его Светлости Лорду – председателю Совета о моем образе действий и о мерах, которые будут предприняты двумя Дворами, опять, к несчастью, вставшими во враждебные отношения друг к другу.

Д. Макдональд, посланник

Тебриз, 19-ое февраля, 1829 г.»

* * *

Донесение Макдональда, которое приведено выше, содержит два слоя информации. Во-первых, зафиксированное британским посланником устное сообщение персидских властей о гибели Грибоедова и, во-вторых, комментарий, включающий в себя юридическую и политическую оценку происшествия, принадлежащий самому Макдональду.

Донесение – наиболее ранний из известных документов, относящихся к гибели Грибоедова. В нем впервые – со слов наследного принца Аббас-мирзы – сообщается как о самом факте убийства русского посланника, так и о целом ряде обстоятельств, предшествовавших и сопутствовавших преступлению. Впервые, как упоминалось, дается здесь и оценка событий. В этой его первозданности, незамутненности – особая ценность документа.

Внешняя канва событий, сообщенная Аббас-мирзой Макдональду, в общем совпадает с тем, что содержится по этому поводу в более поздних источниках, и поэтому в специальном комментарии не нуждается. Значительно интереснее подробно описанное Макдональдом поведение Аббас-мирзы до того и во время того, как он делал свое сообщение. Не говоря уже об очевидном стремлении Аббас-мирзы внушить своему собеседнику мысль, что Шах и его правительство ни в коей мере не причастны к преступлению и глубоко скорбят о случившемся, из описания понятно, что вся беседа наследного принца с посланником была своего рода пробным шаром: и Аббас-мирзе, и присутствующему при разговоре его министру было необходимо выяснить, как отреагирует Макдональд на то, что он услышит, – степень его гнева и степень его доверия к их словам.

Сегодня мы знаем то, чего ни Аббас-мирза, ни Каим-Макам еще не могли знать: Макдональд поверил в непричастность Шаха и его правительства к преступлению 6 шаабана – этому, собственно, посвящена добрая половина его донесения. Не был он и так уж сильно разгневан. В донесении об этом можно судить по фразе о «смягчающих обстоятельствах», которые, как надеется британский посланник, «ослабят справедливый гнев и, может быть, даже отвратят вполне предсказуемое возмездие со стороны Императора (Николая I. – Л. А.)». В еще большей степени об этом можно судить по тексту протеста, направленного Макдональдом шахскому правительству, – резкому, но вместе с тем, учитывая беспрецедентно тяжелые последствия преступления, сдержанному и вполне лояльному по отношению к Персии. Аббас-мирза и его министр были достаточно тонкими политиками, чтобы от них не укрылись эти акценты в настроении британского посланника.

Наибольший интерес представляет политическая часть комментария Макдональда. Анализируя вероятные политические мотивы преступления, Макдональд совершенно ясно видит, что таких мотивов у персидского правительства быть не могло: «Оно не только не могло рассчитывать извлечь какую-либо выгоду (из нападения на русское посольство. – Л. А.), но, напротив, неминуемо подвергло бы свое государство неотвратимой опасности вплоть до риска быть полностью уничтоженным».

Следует иметь в виду, что краеугольным камнем политики Макдональда было сохранение мира на Среднем Востоке. Он не сомневался, что новая война между Персией и Россией резко ослабила бы персидское государство или даже привела к его полному развалу. Последнее, как он вполне справедливо считал, коренным образом подорвало бы позиции Великобритании во всем Средневосточном регионе. Преступление же в Тегеране вновь отбрасывало Персию и Россию на грань войны.

В своем донесении Макдональд прямо упоминает о возможности нового военного столкновения между Персией и Россией и видит свою задачу в том, чтобы такое столкновение предотвратить: «Более всего я опасаюсь, как бы Эриванский двор не заподозрил Персию в попытке воспользоваться неудачей, неожиданно постигшей русскую армию на Дунае, и вновь повторить ту вероломную и дерзкую роль, которую она уже однажды сыграла в начале войны».

Макдональду было отлично известно, кто хотел осложнить отношения России с Персией и развязать войну между ними. Прекрасно понимал он и то, каким английским кругам в Персии были выгодны политические последствия совершенного в Тегеране преступления. Однако он не торопится с окончательными выводами, не сообщает о своих подозрениях. Для этого у него пока слишком мало материала. Вместе с тем, всячески акцентируя непричастность персидского правительства к нападению на русское посольство, он тем самым резко сужает круг поиска виновных и как бы подспудно указывает на организаторов преступной акции, о которых он уже, вероятно, догадывался.

Так или иначе, но, отправив первые сообщения о гибели Грибоедова политическому секретарю правительства, Совету директоров Ост-Индской компании и генералу Паскевичу, он направил своего брата – начальника охраны британской миссии в Тебризе капитана Рональда Макдональда в Тегеран с поручением выяснить все, что удастся, об обстоятельствах нападения на русское посольство. Капитан Макдональд должен был также вручить письменный протест британского посланника Шаху и его министрам. Отбыв 20 февраля из Тебриза, посланный прибыл 3 марта в Тегеран, где провел два дня, был принят Шахом и министрами и уже 6 марта отправился в обратный путь.

По возвращении в Тебриз он представил британскому посланнику подробный доклад о проведенном им расследовании, а также доставил три письма – лично от Шаха, от премьер-министра и министра иностранных дел, содержащие ответ на протест британской миссии.

2

Фатх-Али, Шах-ин-шах Персии, не часто, может быть, считанные разы писал личные письма. Но на сей раз ему пришлось поступиться своими привычками. Слишком серьезен был повод.

«Фирман (личное письмо. – Л. А.) Его Величества Шаха полковнику Макдональду, Посланнику в Персии.

(После приветствий): Да будет известно полковнику Макдональду, Посланнику британского правительства, что у нас нет сомнений в том, что он уже частично осведомлен о происшедшем с генералом Грибоедовым, русским Посланником. Случилось поистине необычайное, непостижимое происшествие.

С момента прибытия Посланника в Тегеран при приеме его во дворце и все то время, что он здесь находился, ему оказывалось самое утонченное внимание, продиктованное нашим дружественным отношением к великой России и ее правительству. Мы проявили к нему всю нашу доброжелательность и дали указание нашим министрам предупреждать каждое его желание и удовлетворять все его просьбы в той мере, в какой это только возможно. Но предначертания Неба неотвратимы – никому не дано избежать своей судьбы: в сложной обстановке, возникшей вследствие отказа удовлетворить требование о возвращении пленных, Посланник оказался предрасположенным прислушаться к злонамеренным советам и преступил черту благоразумия.

Тем не менее, руководствуясь нашими предписаниями, ни один из министров не совершил по отношению к нему ни одного недружественного поступка. Причиной несчастья и позора были жители Города, оказавшиеся не в состоянии владеть собою. Вы прекрасно понимаете, сколь болезненно для нас это несчастье.

Во всех тревожных ситуациях мы всегда получали от представителей британского правительства дружеский совет и поддержку, в особенности в прошлом году, когда Ваше Превосходительство выступил посредником в заключении мира с Россией и так много сделал для заключения счастливого (мирного. – Л. А.) договора.