Другой взгляд на Сталина

В 1929 году, первом году пятилетки, энтузиазм рабочих масс был таков, что даже старый специалист царской России, проклинавший большевиков в 1918 году, вынужден был признать, что страна стала неузнаваемой. Доктор Эмиль Джозеф Диллон, живший в России с 1877-го по 1914 год и преподававший в нескольких российских университетах, уезжая в 1918 году, писал: «В большевистском движении нет и признака конструктивной или общественной идеи… Ибо большевизм есть царизм наоборот. Он вершит правосудие над капиталистами так же скверно, как царь это делал по отношению к своим подданным»[112 - Webb, op. cit., p. 810.].

Десятью годами позже доктор Диллон вновь посетил СССР и был изумлен увиденным: «Повсеместно люди думают, работают, объединяются, делают научные открытия и технические изобретения… Это ни с чем не сравнимо; все это близко не похоже ни на что, когда-либо виденное, по разнообразию, интенсивности, упорству в достижении цели. Революционное стремление убирает колоссальные преграды и объединяет разного рода элементы в один великий народ; не в те нации в понятиях старого мира, а в могучий народ, сцементированный квазирелигиозным энтузиазмом… Тогда большевики выполнили многое из того, что они наметили, и больше, чем это выглядело достижимым для любой человеческой организации в тех неблагоприятных условиях, в которых им приходилось работать. Они мобилизовали более 150 миллионов апатичных, полумертвых человеческих существ и вдохнули в них дух нового»[113 - Webb, op. cit., pp. 810–811.].

Анна Луиза Стронг вспоминала о чуде индустриализации:

«Харьковский тракторный завод стоял перед особой проблемой. Он был построен „сверх плана“. В 1929 году крестьяне вступали в колхозы быстрее, чем ожидалось. В Харькове гордые украинцы построили свой собственный завод „сверх плана“. Весь металл, кирпичи, цемент и трудовые ресурсы были уже распределены на пять лет вперед. Только убедив металлургические заводы дать продукцию сверх плана, Харьков смог получить металл. Для выполнения работ, не требовавших высокой квалификации, десятки тысяч людей – конторские служащие, студенты, профессора – работали в свободное время… Каждое утро в половине шестого мы видели приходящий специальный поезд. Поезда в лентах и знаменах привозили толпы людей, каждый раз других, но всегда веселых. Говорили, что половину неквалифицированных работ выполнили добровольцы»[114 - Strong, op. cit., pp. 28–29.].

В 1929 году в связи с неожиданным развитием коллективизации в сельском хозяйстве Харьковский тракторный завод не был единственным «исправлением» плана. Путиловский завод в Ленинграде произвел 1115 тракторов в 1927 году и 3050 в 1928. После жарких дискуссий на заводе был принят план на 1930 год в 10 000 тракторов! Фактически произвели 8935 штук.

На чудо десятилетки индустриализации повлияли не только потрясения в отсталой стране, но и растущая угроза войны.

Магнитогорский металлургический завод был рассчитан на производство годовой продукции в 656 тысяч тонн. В 1930 году был принят план в 2,5 миллиона тонн[115 - Kuromiya, op. cit., p. 145.]. Но план производства вскоре был пересмотрен в сторону роста: в 1931 году японская армия оккупировала Маньчжурию и угрожала границам Союза в Сибири. На следующий год нацисты, рвавшиеся к власти в Берлине, объявили о своих претензиях на Украину. Джон Скотт, инженер из США, работал в Магнитогорске. Он был восхищен героическими усилиями рабочих, подчеркивал их решающую важность для защиты Советского Союза.

«К 1942 году Уральский промышленный район стал оплотом советского сопротивления. Его шахты, заводы и предприятия, его поля и леса снабжали Красную армию неисчислимым количеством военных материалов всех видов, запасными частями, другими промышленными изделиями, пополнениями, чтобы поддержать сталинские механизированные дивизии на полях сражений».

«Уральский промышленный район занимает площадь в пятьсот квадратных миль почти в центре самой большой страны в мире. Внутри этого района природа создала богатые залежи железа, угля, меди, алюминия, свинца, асбеста, марганца, поташа, золота, серебра, платины, цинка и нефти, а также и дремучие леса и сотни тысяч акров возделываемых полей. До 1930 года эти сказочные богатства были практически нетронутыми. За десять лет от 1930-го до 1940 года на Урале было построено и введено в строй около двухсот производственных комплексов всех видов. Эта сложнейшая задача была выполнена благодаря политической дальновидности Иосифа Сталина и его непреклонному упорству в принуждении к реализации его планов строительства, несмотря на фантастические затраты и жесточайшие трудности».

Сталин отдавал предпочтение тяжелой промышленности. При этом он утверждал, что новые предприятия должны быть сосредоточены на Урале и в Сибири, за тысячи миль от ближайших границ, вне досягаемости бомбардировщиков любого врага. Должны быть созданы целые новые отрасли промышленности. До того времени Россия почти полностью зависела от поставок из других стран по резине, химикатам, станкам, тракторам и многому другому. Эти товары могли и должны были производиться в Советском Союзе для гарантии технической и военной независимости страны.

«Бухарин и многие старые большевики не согласились со Сталиным. Они придерживались того, что легкая промышленность должна быть построена первой; надо наладить снабжение советского народа потребительскими товарами, прежде чем приступать к всеобщей программе индустриализации. Шаг за шагом, один за другим умолкали голоса несогласных. Сталин победил. Россия приступила к самому грандиозному плану индустриализации, когда-либо появлявшемуся на свете.

В 1932 году пятьдесят шесть процентов национального дохода Советского Союза было вложено в капитальное строительство. Это было невиданным достижением. Когда в 1860–1870 годах в Соединенных Штатах шло широкое строительство железных дорог и доменных печей, максимум капитальных вложений в год был в пределах двадцати процентов от национального дохода. Более того, индустриализация Америки во многом шла за счет капитала из Европы, а людские ресурсы для строительства промышленности притекали из Китая, из Ирландии, Польши и других европейских государств. Советская индустриализация была совершена почти без всякой помощи иностранного капитала»[116 - John Scott. Behind the Urals: An American Worker in Russia’s city of steel. Enlarged edition (Bloomington, Indiana: Indiana University Press), pp. 256–257.].

Тяжелые условия жизни и жертвы во имя индустриализации были сознательно и с энтузиазмом восприняты большинством рабочих. Они работали без отдыха, но они знали, что это все было для них самих, для будущего с достойной и свободной жизнью для всех рабочих. Хироаки Куромия писал:

«Может показаться парадоксальным, но период вынужденных ограничений для первичного накопления средств для индустриализации был не только источником нужды и тревог, но также и советского героизма… Советская молодежь 1930-х годов проявила героизм, работая на фабриках и заводах, на строительстве городов, таких, как Магнитогорск и Новокузнецк»[117 - Kuromiya, op. cit., pp. 305–306.].

«Ускоренная индустриализация, вызванная первым пятилетним планом, символизировала грандиозную и волнующую цель построения нового общества. Предпринятая на фоне депрессии и массовой безработицы на Западе, советская кампания индустриализации вызвала героизм, энтузиазм и романтику сверхчеловеческих усилий. Илья Эренбург писал: «Слово энтузиазм, подобно многим другим, подверглось инфляции, но нет другого слова, столь хорошо соответствующего дням первой пятилетки: это был энтузиазм чистой воды, вдохновлявший молодых людей на каждодневные захватывающие подвиги». Согласно другому современнику, «те дни были в самом деле романтическим, возбуждающим временем: люди создавали своими руками то, что прежде было только мечтой, и на деле были убеждены, что то, о чем мечталось, было вполне реальным делом»[118 - Kuromiya, op. cit., p. 316.].

Классовая война

Куромия показал, что Сталин представлял индустриализацию как классовую войну угнетенных против старых правящих классов.

Идея эта правильна. Однако в бесчисленном множестве литературных и исторических работ мы видим выражение сочувствия к тем, кто был репрессирован во время классовой войны за индустриализацию и коллективизацию. Нам говорят о том, что репрессии «всегда негуманны» и что цивилизованные нации не должны наносить ущерб целым общественным слоям, даже эксплуататорским.

Что можно сказать против этого так называемого «гуманистического» довода?

Как проходила индустриализация в «цивилизованном мире»? Как банкиры и промышленники Лондона и Парижа заложили свои индустриальные основы благоденствия? Была ли возможна «их» индустриализация без грабежа Индии? Грабежа, шедшего вместе с уничтожением более чем шестидесяти миллионов американских индейцев? Была ли она возможна без работорговли в Африке, тоже с массовыми кровопролитиями? Эксперты ЮНЕСКО оценивают потери африканцев в 210 миллионов человек, погибших во время нападения или при перевозке на кораблях, или проданных в рабство. Могла ли быть возможной наша индустриализация без оккупации колоний, где люди стали пленниками на собственной земле?

Как же теперь те, кто успешно провел индустриализацию маленького уголка Земли, именуемого Европой, ценой миллионов жизней «туземцев», рассказывают о том, что репрессии большевиков против имущих классов вызывают у них отвращение? Как те, кто индустриализировал свои страны, изгоняя крестьян с их земель силой оружия, кто изводил женщин и детей четырнадцатичасовым рабочим днем, кто вводил для них рабское жалование с постоянной угрозой голода и безработицы; как они осмеливаются расписывать на многие тома рассуждения о «насильственной» индустриализации в Советском Союзе?

Если советская индустриализация смогла произойти только за счет репрессий богатеев и реакционеров, составлявших пять процентов населения, то капиталистическая индустриализация заключалась в терроре, проводившемся пятью процентами богачей против рабочих масс и в собственных странах, и в зависимых.

Индустриализация была классовой войной против старых эксплуататорских классов, делавших все возможное для предотвращения успеха социалистического опыта. Зачастую она сопровождалась жестокой борьбой внутри рабочего класса: безграмотные крестьяне, вырванные из мира своих традиций и брошенные в мир современной промышленности, несли с собой все свои предрассудки и устарелые понятия. Давние рефлексы рабочего класса, привыкшего сопротивляться хозяину-эксплуататору, должны были смениться на новое отношение к работе; теперь рабочие сами были хозяевами в обществе.

По этому поводу у нас есть живое свидетельство о классовой борьбе на советских предприятиях, написанное американским инженером Джоном Скоттом, который долгие годы работал в Магнитогорске.

Скотт не был коммунистом и часто критиковал большевистскую систему. Но, сообщая о том, что он испытал, работая на стратегическом комплексе в Магнитогорске, он дает нам знать о нескольких жизненно важных проблемах, стоявших перед Сталиным.

Скотт описывает ту легкость, с которой контрреволюционеры, служившие в Белой армии, но показавшие себя активными и способными работниками, смогли проскочить как пролетарский элемент и взобраться на высшие посты в партии. В его работе также показано, что большинство активных контрреволюционеров были потенциальными шпионами империалистических держав. Нелегко было отличить убежденных контрреволюционеров от коррумпированных бюрократов и «попутчиков», искавших легкой жизни.

Скотт объясняет далее, что чистка 1937–1938 годов была не только «негативным» делом, как это описывается на Западе: главным образом это была массовая политическая мобилизация, направленная на укрепление антифашистского сознания рабочих, заставлявшая бюрократов повышать качество их работы, давшая значительный рост промышленного производства. Чистка была частью большой подготовительной работы народных масс к грядущему империалистическому вторжению. Факты опровергают лживое заявление Хрущева о том, что Сталин не подготовил страну к войне должным образом.

Вот свидетельство Джона Скотта о Магнитогорске.

«Шевченко управлял в 1936 году коксовым заводом на две тысячи рабочих. Это был грубый человек, весьма энергичный, нечувствительный к чужим бедам, зачастую невежливый и вульгарный…

За некоторыми исключениями… Шевченко был неплохим директором завода. Рабочие уважали его, и когда он давал приказ, рабочие старались изо всех сил…

Шевченко был родом из маленькой деревни на Украине. В 1920 году Белая армия Деникина оккупировала эту местность, и молодой Шевченко, девятнадцати лет от роду, был призван на службу в жандармы. Позднее Деникин был опрокинут в Черное море, и красные овладели страной. В интересах самозащиты Шевченко, перебравшись в другие районы страны, скрыл свое прошлое и получил работу на мельнице. Он был очень энергичным и активным, и в удивительно короткий срок превратился из жандарма в многообещающего профсоюзного деятеля большого предприятия. Это был сверхпролетарий, прекрасно работавший и не стеснявшийся резать „правду-матку“, прокладывавший себе путь за счет друзей. Затем он вступил в партию, и – одно влекло за собой другое – в Институт красных директоров, важнейшее заведение профсоюзов, и, наконец, в 1931 году был послан в Магнитогорск в качестве помощника начальника строительства…

В 1935 году… из некоего украинского городка туда приехал рабочий, который стал рассказывать о деятельности Шевченко в этом городке в 1920 году. Шевченко дал этому человеку денег и хорошую работу, но рассказы продолжались…

Однажды ночью он устроил гулянку, какой еще не бывало в Магнитогорске… Остаток ночи после нее и на следующий день Шевченко с друзьями продолжать допивать оставшееся…

Наконец однажды… Шевченко был убран со своего поста вместе с полудюжиной его руководящего персонала… Пятнадцатью месяцами позднее он попал под следствие и получил десять лет.

Шевченко был наполовину бандит – бесчестный и беспринципный карьерист. Своей целью и идеалами он полностью отличался от тех, кто строил социализм. Однако, по всей видимости, Шевченко не был японским шпионом, как гласил его приговор, не имел террористических намерений против руководителей партии и правительства и не устраивал взрыва преднамеренно (когда в 1935 году погибли четверо рабочих).

„Банда Шевченко“ состояла примерно из двадцати человек, получивших длительные сроки заключения. Некоторые из них, подобно Шевченко, были мошенники и карьеристы. Некоторые были настоящими контрреволюционерами, которые действовали, как могли, для того чтобы свергнуть Советскую власть, и не были чем-то особенным в сравнении с теми, с кем они сотрудничали. Другие были просто неудачниками, работавшими с начальником, угораздившим попасть в НКВД. Николай Михайлович Удкин (Уткин?), один из коллег Шевченко, был старшим сыном в зажиточной украинской семье. Он обостренно воспринимал то, что Украина была завоевана и эксплуатируется группой большевиков… разрушающих страну… Более того, ему запала мысль, что капиталистическая система работает намного лучше, чем социалистическая…

Это был человек, представлявший как минимум потенциальную угрозу Советской власти, человек, который мог пожелать сотрудничать с немцами за „освобождение Украины“ в 1941 году. Он также получил десять лет»[119 - Scott, op. cit., pp. 175–180.].

Во время чистки под сотнями тысяч бюрократов закачались кресла. Служащие и администраторы, прежде приходившие на работу к десяти часам и уходившие домой в половине пятого, прежде пожимавшие плечами в ответ на жалобы, затруднения и ошибки, стали оставаться на работе с рассвета до полной темноты, беспокоясь за успех или неудачу на их участках работы, на самом деле честно борясь за выполнение плана, за экономию, за благополучие их рабочих и служащих – за то, о чем раньше они и не задумывались»[120 - Scott, op. cit., pp. 195–196.].

В общем, производство продукции в 1938–1941 годах увеличилось. К концу 1938 года непосредственный отрицательный эффект чистки практически исчез. Производственные агрегаты Магнитогорска работали на пределе мощности, и на каждой печи или прокатном стане каждый рабочий чувствовал давление и напряжение, которые после Мюнхена постепенно охватывали все стороны советской жизни. «Готовившееся годами нападение капиталистов на Советский Союз не за горами…» – сообщали советская пресса, радио, учителя в школах, докладчики на собраниях, а также партийные, профсоюзные и комсомольские деятели на бесчисленных митингах.

«Российский оборонный бюджет почти удваивается каждый год. Стратегические материалы, машины, горючее, продовольствие и запасные части в огромном количестве поступают в госрезервы. Красная армия выросла с двух миллионов в 1938 году до шести или семи миллионов к весне 1941 года. Строительство железных дорог, заводов и фабрик спешно налаживалось на Урале, в Средней Азии и в Сибири»[121 - Scott, op. cit., pp. 253–254.].

Все эти предприятия давали небольшую, но постоянно растущую прибавку к начатому с 1935-го по 1938 год производству товаров народного потребления – велосипедов, наручных часов, радиоприемников, а также хорошей колбасы и других продовольственных товаров.

Экономическое чудо

Во времена индустриализации советские рабочие добились экономического чуда, которое до сих пор поражает воображение.

Вот какой вывод делает Куромия из своего исследования сталинской индустриализации:

«Прорыв, совершенный в 1928–1931 годах, лег в основу замечательного развития индустрии в 30-х годах, которая оказала существенную поддержку стране во Второй мировой войне. К концу 1932 года… промышленное производство в целом… было удвоено по сравнению с 1928 годом… а внедрение в жизнь одного за другим пятилетних планов в 30-х годах привело к огромному росту выпуска промышленной продукции. В 1934–1936 годах… официальные цифры показывали рост промышленного производства на 88 %… За десять лет, с 1927/28 года по 1937… объем промышленного производства подскочил с 18,3 миллиарда рублей до 95,5 миллиардов; производство необработанного металла выросло с 3,3 миллиона тонн до 14,5 миллионов тонн; угля с 35,4 миллиона тонн до 128 миллионов тонн; электроэнергии с 5,1 миллиарда киловатт-часов до 36,2; станков с 2098 до 36 120 штук. Даже с учетом возможных приписок можно без особого риска было говорить о поразительном достижении»[122 - Kuromiya, op. cit., p. 287.].

Заявив, что «Социализм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны», Ленин выражал уверенность в способности советского народа построить социализм в одной стране[123 - Lenin. Our Foreign and Domestic Position and the Tasks of the Party. Works, vol. 31, p. 419.]. В связи с этим Ленин и предложил в 1920 году Генеральный план электрификации России, предусматривавший построение за следующие пятнадцать лет 30 электростанций общей мощностью в 1,75 миллиона киловатт. Но благодаря воле и настойчивости Сталина и руководства большевистской партии в 1935 году Советский Союз имел мощности для производства 4,07 миллионов киловатт. Честолюбивые ленинские мечты были превышены Сталиным на 133 %![124 - L’Office central de statistique pres le Conseil des ministres de l’U.R. S. S. Les Progres du pouvoir sovietique depuis 40 ans en chiffres: Recueil statistique (Moscow: Editions en langues etrangeres, 1958), p. 75.]

Невероятное опровержение всех «высокоученых» ренегатов, читавших в научной литературе про невозможность построения социализма в одной стране, тем более – крестьянской. Теория невозможности социализма в СССР, распространявшаяся меньшевиками и троцкистами, была горестным плачем, отражавшим пессимизм и пораженческий дух малой буржуазии. С прогрессом социалистических начинаний их ненависть к реальному социализму, которая, казалось бы, вообще не имела права на жизнь, только обострялась.

Рост недвижимого капитала страны в 1940 году в сравнении с 1913 годом красноречиво говорил о невероятных усилиях, затраченных советским народом. Если принять за 100 % показатель предвоенного года, недвижимый капитал в промышленности составил 136 % в начале первой пятилетки, в 1928 году. В канун Второй мировой войны, в 1940-м, показатель достиг значения в 1084 %, восьмикратно увеличившись за 12 лет. Недвижимый капитал в сельском хозяйстве вырос к началу коллективизации от 100 до 141 %, а к 1940 году – до 333[125 - L’Office central de statistique pres le Conseil des ministres de l’U.R. S. S. Les Progres du pouvoir sovietique depuis 40 ans en chiffres: Recueil statistique (Moscow: Editions en langues etrangeres, 1958), p. 26.].

В течение одиннадцати лет в Советском Союзе наблюдался ежегодный рост промышленного производства в среднем на 16,5 %[126 - L’Office central de statistique pres le Conseil des ministres de l’U.R. S. S. Les Progres du pouvoir sovietique depuis 40 ans en chiffres: Recueil statistique (Moscow: Editions en langues etrangeres, 1958), p. 30.].

Во время индустриализации все усилия были сосредоточены главным образом на материальных условиях обеспечения свободы и независимости Социалистической Родины. В то же время социалистический строй заложил основы будущего благоденствия и процветания. Значительная часть роста национального дохода направлялась в накопления. Но за столь незначительный срок еще нельзя было существенно улучшить жизненные стандарты. Жизнь рабочих и крестьян была непростой.