Остров собачьей радости

И только один раз нам несказанно повезло. Разомлевший от маминых стенаний повар принёс мне из кухни целый стакан, наполненный вожделенным напитком. И ровно в этот момент мне захотелось писать. Мама, чтобы сберечь бесценный дар от чужих глаз, прикрыла стакан моей панамкой и повела меня в туалет. Когда мы вернулись, я схватила панамку и потянула её к себе. Мама вскрикнула, папа попытался остановить мою руку, но было поздно: стакан свалился на бетонный пол и, взвизгнув от негодования, разлетелся на тысячи мелких осколков.

Мы с мамой рыдали в голос, папа пытался успокоить нас обеих, сердобольные посетители кафе засыпали меня конфетами, кто-то налил папе стакан чачи. Мы были безутешны и ушли, даже не поев. Вечером я заявила родителям, что никогда и ни за что больше не поеду на это дурацкое море, если на нём не будет хотя бы одной нормальной коровы.

На следующий день в магазины Батуми завезли молоко.

Коварный «Пуазон»

Если бы моя мама попала в современный торговый центр, она наверняка бы решила, что видит сон или умерла и попала в рай. А если бы ей каким-то непостижимым образом достались туфли от Шанель или сумка от Гуччи, она поставила бы их в сервант рядом с кузнецовским фарфором и любовалась издалека, опасаясь спугнуть как зыбкое утреннее сновидение. Модный кругозор рядовых советских женщин был сильно ограничен. Они, безусловно, знали о существовании французских домов моды – как знают о галактике Андромеды или племени маори, но не особо страдали от их отсутствия в своей жизни. Не будешь же ты переживать из-за того, что никогда не долетишь до Альфы Центавра и не спляшешь тотемный танец с гвинейскими папуасами?

Но был один волею случая прорвавшийся на наш рынок товар, о котором мечтала каждая женщина в СССР от шестнадцати лет и старше. Нет, это были не капроновые колготки, не американские джинсы и даже не афганские дубленки. Символом роскоши были французские духи. Именно они позволяли женщине любого возраста и размера чувствовать себя королевой при отсутствии брендовых вещей и изящных туфель.

До провинции вроде нашей такой сверхдефицитный товар не доходил – его продавали только в Москве, и духи приходилось «доставать» с большой переплатой. За небольшой флакончик нужно было отдать как минимум ползарплаты. Папа копил почти целый год и на тридцатипятилетний юбилей подарил маме легендарный «Пуазон» от Кристиана Диора. Мама использовала духи по крошечной капле – этого было вполне достаточно, чтобы свести с ума всех пассажиров троллейбуса, весь коллектив её музыкальной школы и даже пару сотен зрителей кинотеатра. Удушающе сладкий, тяжёлый аромат никого не оставлял равнодушным. Кто-то обожал его до фанатизма, а кто-то распахивал окна, учуяв ненавистный флёр. Спустя много лет я узнала, что в Европе на пике популярности диоровского шедевра в некоторых общественных местах щадили обонятельные рецепторы окружающих и на входе вешали таблички: «Женщинам с “Пуазоном” вход воспрещён».

Для меня этот знаменитый аромат был предметом экстатического восторга и страстного вожделения. Мне было лет одиннадцать, и строго настрого запрещалось брать в руки невероятной красоты фиолетовый флакон в форме яблока. Поэтому время от времени я открывала шкаф с маминым вещами и с упоением вдыхала густой сливовый запах, которым благоухали её платья и кофточки. Иногда мама в порыве щедрости мазала мне каплю на макушку, после чего я распрямляла спину и ходила так, будто на моей голове выросла корона.

Однажды я всё-таки не удержалась: в гости пришли подруги, и мне ужасно захотелось похвастаться маминым сокровищем. Дома никого не было, и я решилась открыть флакон, предупредив подруг, что нюхать духи можно только из моих рук. Девочки послушно выстроились кружком и, затаив дыхание, наблюдали, как я дрожащими руками вытаскиваю из малахитового цвета коробочки запретный плод. В фильме «Пятый элемент» Люка Бессона есть сцена, где Брюс Уиллис пытается включить волшебные камни, чтобы с их помощью спасти мир. Он должен зажечь огонь, и у него в запасе одна единственная спичка. «Замрите», – говорит он своим спутникам и чиркает по коробку. А в этот момент все остальные герои задерживают дыхание и в ужасе распахивают глаза. Именно так смотрели на меня мои подружки, когда моя рука потянула заветную крышечку. В этот момент раздался звонок в дверь, я дёрнулась от неожиданности, и флакон коварно выскользнул из моих рук.

«Чем это у вас тут пахнет?» – с удивлением спросила соседка, пытаясь просунуть нос в дверной проём. Тётя Света периодически заходила «одалживаться» разными мелочами – то луком, то солью, то подсолнечным маслом. Бабушка её терпеть не могла и называла «подъедалой». Тетя Света работала уборщицей в школе, у неё было трое детей и муж алкоголик, мои родители её всегда жалели и в просьбах не отказывали. Схватив пару луковиц и три картошины, я сунула их в руки тёти Светы, резко захлопнула дверь и побежала назад ликвидировать последствия своего необдуманного поступка.

Масштаб катастрофы был ужасающим: больше половины флакона расплескалось на пол. Гостьи мои впали в ступор: поджав ноги, они сидели на диване и не могли вымолвить ни слова. Я схватилась за голову и стала судорожно соображать, как собрать драгоценную жидкость. Аптечка! – вдруг осенило меня, и вскоре я вооружила оцепеневших подруг предметами скорой помощи. Одной достался стеклянный шприц без иголки, другой – пипетка, я же вооружилась бабушкиной клизмой. Мы ползали на коленках и пытались «всосать» растёкшиеся по полу капли. Через полчаса жидкости во флаконе прибавилось на пару миллиметров, а мы, одурманенные «Пуазоном», были на грани обморока. Чтобы сохранить бесценную влагу, я открыла шкаф, вытащила оттуда всю мамину одежду и протерла пол каждым предметом гардероба. Мой мозг был на гране отключки. В приступе надвигающегося безумия я отполировала линолеум собачьей подстилкой.

Так нас и застали родители: красные от усердия, растрёпанные, полузадохнувшиеся, с клизмой, шприцом и пипеткой, в ворохе разбросанной на полу одежды.

Коварный аромат категорически не желал выветриваться из квартиры – Кристиан Диор не зря получил за него парфюмерный «Оскар». Несколько месяцев мама пахла «Пуазоном» и дома, и на работе, и в очереди за колбасой. Никакие стирки не помогали. Собака переселилась под стол на кухню, а тётя Света ещё долго рассказывала соседям о том, как я невежливо захлопнула дверь перед самым её носом. Не зря её бабушка «подъедалой» называла!

Как я не стала…

Как я не стала гимнасткой

В шесть лет я впервые увидела выступление художественных гимнасток. Бабушка смотрела по телевизору какой-то чемпионат, а я, пробегая мимо, обратила внимание на гуттаперчевых девушек, которые подбрасывали вверх разные предметы. Мячи улетали в небо, а потом загадочным образом снова оказывались у спортсменок в руках. Девушки прыгали через обруч, а ноги у них при этом двигались, как у моей плюшевой обезьянки – в разные стороны, куда ни потянешь. Телевизор был крохотный, чёрно-белый, перед ним в качестве увеличительной линзы стоял выгнутый дугой аквариум, наполненный водой. Чтобы вода не портилась, на дно бросали серебряные монеты. Благодаря аквариуму изображение на экране становилось чуть больше, но при этом менее чётким, так что выбирать приходилось из двух зол. Мне было всё равно. Я стояла посреди комнаты, будто в гипнотическом трансе, и не могла оторвать взгляд от экрана. Я не соблазнилась даже куском любимого пирога со сливовым повидлом и всё смотрела и смотрела заворожённо на мелькающие ноги, вспархивающие руки и змеевидные ленты, скользящие в безумной пляске вокруг танцующих тел.

Просмотрев выступления до самого конца, я твердо заявила родителям, что хочу заниматься художественной гимнастикой. Папа, почесав затылок, потрепал меня по пухлой щёчке и предложил рассмотреть альтернативу – бальные танцы. Я категорически отказалась. Чем бы дитя ни тешилось – решила мама и отвела меня в спортивную секцию при Дворце пионеров. Тренер, похожая на оголодавшую кошку, поджала губы и посмотрела на меня несколько скептически: худобой я, мягко говоря, не отличалась, да и возраст для старта был уже почти пенсионерский. Но, увидев фанатичный блеск в моих глазах, она смягчилась и велела приходить в конце августа, когда начнётся новый набор. «Не переживай, – утешили меня родители, – всего пару месяцев осталось подождать», – и отправили меня на пол-лета к бабушке с дедушкой в российскую провинцию. Мама сдала меня из рук в руки и, уезжая домой, наказала ребёнка не перекармливать и танцевальный энтузиазм всячески поощрять.

Бабушка твёрдо пообещала и то и другое и на следующий день повезла меня в соседнюю деревню напоить «чахлое» дитятко свеженадоенным коровьим молоком. Бабушка с двумя маленькими детьми (одним из них был мой новорождённый папа) пережила голодную эвакуацию и, глядя на меня, была твёрдо уверена, что просто обязана спасти ребёнка если не от голода, то от хронического недоедания. К молоку полагалась горячая булочка. Как сейчас помню большую эмалированную кружку, которую я держала обеими руками, запах деревянного, нагретого солнцем стола с двумя широкими лавками по бокам и сладкий вкус тёплого молока, стекавшего по моему подбородку. Во дворе гостеприимного дома росла малина – огромный куст, высаженный на месте бывшего нужника и разросшийся на благодатной почве до гигантских размеров. Ягоды на нём вызревали размером с небольшой абрикос. Бабушка приносила мне полную миску, садилась напротив и, подперев щёку рукой, с благоговением наблюдала, как малина исчезает в моём желудке. Прихватив с собой свежеощипанную курочку, мы отправлялись домой. Дома бабушка готовила наваристый суп с манными клецками и, подкладывая мне добавку, слушала мои рассказы о мячах, булавах и лентах. Я во всех красках описывала ей трико, которое мне купит мама, – розовое, с блёстками, а она одобрительно кивала и мысленно составляла меню на следующий день. После обеда был тихий час (ибо с набитым пузом особо не потанцуешь), а вечером, отправляясь в парк на прогулку, я размышляла о том, какое мороженое мне сегодня выбрать – пломбир, клубничное или шоколадное?