Дом Блэков. Нера

Реанимация встретила их яростным светом и гулом, похожим на рёв механического сердца. В центре, на каталке, лежал молодой мужчина, голова его была зафиксирована в стабилизирующей раме, будто драгоценный и страшный камень в оправе. На мониторах плясали тревожные цифры: внутричерепное давление зашкаливало, кривая ЭКГ металась крупными зубцами. На стойке с капельницей болталась жёлтая бирка: «Сервис просрочен – продлить контракт».

– Тридцать два года, – отчеканила дежурная медсестра. – ДТП, вдавленный перелом теменной кости, подозрение на эпидуральную гематому. Давление 190 на 110, ЧСС 130.

Нильс уже был у койки. Его пальцы быстрые, точные, пробежали по краю уже обработанной раны, читая под кожей историю травмы, как живое КТ.

– Готовим к операции. Сейчас.

Где-то у двери техник вполголоса объяснял что-то медсестре: «…профильные сверла на складе есть, но счёт завис в закупках до заседания совета…» Его слова утонули в общем гуле аппаратуры и срочных распоряжений.

Нера шагнула вперёд, и Нильс резко повернулся к ней. Их взгляды встретились, и она прочитала в них немую, чёткую инструкцию, полную холодной уверенности и требовательной веры.

– Вы ассистируете. Но если дрогнете, сразу скажите. Понятно?

Она кивнула, чувствуя, как в груди сжимается не страх, а что-то другое – тяжёлое, тёплое и тревожное одновременно. «Он верит в меня. Сейчас. Здесь.»

Холодный свет операционных ламп, стерильный запах, монотонный гул – этот мир всё больше становился её миром. Нера стояла у стола, ладони вспотели под тонким слоем латексных перчаток. «Не сейчас. Только не сейчас».

– Пинцет, – тихо сказал Нильс, не отрывая взгляда от поля операции.

Она подала. Его пальцы работали с пугающей, почти инопланетной точностью. Рассекали, коагулировали, останавливали кровь тончайших сосудов. Это был танец, где любая ошибка в па измерялась не штрафными баллами, а тишиной на мониторе.

– Видите этот сосуд? – он слегка сместился, открывая ей обзор. – Если задеть его – пациент ослепнет на левый глаз.

Нера кивнула, чувствуя, как сердце колотится где-то в основании горла, а в животе сковывающим холодом сжимается ком. «Он доверяет мне самое ценное здесь – чужую жизнь. Не теорию, не диагноз, а жизнь.»

Операция длилась четыре часа. Когда последний шов лёг ровной, почти ювелирной дорожкой, Нильс откинулся от стола и на секунду, всего одну секунду, закрыл глаза. Единственная уступка усталости, которую он себе позволил.

– Хорошая работа, – сказал он тихо, голос его был хриплым от долгого напряжения. Для Неры эти два слова прозвучали громче и весомее любой торжественной похвалы.

–

Раздевалка после смены была пуста, были только они. Нера дрожащими от отходящего адреналина пальцами возилась с завязками халата, когда перед ней на скамью мягко опустился небольшой пакет.

– Вот.

Внутри оказалась бутылка воды, тот самый шоколадный батончик и пластиковый контейнер, который она утром обнаружила в своём шкафчике. На крышке микроскопическая, уже стирающаяся наклейка кафетерия: «Закупки по временной смете».

– Ешьте, пока я не начал кормить вас через назогастральный зонд, – в голосе Нильса звенела привычная сталь, но под ней теплилась какая-то иная, тихая нота, от которой у Неры загорелись щёки.

– Спасибо, – прошептала она.

В контейнере была лазанья, ещё тёплая. И под крышкой сложенный клочок бумаги от блока для записей. Чёткий, наклонный почерк:

«Если умрёте от гипогликемии, я вас оживлю исключительно, чтобы убить заново. Х.»