История шпионажа времен второй Мировой войны

Другим источником секретных сведений для немцев был офицер Войска польского, имя и фамилия которого до сих пор окружена тайной. Ему удалось избежать участи Толодзецки, и немцы, в знак благодарности, до сих пор не спешат раскрыть его. Этот человек так же добровольно предложил свои услуги абверу и представил список многих польских офицеров, готовых работать на абвер. И этот офицер вызвал подозрение абвера, сначала его предложение отклонили. После дела Толодзецки, однако, немцы поняли свою ошибку и стали отчаянно пытаться восстановить контакт с ним. Поскольку маховики шпионажа раскручиваются временами довольно медленно, им потребовалось свыше двух лет, чтобы возвратить контакт, который был наконец установлен, причем в критический момент – накануне Второй мировой войны.

После этого все шло гладко. Агент поставлял абверу сведения достаточно многих польских офицеров, занимавших ответственные должности, и от них немцы постепенно получили целиком мобилизационный план страны и план стратегического развертывания войск.

Таким образом, организация Канариса снабдила Гитлера всем, что он должен был знать о Франции и Польше. Восточный фланг был надежно защищен нацистско-советским пактом. Оставалось лишь одно, чего жаждал фюрер, – нейтралитет Великобритании.

Глава 4

Застой в союзническом лагере

В отличие от разросшихся секретных служб Гитлера, демократические государства либо не располагали вообще разведслужбами, достойными внимания, либо ограничивались малочисленными и находившимися в состоянии полудремы организациями. Спецслужбы Франции и Великобритании занимали последнее место. Они существовали в основном на низких бюджетных ассигнованиях и почивали на лаврах прошлых заслуг с неизбежными последствиями. Грубо говоря, и французские и британские секретные службы были просто никуда не годными, полностью не соответствующими проблемам и требованиям тех роковых лет.

Во Франции, на родине Жозефа Фуше (1759–1820), одного из самых коварных и бесчестных шпионов в истории, разведка была традиционным инструментом власти, но относились к ней скорее как к искусству, нежели как к серьезной науке. Под стать хаотической организации французского правительства и снедаемой завистью хищной бюрократии, из которой оно и состояло, разведка была децентрализована и разделена. Службы предпочитали держаться подальше друг от друга, все попытки сотрудничества осуждались из опасений, что, мол, согласованность может поставить под угрозу автономию.

В 1939–1940 годах Франция располагала плеядой блестящих послов в ключевых столицах. Такие люди, как Андре Франсуа-Понсэ[14 - В марте 1940 г. послу в Риме Андре Франсуа-Понсэ министр иностранных дел Италии Чиано раскрыл планы Гитлера на продолжение войны.] и Робер Кулондр, занимавшие посты глав дипломатических миссий Франции в Риме и Берлине в те неспокойные дни, были вполне способны и представить оценки тех или иных событий (и представляли их) в посылаемых на Кэ д’Орсэ[15 - То есть МИД Франции на набережной Кэ д’Орсэ.] отчетах, но представления не имели, что происходит с их отчетами в Париже. Во Франции разведка, по сути, рассматривалась как прерогатива вооруженных сил; соответственно, крупнейшие разведывательные службы функционировали в недрах военных структур.

Накануне Второй мировой войны у Франции было четыре крупных разведывательных службы, но ни одной структуры, которая координировала и централизовала бы их деятельность. Армия имела две спецслужбы – второй и пятый отделы Генерального штаба; первый из упомянутых занимался общей разведкой и выработкой стратегических оценок; второй – шпионажем и контрразведкой. У военно-морского флота был свой собственный параллельно действующий разведывательный отдел. У Министерства ВВС имелся несколько меньший разведотдел, вероятно лучший из всех, ибо в силу новизны учреждение не успело впитать традиционные предрассудки.

И по срокам существования, и по влиянию, и по искусности приемов присвоения власти армейское Bureau de Renseignement – Второе бюро – занимало центральную позицию в лабиринте разведки. Второе бюро представляло собой отъединенную от всего остального мира, закрытую организацию. Причем пресловутую «отъединенность» вполне можно было понимать и в прямом смысле. Оно размещалось в La Ferete-sous-Jouarre, вдали от сутолоки Парижа и вдали от пятого отдела.

Несмотря на статус «серого кардинала», армейская разведка Франции страдала от различных фатальных затруднений. С одной стороны, она возглавлялась офицерами довольно низких званий. В 1939 году ею руководил некто полковник Гоше. Главой Второго бюро был Бариль, воинское звание – майор. Гоше и Бариль были людьми достаточно образованными и компетентными, способными разведчиками, но их влияние оставалось низким даже в стенах руководимых ими организаций. Их постоянно загоняли в угол более старшие по званию офицеры, равно как и те, кто был ближе к командному генералитету, так что поступавшие к ним зачастую весьма важные сведения так и оставались пылиться в ящиках столов их служебных кабинетов, пусть даже с их резолюциями.

Гоше, например, не раз прилагал воистину героические усилия, чтобы направить полученные сведения касательно Польской кампании генералу Гамелену, главнокомандующего армией[16 - М.Г. Гамелен (1872–1958) с 3 сент. 1939 г. был главнокомандующим союзными войсками во Франции. 19 мая 1940 г., когда стало очевидно поражение союзников, был отстранен от командования.]. Гош рассчитывал, что содержание документов все же выведет генерала из состояния летаргии и заставит изменить отжившую свой век стратегию бесстрастного равнодушия. Он добрался до полковника Прео, друга Гамелена и начальника оперативного отдела штаба главнокомандующего. Прео был категорически не согласен с выводами Гоша и не удосужился даже проверить данные, на которых эти выводы основывались.

Сами французские генералы были склонны игнорировать или отклонять заключения их офицеров разведки. Когда генералу Вейгану представили отчет о моторизованной войне, которая предполагала обновление военной машины Франции, он набросал на полях документа (который, между прочим, был подготовлен Шарлем де Голлем): «То, что Вы написали, глубоко заинтересовало меня, но я не согласен». Это было концом обсуждения вопроса.

Точно так же Второе бюро отличалось от старших французских наблюдателей во мнении относительно хода и оценок уроков Польской кампании. Но генерал Гамелен был настолько далек от разведки, что не нашел времени даже пролистать польское досье Второго бюро.

В штате Второго бюро было множество офицеров, которые навязывали его руководству свое мнение в силу того, что они, как оказалось, были друзьями или протеже генералов. По тому же принципу назначались и военные атташе, и Второе бюро вынуждено было зависеть от них по почти всем вопросам касательно разведки. В последние годы перед Второй мировой войной полковник Дидле – который, как и его адъютант, и его предшественник на этом посту, не владел немецким языком – тем не менее был назначен военным атташе Франции на решающем направлении – в Берлин. Дидле получил это назначение, поскольку был одним из протеже Вейгана. В Берлине он жил беззаботно, не задумываясь о будущем. Отчеты посылал в Венсен (район Парижа), и ныне они воспринимаются как детские сказки. Он так ничего и не выяснил ни о фактической численности германской армии, ни о военной доктрине, ни о тактике, ни об истинном назначении немецких бронетанковых соединений, то есть именно тех соединений, которые вскоре сыграют доминирующую роль в сокрушении Франции.

И Второе бюро увязло в своих традициях. Несмотря на таких его сотрудников, как Гоше и Бар иль, организация эта не соответствовала требованиям времени и была неэффективна. Просчеты Второго бюро простирались от малозначимых тактических упущений до фундаментальных стратегических ошибок. На карте Генерального штаба, выпущенной картографическим отделением, немецкий город Ахен (Aix-la-Chapelle) располагался на территории Бельгии. Главная железнодорожная линия Гамбург – Берлин была отмечена как неспособная к интенсивному движению. Периодические резюме разведки содержали фундаментальные фактические ошибки и совершенно неверные суждения, что не могло в будущем не возыметь серьезных последствий. Историк Марк Блок, служивший офицером разведки во время Второй мировой войны, утверждает, что грубые ошибки в резюме разведки отчасти были причиной катастрофического поражения Франции в 1940 году.

Именно дело разведки, писал Блок впоследствии, предусматривать потребности и заранее представлять необходимые факты. Достоверные сведения должны быть доступны всем, кому требуется. Но вместо этого разведка едва ли выходила за тесные границы, предписанные ей традициями, которым понятие моторизованной войны было неведомо.

В отношении Франции можно без обиняков заявить, что разведывательная служба страны и сама отражала царивший в стране беспорядок и вдобавок способствовала усугублению этого хаоса.

Англия в этом смысле выглядела чуть лучше.

Любому, кто не имеет отношения к спецслужбам, британская секретная служба представляется таинственной, едва ли не фантастической организацией. Британское правительство с упорством, достойным лучшего применения, не опровергало, но и не подтверждало существования разведки либо обвиняло ее во всех смертных грехах, требуя одних только успехов. Сам девиз секретной службы: «Ничего не объяснять, ни за что не извиняться». Все нападки на секретную службу безмолвно проглатывались, виновников не было, однако уж самые нелепые претензии или обвинения все же изредка удостаивались опровержений.

Тайна, которой Великобритания как броней окружила свою секретную службу, отчасти диктовалась осмотрительностью, отчасти просто причудой; в большей степени как раз последним. Это был романтичный маскарад, адресованный британцам, грандиозное шоу шпионажа, которое в 1939 году, накануне Второй мировой войны, представлялось анахронизмом и даже ребячеством.

Рост раздражения этим тайным орудием правительства его величества побудил членов парламента нарушить священную традицию и перейти к открытому обсуждению очевидной деградации секретной службы.

В палате общин Джеффри Мендер оплакал «частое поразительное незнание британским правительством событий за границей». Лис-Смит потребовал убрать секретную службу из-под эгиды министерства иностранных дел, поскольку ее традиции и методы «не соответствуют тем, которые мы вынуждены будем использовать в борьбе с нацистским режимом».

Самый откровенный и красноречивый, как обычно, Уинстон Черчилль, Кассандра тех дней, озвучил самую что ни на есть нелицеприятную критику секретной службы. 13 апреля 1939 года, в связи с оккупацией Гитлером Чехословакии, он заявил: «После 25-летнего опыта в мирное и военное время я полагаю, что британская Интеллидженс сервис является самой прекрасной службой в мире. И все же мы убедились в том, что и в случае оккупации Богемии, и в случае вторжения в Албанию у министров короны не было, по-видимому, подозрений и уж точно убежденности в том, что должно было произойти».

Стагнация секретной службы была очевидна и в стране, и за ее пределами. Наиболее сильно это отразилось на министерстве иностранных дел и автоматически – на британской дипломатии того периода. Члены секретной службы переняли заплесневелые викторианские манеры британских дипломатов и их склонность и к этикету, и к интригам. Политическая разведка стала инструментом, которым злоупотребляли главы отделов, постоянные официальные лица среднего уровня. Анархия царила повсюду, а традиционная секретность покрывала не только конфиденциальные операции, но заодно и анархию.

Во время войны Великобритания опомнилась и стала привлекать в разведку интеллектуалов из самой Британии и стран Содружества. Выдающиеся писатели, такие как Сомерсет Моэм и Маккензи; ученые – Эвинг, Хогарт и Лоуренс; блестящие политики вроде Уилсона и Кокса стали служить специалистами в разведке в наиболее знакомых им областях.

Но в относительно безмятежные дни мира британская разведка возвращается к «корпусу» – горстке пожизненных профессионалов. Некоторые из этих людей проявляют себя как великолепные специалисты, хорошо обученные в легендарном «черном замке», в котором предположительно размещался колледж имперского Генерального штаба по подготовке агентуры, но, как правило, это были люди с долей здравого смысла и воображения. Они до дыр зачитывали учебники. Им была не чужда и способность размышлять, причем даже в духе Фальстафа: «Молитесь, чтобы армии наши встретились в не слишком жаркий день, потому что, клянусь Господом, я беру с собой только две рубашки и вовсе не желаю слишком сильно потеть».

И потом, все упиралось в деньги. В чрезвычайных ситуациях Великобритания может быть щедрой, но в мирное время она, как правило, скаредна.

Накануне Первой мировой войны секретная служба его величества получила скупое ассигнование приблизительно в 47 000 фунтов, по сравнению с 70 000 фунтами, которые Кромвель выделил Джону Терло в середине XVII века, когда к тому же покупательная способность фунта была намного выше.

Результат этого возымел катастрофические последствия. Министерство иностранных дел было вынуждено ликвидировать департамент политической разведки, распустить лучшие кадры. К 1938 году бюджет на службу был увеличен – 450 000 фунтов. Но большая часть его должна была быть потрачена на борьбу с иностранными агентами, роящимися на всей территории Британских островов и империи. Только в период чехословацкого кризиса министерство иностранных дел внезапно решило восстановить департамент политической разведки (сокращенно P.I.D. или, в разговорной речи, Pids) и назначило блестящего профессионального дипломата, Рекса Дилера, ее руководителем. Фактически этот отдел не начинал работу до 10 сентября 1939 года, то есть неделю спустя после внезапного начала войны. Липер расположил его в Уоберне, в имении герцога Бедфордского – разведывательная служба, как отметил Брюс Локкарт, оказалась в 50 милях от центра разведки.

Возрождение Pids усугубило анархию, поскольку это еще усложнило комплекс секретной службы. С одной стороны, Липер, несмотря на его компетентность, не стал во главе секретной службы. На самом деле его собственный отдел едва ли вообще мог считаться секретным. Фактический руководитель этого лабиринта служб был скрыт где-то в глубинах и плотно прикрыт, ибо так было удобнее, поскольку гордиться ему было нечем и вопить тоже не о чем.

Анархия и хаос не ограничивались Лондоном; за его пределами все могло обстоять намного хуже.

Практикой секретных служб всегда было насыщение проблемных участков сетями своих сотрудников, проходивших длительную предварительную подготовку; часть таких сетей могут так и никогда не использоваться. Их цель – подстраховка на случай возникновения критических ситуаций, когда они смогут предоставить любые необходимые сведения.

Что до их урезанных ассигнований и глобальных обязательств, то британцы ограничивались созданием и поддержанием в рабочем состоянии остова, скелета сети; несмотря на это, и у министерства иностранных дел, и у управления военного министерства и разведки имелись собственные сотрудники в Германии. Это были вполне полноценные, полностью занятые, компетентные, обученные агенты в самом буквальном смысле слова, действующие согласно заранее разработанным планам и на долгосрочной основе, в достаточной степени не зависимые от особых, временных осведомителей и ассистентов добровольных помощников (волонтеров).

Их присутствие было очевидно; время от времени СД Рейнхарда Гейдриха и другим органам германской контрразведки удавалось изловить британских шпионов с поличным. В 1938–1939 годах они вынесли 23 приговора самым настоящим шпионам, все из которых были гражданами рейха. Среди них было несколько довольно незначительных агентов, работавших, к примеру, осмотрщиками на железных дорогах или же занимавших должности в аэропортах, казармах, железнодорожных станциях и т. и.

Эти люди выполняли указания либо атташе берлинского посольства Великобритании, или же британских консулов на территории рейха, но в основном они подчинялись так называемой Континентальной секретной службе. В упомянутой службе никогда не считалось необходимостью иметь свою штаб-квартиру в Германии или любой другой стране, являвшейся объектом шпионажа. На практике предпочитали скорее учредить некий центральный штаб под более-менее благовидным прикрытием в соседней дружественной стране, которая, как и ожидалось, будет соблюдать нейтралитет.

До середины лета 1938 года главная база на Европейском континенте оставалась в Вене. Она функционировала под вывеской Британской паспортной службы, традиционно зависевшей от секретной службы. Заведовал ею капитан Томас Кендрик, один из самым многообещающих офицеров британской секретной службы.

Позиции Кендрика здорово пошатнулись, когда в марте 1938 года немцы присоединили к рейху Австрию, заняли Вену и вовсю занялись розыском шпионов. Уже очень скоро они вышли на Кендрика, который был арестован по обвинению в шпионаже. Министерство иностранных дел затеяло обычный ритуал заявлений протеста, но все, что на самом деле желали англичане, – так это вытащить Кендрика из тюрьмы и вернуть его в Лондон. 22 августа он был выслан из Вены. И хотя Кендрик был отнюдь не самым худшим из сотрудников, его сеть, разумеется, развалилась как карточный домик.

После этого центр британских шпионских операций против Германии перебрался в Копенгаген, но в ноябре 1938 года и это изменение потерпело серьезную неудачу. Датчане, взволнованные ростом интенсивности шпионских операций иностранных государств на их территории, организовали самую настоящую и тщательно продуманную охоту на шпионов, и некий Вальдемар Пётш попался в сети датчан. В тот период все агенты, как само собой разумеющееся, считались германскими, но в ходе допроса Пётша выяснились сенсационные факты о том, что он, оказывается, работал на британцев. Датчане ужасно стеснялись вмешиваться в операции английских агентов, но, так как его арест стал всеобщим достоянием, предстояло его «припрятать». Судебное разбирательство по делу Пётша проходило за закрытыми дверями, однако немцы сумели раздобыть соответствующее признание Пётша, и, таким образом, в рейхе выяснилось довольно много об управлении и осуществлении операций Континентальной секретной службы.

Дополнительный компромат немцы получили из еще одного датского источника, от полиции, располагавшей специальным отделом контрразведки. Секции III-F тер-майской военной разведки удалось инфильтровать в этот отдел и включить в список агентуры заместителя начальника полиции. Из этого источника немцы получили точную информацию об операциях Континентальной секретной службы не только в Дании, но и во всей Скандинавии.

После провала Пётша Континентальная секретная служба переместила штаб-квартиру в Гаагу. Здешнее управление возглавлял бессменный профессионал шпионажа Генри Ричард Стивенс. Он был майором британской армии и проходил в свое время подготовку в «черном замке». Стивенс руководил солидной организацией, поделенной на более или менее самостоятельные отделы. Существовали политические и экономические отделы, отдел контрразведки, военные и военно-морские отделы, у каждого был свой руководитель, обладавший значительной автономией. Военный отдел находился под руководством, как предполагается, офицера в отставке британской армии, капитана Пейтона Зигмунда Беста, который впервые появился в Голландии еще в Первую мировую войну.

Бест отвечал за сеть агентов в Германии. Они поставляли ему самую разнообразную военную информацию, которая только попадала к ним. Его главным связником с этой сетью был нервный и экспансивный «беженец», называвший себя доктором Францем. Именно доктор Франц и поставлял подлинные сведения о стремительном развитии люфтваффе. Бест очень тщательно скрывал свою принадлежность к шпионам и до внезапного начала боевых действий дистанцировался от других своих коллег по профессии.

Голландское зарубежное отделение было в своем роде уникальным. Великолепные результаты его работы в предвоенные годы достигались в основном за счет эффективности отдела разведки армии Нидерландов при генерале ван Оршоте, с которым сотрудничали британцы, и еще компетентности одного холостяка, голландского военного атташе в Берлине. Атташе был скромным полковником армии Нидерландов с приятными манерами и вкрадчивым голосом по имени Ян Г. Сас. Сас был выдающейся фигурой в мрачном мире шпионажа.

Сас имел многих близких друзей в вермахте, и в особенности полковника Ганса Остера, начальника штаба абвера, решительного и энергичного человека, антифашиста по убеждениям. Остер был по своей природе довольно подозрителен, но к Сасу относился вполне лояльно. Он в своих разговорах откровенничал с ним едва ли не больше, чем со своими немецкими соратниками и единомышленниками. Эти двое полковников встречались в доме Остера в Целендорфе (район Берлина на юго-западе города) обычно по вечерам. Во время упомянутых встреч Остер снабжал полковника Саса всей информацией, к которой имел доступ, и часть этого материала в конечном итоге уходила в Лондон.

Великобритания располагала и еще одним зарубежным отделением – в Берне, Швейцария, но до вторжения в Голландию в 1940 году его деятельность носила скорее формальный характер.

Возможности британских зарубежных служб в сильной степени тормозились моральным старением бездействующей сети. Большая часть ее существовала уже не один год, если не одно десятилетие, и ее участники деградировали как разведчики. Другой недостаток коренился в сотрудниках, которые, как предполагалось, должны были заниматься всем сразу.

Одна из неудач Великобритании состояла в том, что британский посол в Берлине испытывал непреодолимую неприязнь к шпионажу (вероятно, он считал его помехой проводимой им политики умиротворения) и его предвзятые понятия не позволяли объективно оценить даже самую достоверную информацию, если она противоречила его личным воззрениям. Британским послом в Берлине был сэр Невилл Хендерсон, довольно негибкий человек, хотя и профессиональный дипломат, неспособный осмыслить интриги и мелочные придирки идущей вразрез с общепринятыми нормами нацистской дипломатии. Шпионаж не был областью Невилла Хендерсона. Шпионажем отчасти занимался анонимный сотрудник секретной службы и отчасти атташе, но и они, увы, не могли не попасть под чары этого достойного лишь брезгливого сочувствия посла.

Таким образом, 15 февраля 1939 года, ровно за месяц до германской оккупации Чехии и Моравии, полковник авиации Дж. Л. Уэчелл, британский военно-воздушный атташе в Берлине, сообщил в Лондон: «Думаю, маловероятно, что Германия предпримет военную операцию в ближайшие 2–3 месяца». А 28 февраля 1939 года, когда немецкие войска уже приступили к стратегическому развертыванию, готовясь войти в Чехословакию, полковник Франк Мэйсон-Макфарлейн, военный атташе, ответил на вопросы таким образом, что ни один профессиональный аналитик ничего бы не понял: «Немецкая армия проходит через фазу эволюции, когда все, обычно считающееся ненормальным, на самом деле вполне нормально… Немалая сложность – даже для квалифицированного наблюдателя – состоит в том, чтобы определить, когда же «нормальная ненормальность» объединится в нечто более значительное. На данный момент [за 15 дней до марша на Прагу] я не располагаю никакой достоверной информацией, которая указывала бы на начало любой формы мобилизации, и не могу ничего добавить к сказанному».

С поступлением подобной «информации» едва ли может показаться удивительным, что оценочная деятельность этих лондонских пентюхов была намного хуже, чем бесполезной.

15 августа 1939 года приготовления немцев были практически завершены, и даже была выбрана предварительная дата – 26 августа – начала военных действий против Польши.