Оператор моего настроения

– Хватит! Не помню я! Не помню!

– А ел когда?

– Отпусти! У-у-у! Еля, не помню я! Я на кофе, мне некогда было!

– Идиот! – разжав пальцы, протягиваю ладонь. – Ключи от машины отдай!

– В кармане они, садистка! Ты мне ногу оторвать решила?

– Я тебе яйца оторву, если надо будет! – забираю ключи и поднимаюсь на ноги. – Сидеть здесь и ждать!

– Да пошла ты! Уй! Еля-а-а! Да понял я, понял! Фашистка! – закрыв ладонями коленки, перехватывает мой взгляд, направленный на локоть и судорожно дергается, пряча его подальше. – Маньячка! Блядь, лучше бы не приезжал.

– Только рыпнись.

– Да сижу я! Сижу! Мать твою, я ног не чувствую… ты, вообще, капец маньячка! Разве так можно? Уйди! Я все и так уже понял! – вскрикивает, поджимая ноги, увидев мой шаг обратно к дивану, а я, кивнув, быстро иду в раздевалку.

Зайдя в квартиру Клейстера первой, прямой наводкой иду на кухню и даже не удивляюсь пустому холодильнику. На полках из продуктов лишь пара заплесневелых пластинок сыра на блюдечке и каким-то боком затесавшаяся сюда пустая кастрюлька с коцнутой эмалью на крышке. В морозилке немногим лучше: пачка пельменей и две бутылки водки. В шкафчиках над плитой из съедобного нахожу пакет фиников и засахарившиеся остатки сгущенки. Зато растворимого кофе насчитываю семь банок в одном и десять в другом. Ни сахара, ни макаронов, ни круп. С таким рационом раньше окажешься в больнице, чем организуешь тот же концерт, о чем со злостью шиплю Максу, ставя кастрюлю с водой на огонь.

– Я в баре ем, – огрызается в ответ и тут же затыкается, увидев мой более чем красноречивый взгляд. – Ну, когда успеваю.

– Вот в этом почему-то не сомневаюсь. Соль у тебя где?

– Не помню. Вроде была в нижнем шкафу.

– Господи, ты вообще чем думаешь? Не успел, не помню… – рычу, переворачивая нижние шкафчики в поисках соли, и, обнаружив слежавшуюся до состояния кирпича пачку, обречённо вздыхаю. – Макс, ну нельзя так. Кому хуже делаешь? Что сложного купить себе продукты? Хотя бы банальные макароны с тушёнкой. Приготовить – пять минут, но все лучше, чем голодом себя морить. Не успевает он. Детские отмазки. Молчишь? Правильно. Молчи и слушай. А лучше думать начни о себе. Сейчас желудок испоганишь, и что потом? А я тебе скажу. Будешь до конца жизни на таблетках сидеть и к гастроэнтерологу ходить. Оно тебе надо? Что молчишь?

Поворачиваюсь и весь настрой устроить промывку мозгов разбивается в дребезги. Притулившись на табуретке, Максим клюет носом, медленно заваливаясь на стол.

– Чудо ты глупое. Ну зачем так себя насилуешь?

В комнате кое-как справляюсь с диваном, заедающим на любую попытку его раскрыть, переворачиваю шкафы в поисках постельного белья и подушки с одеялом – все лежит в разных местах и вряд ли используется на постоянной основе. Вздыхаю на аквариум, в котором вместо рыбок выставлена плотной стеной коллекция разношерстного алкоголя и стопок, составленных вверх донышками домиком. Иду на кухню, выключаю газ и бог знает с какой попытки все же умудряюсь разбудить Максима и переместить его в постель. Он вырубается на ходу, что-то невнятно бурчит, когда я раздеваю его, и проваливается в сон раньше, чем голова коснулась подушки.

– Спи, – укрываю его одеялом, достаю ключи от квартиры и «Патриота» из его плаща и еду в круглосуточный супермаркет, где под завязку забиваю тележку продуктами, которые долго хранятся и легко готовятся. Если кто-то удосужится хотя бы немного включить голову.

Уже вернувшись и расставив покупки на полки, а полуфабрикаты в морозилку, собираюсь вызвать такси, чтобы доехать до клиники и там пересесть в свою машину, но все же захожу в комнату с телефоном в руке и не могу уговорить себя уйти, не могу заставить ноги сдвинуться с места, перешагнуть порог и все же поехать домой. Глупый мальчишка, ошибка, случайность – все это растворяется в дым, когда мои пальцы касаются его щеки, а он улыбается сквозь сон и, будто в бреду, едва слышно шепчет:

– Еля-а-а…

– Еля, – киваю ему, киваю себе, летящей с катушек и плюющей на все, целую в висок и, раздевшись, забираюсь под одеяло, пообещав уйти рано утром.

10

«Я у Воронцовских. Хочу отоспаться. Позвоню, как проснусь.»

Маленькая ложь улетает в виде сообщения к ближайшей вышке сотовой связи, а через пару секунд оттуда возвращается отчёт о доставке. Убираю телефон в сумочку, предупредительно выключив на нем звук, и иду умываться, а потом на кухню. Поставить чайник, сварить яйца, гречу и куриную грудку, улыбаясь появляющемуся запаху жилого помещения и звуку шагов за спиной.

– С добрым утром. Иди умывайся, завтрак уже готов.

– Я… Чё за? Какого ты… Да похуй. С добрым.

Ставлю на стол тарелку, перекладываю в нее дымящуюся гречу и курицу, наливаю бульон в самую большую из найденных кружек, а очищенные яйца кладу на блюдечко.

– Ешь, – опускаюсь на табуретку и повторяю уже с нажимом. – Ешь!

– Да в меня столько не влезет, – Макс ошалело хлопает глазами, мотает головой и делает шаг к шкафам с кофе.

– Сел за стол и ешь!

– Не ори. Я раньше двенадцати не завтракаю, если что.

– Теперь завтракаешь. Каша, грудка, бульон и яйца, – пальцем показываю все стоящее на столе, а потом сдвигаю к себе пепельницу и сигареты, предварительно хлопнув по потянувшейся к ним ладони. – Хочешь курить? Сперва съешь свой завтрак.

– Чё ещё сделать? Может зарядку отпрыгать или вокруг дома кросс отмахать?

– Поумничай. Сам не съешь, один хрен затолкаю. Только уже через задницу. Вместе с кружкой и тарелкой. Поэтому лучше будь лапочкой и съешь все, что положено, если не хочешь попасть на прием к проктологу.

– Не влезет, – с усмешкой косится на тарелку, но после моего смешка все же берет ложку в руку и запихивает в рот яйцо целиком.

– Умница. Приятного аппетита.

– Угу. А сама че?

– Я у тебя потаскаю.

Отщипываю небольшой кусочек грудки и неторопливо ее патроню на волокна, перед тем как отправить в рот, не в силах сдержать улыбки – Клейстер орудует ложкой со все нарастающей скоростью. И дело тут совсем не в страхе обещанной казни. Не знаю, сколько он нормально не ел, но греча, запиваемая бульоном, улетает с тарелки полностью, потом исчезает второе яйцо и оставшаяся курица, а голодные глаза смотрят на плиту и вспыхивают, обнаружив остатки каши в кастрюле.

– Чё, я доедаю тогда, если ты не будешь?

– Конечно.

Подтянув колено к груди и улыбаясь от уха до уха, наблюдаю за тем, как с каким аппетитом ест Макс, а потом смеюсь вырвавшейся сытой отрыжке.

– Сорян. Я так обычно не делаю, если че.

– Ничего страшного.

– Кофе будешь?

– Одну кофе и половину ложки сахара.

– Окей, – открывает дверцу шкафа и, увидев коробки с кашами, на которые я налепила стикеры с днями недели, оборачивается в немом ступоре. – Это… это че за срань, а?

– Твой завтрак и дни, чтобы ты ничего не перепутал, – смеюсь ошалевшему выражению на лице и истеричному перелопачиванию остальных ящиков.

– Э! Че за херня! Ты че тут натворила? Где моя сгущенка!?

– Те сухари, что стояли на полке я выкинула, а новая в холодильнике на полочке.