Кукловод

– Какая его?

– Зеленые «Жигули».

Я присмотрелся внимательней.

– Усатый пижон в темных очках на сытой роже – это и есть Макс?

– Он самый.

Так-так. Именно Макс по моей мысленной команде ткнул вчера своего босса носом в салат. Ясно, что он жаждет реабилитации. В машине сидели еще двое амбалов. Вид у них был довольно свирепый.

Я позволил «Жигулям» вплотную приблизиться к нам. Затем сосредоточился.

Импульс биополя послан!

Автомобиль тут же вильнул и, вылетев на тротуар, свободный от пешеходов, врезался правым крылом в бетонную тумбу. Конечно, я мог бы устроить им аварию покрупнее, но не хотелось крови и переломанных костей. В людном месте. Зато они теперь призадумаются.

Не знаю уж, какие выводы сделала Алина, но она бросилась мне на шею, перекрывая обзор:

– Миленький, ты просто чудо!

Довольно грубо я отстранил ее:

Если будешь выражать эмоции подробным образом, мы угодим в переплет похлеще, чем Макс с приятелями.

Всё же я не мог отказать себе в удовольствии сделать разворот, чтобы проехать мимо разбившихся «Жигулей». Трое громил уже выбрались на тротуар и почесывали помятые бока, кривясь и нехорошо ругаясь. У обочины тормозил «уазик» гаишников. Я просигналил и сделал Максу ручкой. Пламенный привет Кителю!

В свою очередь Макс погрозил мне кулаком. Похоже, меня он узнал мгновенно. Ну и аллах с ним!

На привокзальной площади я настрочил записку своим «домочадцам».

«Иван Васильевич! Фекла Матвеевна!

Подательнице сего оказать радушный прием. Устроить удобный ночлег, поить и кормить вдоволь. Но и приглядывать за ней, ибо оной дамочке присуща нездоровая тяга к чужим вещам. Заберу ее лично через два-три дня. Возможно, несколько позднее – в зависимости от того, как сложатся обстоятельства.

Купите ей новое платье и белье.

С приветом – Вадим Ромоданов».

Писать я старался каллиграфически, памятуя о сетованиях Феклы Матвеевны относительно почерка моего дядюшки. Затем вкратце объяснил Алине, что ее ожидает и как следует себя вести, оказавшись в Жердяевке.

Первый притормозивший таксист мне не понравился – слишком блудливые глаза. Зато второй был в самый раз – добродушный пожилой толстяк с повадками закоренелого семьянина. Я объяснил ему куда ехать, заплатил вдвое, ему же вручил записку с просьбой передать ее лично в руки Пономарцов и махнул Алине:

– Карета подана!

Она крепко взяла меня за руку:

– Ты и вправду не боишься?

– Нет. Чего и тебе желаю.

– Ты и вправду всё можешь?

– Всё, что душа пожелает.

– А ты скоро меня заберешь?

– Как только – так сразу.

– А вспоминать будешь, хоть иногда?

Хотите верьте, хотите нет: она смотрела на меня влюбленными глазами. * * * * *

С этими нежданными заморочками я едва успел к первой паре.

Большая покатая аудитория, в которой сейчас собрался весь наш поток – четыре группы, – глухо гудела.

Ближе к кафедре – как раз по центру – расположились оба наших гения – Виталий и Олег. Вокруг кучковались корифеи помельче.

Жанночки сегодня не было. Она – не самая прилежная студентка и частенько пропускает лекции.

Сбоку, возле прохода, в позе роденовского «Мыслителя» застыл Лорен. Кажется, его до сих пор пожирали изнутри призраки мужского бессилия.

Вот хлопнула дверь, и в аудитории установилась мертвая тишина. На кафедру взошел профессор Ермолин – гроза не только хвостистов и прогульщиков, но и «быстрых разумом Невтонов». Ермолин вел курс начертательной геометрии и был твердо убежден, что ни один студент не в состоянии постичь сию науку в совершенстве. Высшая оценка, которую он иногда применял, – «хорошо с двумя минусами».

На вид Ермолин был добродушным балагуром. ( Однако по сути – ничего общего с Мамалыгиным, готовым понять и простить любую вашу промашку, как мне тогда казалось. ) Но стоило кому-нибудь громко кашлянуть, как он оборачивался, внимательно смотрел на нарушителя и изрекал: «Молодой человек! Если вам неинтересен данный многотрудный предмет, прошу совершить променад!» О прогульщиках я даже не заикаюсь. Все знали, что память у старика отменная, и попавший на заметку автоматически недоберет балла на экзамене. Поэтому на его лекциях явка приближалась к стопроцентной, а тишина – к мертвой.

Голова Ермолина отличалась классической, «полированной» лысиной, а на макушке сидел некий убор, который он не снимал ни зимой, ни летом. Наши остряки прозвали сей убор ермолкой, хотя фактически это была обыкновенная цветная тюбетейка. О ней ходили легенды. Рассказывали, что много лет назад один студент-бедолага, доведенный до отчаяния коварными придирками профессора ( тогда доцента ), обрушил на его темечко мощный удар циркулем. С той поры якобы на голове Ермолина зияет безобразная рана, которую он вынужден скрывать ермолкой, особенно после того, как совершенно облысел. Существовали разные варианты этой легенды: бил, мол, не двоечник, а отличник, которому тот завалил повышенную стипендию; бил не циркулем, а графином; и так далее и тому подобное. Но всё сводилось к одному: на голове у Ермолина – страшная рана и оттого он носит не снимая ермолку. Никто ни разу не видел его обнаженной головы.

Итак, лекция началась. Народ принялся строчить конспекты и срисовывать проекции. Один Лорен задумчиво смотрел в окно.

И тут меня посетила забавная идея. Я вырвал из тетрадки листок и написал: «Спорим, что через пять минут профессор снимет ермолку?»

Записка поплыла по рядам и достигла адресатов – Виталия и Олега. Они повертели головами, но автора так и не вычислили. Задал же я им задачку!

Выждав положенный срок, я послал команду Ермолину.

Профессор как раз стоял спиной к аудитории, вычерчивая на доске очередную проекцию. Вдруг его левая рука потянулась к затылку и… сняла ермолку!

Эффект был потрясающий! Голова профессора оказалась совершенно гладкой! Как колено! И никакого шрама! Даже царапины.

Вся аудитория ахнула как один человек. Даже стекла в окнах задребезжали.

Ермолин надел тюбетейку и обернулся:

– Что случилось, друзья? Я ошибся?

Ответом было гробовое молчание. Рухнула студенческая легенда, десятилетиями любовно передаваемая из уст в уста.